Слишком тугая, ему бы следовало растянуть ее прежде пальцами, дать привыкнуть к ощущениям.
Не до того. Настолько важная, до рези, до дикой боли нужная.
Шумно дышит в его губы, терпит, жмурится. Его почти выносит за грань, он почти погибает, когда коготки-полумесяцы цепляются за спину, оставляя длинные царапины. Стекает вдоль позвоночника тонкая струйка крови из ее поврежденной ладони. Пылающий, он едва это чувствует.
Потому что каждое резкое движение внутри нее — что-то за гранью существования, что-то настолько греховно приятное, что он наверняка попадет в самое пекло ада. А до смерти своей из кровати ее не выпустит. Будет брать снова и снова, пока та не взмолится о пощаде, беспомощно раскидываясь на постели.
Пальцы сжимаются на ее горле, заставляя Варвару распахнуть глаза.
Смотри лишь на меня…
И с громким рычанием он крупно вздрагивает, исторгая в нее свое семя.
Впервые ощущая себя не как с десятками «до» в пыльных чуланах и каморках, пока их мужья играют в карты, распивая крепкий коньяк. Впервые он понял, насколько прав был в своих суждениях.
Вот она — та, что будет с ним до скончания веков. Он ее никогда не отпустит, из-под пристального внимания не выпустит.
Пальцы на шее Варвары разжались и она, неожиданно для него, просияла светлой улыбкой.
Самуил устало рухнул рядом.
Изножье кровати оказалось залито ее кровью, Брусилов стер ее с опавшего члена коротким движением. Похоже, боль барыне нравилась. Что ж, значит все его притязания она выполнит с преогромной радостью, можно не бояться, что будущая жена посчитает его чудовищем. Варя поднялась, оценивающе оглядела постель и одернула ткань исподнего.
— Не сумела дотерпеть одну ночь? — В самоуверенном голосе переливаются нотки самодовольствия. — Погоди, мы не закончили.
Он потянул на себя Варвару за руку.
Не насытиться… Член снова приподнимался, пряжка ремня больно врезалась в ягодицу, но ему было все равно.
Не ожидавшая нового натиска похоти, с изумленным выдохом Варя упала на него. Самуилу пришлось сжать ее ногу, чтобы перекинуть через себя, удобнее устраивая девушку на своих бедрах.
— Тебе следовало поступить так гораздо раньше. Негоже невесте к алтарю идти не выспавшись…
С тихим смехом Глинка поддалась вперед, ее шепот обжег дыханием пересохшие губы.
— Отосплюсь, Самуил. И денно и ночно спать смогу вдоволь. Рядом с тем, кого сама выберу. Не распробовал? Больше и не удастся.
Брови непонимающе сходятся у переносицы, пальцы впиваются в проступающие под тканью тазовые косточки. Так сильно, что на светлой коже непременно нальются синяки, вот — вот захрустят кости.
Это еще что она удумала? Взгляд мечется с простынь на ее лицо — рядом ни ножа, ни другого оружия. Что за бесы резвятся в ее голове, если она осмеливается сказать подобное?
— Ты об этом по… — Приподнимается к ней навстречу, желая перевернуть, подмять под себя, на деле напомнить, кто здесь главный. И мир перед глазами начинает кружиться, дыхание запирает в глотке. Пальцы впиваются в нее сильнее, он ошалело мотает головой, пытается стряхнуть плотную черную пелену с глаз, давится собственными усилиями. — Ты…
Все плывет, двоится сидящая на нем, перемазанная собственной кровью Варвара.
Проклятая безумная ведьма. Что же она с ним сотворила… Гнев придает сил, он садится резким рывком, хватает ее за шею, притягивая к своему лицу. В легкие тут же врывается ее запах: не мягкий, привычный для благородных дам. Первобытный. Необузданный. Так пахнет воздух перед грозой, земля у края топей. Дикая несгибаемая сила.
И она пугается. Самуил видит, как стремительно стирается с лица широкая ликующая улыбка, Глинка бледнеет, пытаясь его оттолкнуть. Он сильнее. Если бы не ее проклятая магия…
— Найду. Пожалеешь.
Выдавливает из груди вместе с горьким горячим воздухом. Не убьет, на такое юная барыня не осмелится. Боли нет, только ставшая мягкой и уютной пелена перед глазами, тело делается невесомым, немеет, словно после двадцатой чарки, выпитой без куска еды. И мысли, что метались до этого по разуму, невесомо ускользают.
Самуил не слышал, как Варвара выкарабкалась из его цепких объятий, он так устал. Ничего не чувствовал.
Ночь, обещавшая ему вседозволенность и радость, неожиданно обернулась досадной ошибкою. Дыхание его прервалось, глаза закатились. А когда грудная клетка поднялась вновь, Варвара, прихватив свои скромные пожитки, едва слышно прикрывала двери комнаты.
Получилось. Сердце набатом отбивало песнь победы в ушах. А Варвара не знала, чего ей хочется больше: рассмеяться или расплакаться.
