Даже эта мнимая хрупкость не позволяла обмануться — он был опасным хищником. Варвара отстраненно вспоминала, как с легкостью зубы продрали дыру на рубашке, как играючи он подхватил ее на руки. Он способен одним тягучим движением прервать ее жизнь — пару мигов назад барыня не сумела сбросить руки, прижатой к лицу.
Черноглазый, остроскулый, каждая черта его казалась резкой выверенной линией. Но не было в ней ни капли мужественности или женственности — внешность его была обезличена. Бросалась в глаза неаккуратная копна черных жестких волос, в которых спутались брусничные листья и тонкая нить паутины — они доходили ему до пояса. Проведи пальцами — увязнешь, не выпутаешься. Притягивали внимание глубокий мрачный взгляд и острые зубы.
Зубы… Такие она видела у ласково улыбающейся полуночницы в поле, посеребренном луной. Такие представлялись каждый раз, когда бабушка рассказывала ей страшные сказки, кутая в пуховое одеяло в воющую стужу. Предназначенные для разрывания плоти, с такими невозможно жевать. А ведь там, на болоте, если бы нечисть не была милостива — хрустела бы не одежда, а жилы под голодно распахнутой пастью.
— До сих пор боишься меня. — Не спрашивает, утверждает, удовлетворенно кивая. Будто сама эта мысль приносит ему удовольствие. — Тебе полезно бояться, быстрее получит каждый свое. Уже вижу, что выкарабкаешься.
Все его движения смазаны, молниеносны. Вот он стоял у стола, а вот приседает на корточки у скамьи, тянет вниз ветхое, пропахшее сыростью и мышами одеяло. Варвара крупно вздрагивает, когда понимает, что одежды на ней нет. С рваным выдохом перехватывает его руки, сжимает кисти, оттягивая назад.
Нагая. Не просто принес — он раздел ее. Не было даже колючей ночной сорочки. Что же она потеряла, что не слышала и не видела, будучи без сознания?
Нечисть ее протест игнорирует. Улыбается шире, угрожающе щелкнув челюстью у ее пальцев. Задевает их кончиком острого носа, ноздри трепещут, он принюхивается. Барыня мигом отдернула руки, прижала к себе.
— Сдалась ты мне, благочестивая, раны проверяю. Все что хотел мог бы уже получить. Все кругом замарала, залила. Встанешь — соскребать заставлю.
Ох как не вязался нежный голос с резким рывком одеяла. Успей она его перехватить — видят боги — вылетели б из суставов пальцы. Холод избушки накинулся на кожу диким зверем, пустил десяток крупных мурашек, она поджала под себя ноги, прикрывая грудь.
А он деловито нажал на кожу у раны на боку, метнулся за лучиной, поставил рядом и снова присел. Когда Варвара начала ерзать, пытаясь прикрыться свободной рукой, существо утробно зарычало, больно шлепнув по тянущимся к паху пальцам шершавой ладонью.
И началось ее личное адово пекло. С невесть откуда взявшейся длинной иглой, с нитью, ядрено пропахшей самогоном. Бок, лопнувшие старые раны, за которые отказывался взяться врач, раздувшаяся, словно шар, лодыжка. Он не щадил ее чувств, шил, сжимал, вертел и крутил, нашептывал слова, поднимаясь лишь за тем, чтобы взять дурнопахнущие мази из темного зауголья. А она металась по лавке, голосила, кусая костяшки пальцев, жмурила слезящиеся глаза.
Настоящий беспощадный монстр. Чудовище.
Сколько раз она теряла сознание надеясь, что, когда вернется обратно, все уже закончится? Отвар. Тугие тряпки на ребрах. Жареная болотная крыса. Ее тогда вырвало на темный земляной пол, болотный Хозяин запричитал и ринулся к дверям, а его место заняла бледно-зеленая взбухшая утопленница. Равнодушно прибрала избу и принесла ей одежду, помогая просунуть руки в широкие рукава.
В следующий раз, когда Хозяин вернулся в избу — на ней были мужские штаны и нательная рубаха. Все пахло им — запах можжевельника, отголоски полынного дыма мешались с болотным, раздражали обоняние.
Он всегда смотрел на нее пристально — не сквозь, как матушка, не с плотским голодом, как проклятый Самуил. Его взгляд скользил под кожу, выворачивал наизнанку внутренности и тянул крюком наружу — обнажал затаенные страхи.
Напряжение звенело в густом болотном воздухе, Варвара неловко прочистила горло, заговорила.
— Нет слов, чтобы выразить мою благодарность… — Она запнулась, с досадой замолкла, заметив, как иронично потянулись в улыбке углы тонких бледных губ нечисти. Какая же дура, ей бы еще в реверансе присесть. Варя насупилась, но говорить упрямо продолжила. — Что мне положено отдать взамен за услугу?
— Смотря что ты хочешь получить. — Отходя от дверного проема, болотный Хозяин сочно прохрустел шейными позвонками, неестественно выворачивая голову. Блаженно прищурился.
Она замялась. На болотные просторы мягко опускалась ночь, в землянке стало темно. Без того слишком узкая, она словно ужалась, темнота поглотила открытый очаг, угол с примятыми еловыми ветками и узкий стол. Темнота и сырость. Варя почувствовала себя, словно в норе. А каким еще могло быть жилище нечисти?
Поскорее бы выбраться, забыть, как страшный сон. Она заговорила неуверенно, голос дрожал.
— Я жажду возмездия. Страха, боли и отчаяния. Для того, кто сгубил мою прошлую жизнь. Для Самуила Брусилова.