Сколько дней она провела, зачитывая дневники Аксиньи до дыр, закладывая интересные страницы сухими березовыми листиками? Каждый раз, когда взгляд натыкался на смертельные обряды, она застывала. Пальцы задумчиво гладили резкие обрывки букв, а затем она с сожалением листала дальше. Не смогла бы. Слишком тяжелым казалось то колдовство, бабушка отмечала, что для него полный резерв сил нужен. А сколько у нее тех сил? Как измерить — то это? Неясно. Вот и оставалось ей искать что попроще да надежнее. А затем собирать дурманящие травы, замешивать в ступке вместе с кусками коровьего последа, нашептывая заговор. Казалось бы, простые слова, но они царапали глотку, поднимали волоски на затылке, сжимали нутро беспокойством. Самуил выпивал поднесенный чай не задумываясь. А затем ее ждал тяжелый обряд, полукругом расставленные свечи вокруг ложа. И жертва. Ее дани было предостаточно.
Но как же мерзко, как же тошно было после того. Как способны терпеть женщины ночные притязания? Как не вздрагивают при упоминании своих мучителей?
Должно быть, Грий не желал торопиться зная, что это разрушит нежно выстроенную в воображении Варвары картинку. Близость подобного рода не могла понравиться. Низ живота тянуло, руки крупно дрожали, не прошедшая до конца лихорадка вновь о себе напомнила.
Но это сработало.
Варвара успокаивала себя этой мыслью, натягивая свободное черное платье поверх замазанной кровью ночной рубашки. Насквозь пропитанная запахом Самуила. Хотелось содрать с себя кожу, стереть жесткой мочалкой память о его касаниях, позволить их унести мыльной воде.
Вперед, вперед, времени было мало. Варя небрежно сбросила все свои украшения в холщовый нательный мешок, затянула его потуже, прихватила в узкий льняной мешок, прибранный на кухне, дневники бабки и ринулась прочь. Пока не догорят свечи, Самуил будет пленен мороком. Будет блуждать на грани собственного сознания.
Сколько раз она представляла, как убьет его… Но рука с ножом не сумела бы подняться. Грий не захотел бы для нее такой участи.
Одно дело быть беглянкой, другое — убийцей. Она просто скроется. Растворится в дальних губерниях, назовется чужим именем. Станет преподавать в младших академиях или заслужит расположение знатных господ и сумеет устроиться гувернанткой. Что угодно, лишь бы не рядом с ним. Будет жизнь жестока — Глинка уйдет в монастырь. Примет постриг и ступит под церковную защиту. Не бывать ей с мучителем обвенчанной.
Улица встретила ее мягким холодом летней ночи. Лениво путающийся в листьях ветерок подорвался, взметнул растрепанные волосы, остудил пылающее от стыда и унижения лицо.
Надобно пересечь лес и поле, выйти на земли Глинка с южной стороны. Не у основного тракта, ведущего в Кострому, нет. Она пойдет тонкими лесными тропами, по забытым узким дорогам дойдет до Вятской Губернии, а уж оттуда двинется дальше, по окраине Империи. Она непременно затеряется, дедушка домовой наговаривал ей добро. Так оно и будет.
Забираясь на взгорок к одинокому кедру, она замерла, прижала ладошки к ноющей груди. Где — то там, за клетью ребер заходилось, качало вместе с кровью лютую горячую боль собственное сердце. В сожжено кругу не проросло ни травинки.
Варвара заставила себя опустить глаза, идти дальше. Ноги волоклись с трудом, то и дело она оборачивалась на пронзающую темное небо верхушку кедра. Пока силуэт его не растворился в сумраке.
И тогда она побежала. Задыхаясь, спотыкаясь на склизких корнях и кочках. Дорога была каждая секунда. До ближайшей деревни было всего ничего, она должна успеть добраться по темноте. Передохнет у кого-нибудь из крестьян, отплатит украшением и резво двинется дальше. Пока разгневанный Самуил будет собирать людей на ее поиски — Варвара будет далеко. Он не дотянется.
Лес Глинка сумела преодолеть, а у поля силы ее покинули. И она рухнула в васильковое озеро, задохнулась, сплевывая вязкую слюну на землю.
Встать. Немедля подняться на ноги.
Застонала, поднимаясь на четвереньки, ощущая, как кровь из разрезанной для обряда ладони влажными каплями пачкает руку.
У другой стороны поля высились свежие снопы сена. Огромные, куда выше ее роста. И где — то у их начала мелькали силуэты.
Люди. Она совсем близко. Спотыкаясь Варвара бредет вперед, но чем дальше она шагает, тем меньше ей этого хочется. Внутренний голос давится горячим поспешным шепотом, Варя уже может различить тесное платье на бредущей девушке, заметить, как лунный свет играет на черных растрепанных прядях.
Сбитая с толку, она остановилась. Было что — то неправильное в резких, дерганных движениях незнакомки. То, как она наклонялась к земле, неестественно закидывая голову набок. Кончики волос касались земли, а она делала еще несколько суетливых шагов вперед, совсем не страшась ступить на них.
И когда Варвара напряженно попятилась назад, та с сухим щелчком резко повернула голову.
Ее глаза были белоснежными. Не слепыми бельмами, которые можно увидеть у лишенных зрения. Нет, они казались сотканными из кусочка луны, сдернутого с неба. Светящиеся, забирающиеся взглядом под самую кожу. Горло тут же сжало цепкой рукой ужаса.
Та, заприметив потрепанную барыню, расплылась в совершенно счастливой косоватой улыбке и в припрыжку, как скачут егозливые дети, направилась в ее сторону.
Неправильно, в воздухе заструилось, засверкало напряжение. Варвара вросла в землю.