Повисла тишина. Напряженная и удушливая, она заставила Варвару подумать, что та зря понадеялась. Что откажется нечисть пробираться в усадьбу, так далеко находящуюся от дома. Высмеет ее слабость, неспособность самой отомстить недругу.
Повернув голову, чтобы всмотреться в силуэт болотного Хозяина, Варвара с коротким вскриком отшатнулась, голова гулко ударилась о деревянный сруб стены. Звук был пустой, обидный, в висках заворочалась ноющая боль. Он был совсем близко. Бесшумно оказался рядом, присел у лавки на корточки, царапая глинобитный пол длинными черными когтями. Оценивающий взгляд цеплялся за ее дрожащие ресницы.
— Если я ворвусь в поместье — умрет каждый, кто встанет на пути. Возьмешь на себя грех детоубийства? Гибель женщин и стариков? Каждый, кто попытается остановить меня, кто захочет предупредить твоего врага — больше не увидит дневного света. Такое тебе по душе? — Чарующий ласковый голос опускается до горячего лихорадочного шепота, черные глаза в темноте пылают. И с каждым словом Варвара сжимается все больше — прижимает к груди горячие пальцы, ощущая, как сердце начинает болезненно ныть.
Не согласится. Не сумеет она на гибель повести ни в чем неповинных людей. Мало ли настрадалась сама? Так теперь другим сполна горечи разливать? Она хотела наказать одного. Заслужившего.
Видно, придется ей бежать, забывая о своем обещании. Будет Самуилу спокойно спаться на пуховых подушках, забудет ее, заживет. А она останется одна, баюкая свое горе.
Она бы отказалась, если б вкрадчивый шепот не принялся ласкать душу обещаниями, сердце защемило уже от надежды:
— Но ты сможешь наказать его сама. Я чую. Знаю, каково это, когда по венам бежит колдовская сила. Она воздаст по заслугам, научись только пользоваться. А в тебе ее с лихвой хватит на всех обидчиков, погляди… — Он тянет руку к ее груди, острые когти царапают воздух у самой кожи, едва ощутимо касаются тонких тесемок белой рубахи. И под его пальцами происходит чудо. Приподнимается тонкая золотая нить, ширится, прорастает сквозь клеть ребер прекрасным невиданным цветком. Он соткан уже не из десятков — из тысяч искрящихся линий. Шевелит лепестками, словно живой, от его света танцуют по узкой землянке золотые блики. Красят удивленно распахнутые фиолетовые глаза в золото. Хозяин болот холодно улыбается. — Я могу научить тебя. Ты услышишь, о чем шепчут ветра, о чем тоскуют звери. Научишься управлять людьми, бросать их в кручину, насылать порчи или, напротив, притягивать удачу. Я научу тебя летать вместе с черными воронами в поднебесье, стрелой лететь среди лесов вместе с волчицами. Взамен ты отдашь мне свое время. Все. Без остатка. Пока не сумеешь совладать со своей силою — станешь моей тенью. Скажу бежать — побежишь, скажу плясать — запляшешь. Маленькое брусничное солнышко. Только мне. Мое. По нраву тебе такой уговор?
Он поддается вперед. Тянется, опираясь на тощие руки, едва не утыкается лбом в ее лоб. Жадно. По-звериному.
Вдох. Выдох. Разве не лучший вариант? Отсюда Варвара уйдет, а колдовская сила до конца жизни с ею останется.
Она прикрывает глаза.
— Такой уговор по нраву.
Глава 12
Несмотря на ужасный состав зелий Хозяина — они работали. Ближе к рассвету боль отступила, онемение коснулось каждого пульсирующего стежка на боку, зализало скачущий по поврежденной лодыжке огонь. И это принесло облегчение. Позволило свернуться в клубок на узкой лавке, наблюдая за Хозяином болот из-под полуопущенных ресниц: он глядел в ответ из темного угла. Прямо, не скрываясь. Светились зеленоватым два огонька, такие она видела частенько, когда спускалась за теплым молоком ночью к кухне — мышкующая кошка неспеша моргала, здороваясь с хозяйкой, а затем снова растворялась в темноте.
Он был крупнее кошки. И намного опаснее.
Она не уснет. Не сумеет. Стоило Варваре начать погружаться в дрему, как нечисть в углу хищно поддавалась вперед, приходила в движение. Распахнет барыня глаза — кажется, что померещилось. Застывает болотный Хозяин, его силуэт глодает темнота. Не сожрет же он ее, так отчего так дико заходится сердце?
«Как ребенок малый, ну не для того он возился столько, слушая причитания, чтобы попросту отужинать.»
Внутренний голосок тут же вскидывался, хихикал мерзко, добавляя увесистое:
«Вот надоешь, тогда быть может».
И она с досадой поворачивалась к нему спиною, ворочалась на лавке, поплотнее кутаясь в отсыревшее, провонявшее плесенью одеяло. Сон подкрался незаметно — вот она вглядывается в насмешливо прищуренные глаза, а вот ее поглощает темнота.
Не слышала Варвара, как с издевкой хохотнул Хозяин, ровным крадущимся шагом приближаясь к лавке. Как застонали, затрещали под ее боком разрастающиеся старые доски. Как опустилось чужое тело, по-свойски подтягивая ее к ледяной груди — ночи на болоте были безжалостные, промозглые, тепла здесь хотелось каждому. Горький запах полыни и можжевельника перебил зловоние плесени, заставил барыню заворочаться во сне, развернуться, утыкаясь носом в подбородок пригревшейся под боком довольно склабящейся нечисти.