на незнакомой земле, а Настасья грозилась спустить с крепостного шкуру, ежели спасти розовые кусты не удастся. Вот и заросли понемногу окраины у их усадьбы, подернулись белоснежной вязью вьюнков, робко приподнялся по беседкам девичий виноград.
Ей всегда нравилась эта часть сада — нянька искала там в последнюю очередь, видно полагала, что соседствование с лесом отгонит Варвару от тех мест. А оно, напротив, манило. Шагая следом за ребенком, Глинка неловко засмеялась, когда от резкого щелчка ветки та припала к земле, как гусыня вытягивая шею, чтобы разглядеть источник шума.
Заяц. Крупный, отъевшийся за богатое на зелень лето, всем хорош — и лоснящейся шерстью, и бусинками-глазами, да только одна беда — левое ухо сломано и опущено вниз, болтается. Неказисто, вызывая жалость и желание приласкать. Исход был ясен, такому необычному очарованию поддалась бы и взрослая Варвара, что уж говорить о ребенке? Серый трусишка любопытно дергал носом, внимательным, почти человеческим взглядом наблюдая за ребенком. А затем неспешно направился к окраине леса, ребенок крадучись двинулся следом.
Через первые пышные кусты папоротника и колючий малинник, пока вокруг творились чудеса. Россыпью бросались под ноги лесные ягоды, уводили другими тропами — прочь от странного проводника. Остановись и наешься до отвала. Да только барской дочке, привычной к сладостям и ягодам на столе, интереснее был зверек. И она упорно перешагивала блестящие россыпи черники, марала босые ноги земляничным соком, шагая к непролазной чаще.
Совсем скоро дневной свет приглушили пышные лапы сосен и листва вековых дубов, девочка то и дело подпрыгивала с тихим оханьем — пятки начали колоть шишки. А в груди Варвары разгорелась тревога — разве раньше она забредала так далеко? Правда ли существовало подобное воспоминание и отчего она все позабыла?
Вдали показался просвет, и тогда заяц припустил вперед что мочи, заставляя сорваться на бег и девчонку.
— Чтоб тебя леший давил с твоими картами…
— Ты сейчас чьим именем надругался, опенок грызеный?
Чем ближе была поляна, тем громче становилась перебранка. В странных, низких голосах говорящих скрипели дубы и свистел ветер, пускающий дрожь по листьям. Тревога всколыхнулась, поднялась ледяным колючим комом к горлу, барыня ускорилась, попыталась схватить ребенка за широкий рукав ночной рубашки.
Не выходи, там не люди.
Но пальцы поймали вязкую пустоту. Варвару повело вперед, запнулась о вынырнувший корень нога, заставляя выкатиться вперед кубарем. Чтобы, поднимаясь, увидеть странную картину.
Лешие. Два смутно напоминающие людских силуэта, покрытых корой и молодыми листьями. Они сидели прямо на сырой земле, вызывая у поднимающейся барыни всплеск животного ужаса. За себя саму — ту, маленькую, смело шагающую вперед к Хозяевам Леса.
— Чьим, чьим, своим и ругаюсь. Захочу, заверну такое, что листья у тебя посохнут!
Блеснула яркая зелень в глубоко спрятанных глазах и один из нечистых, ликуя, шлепнул карты на землю.
Карты? Изумленно открыв рот, Глинка уставилась на грязную стопку помятых и давно отсыревших кусочков плотной бумаги. На некоторых из них едва различался рисунок — заляпанные ягодным соком, выглядели они жалко. Немудрено, учитывая, в чьих руках они находились.
— Вот так тебе, словоблуд. Вот. Так! — Следом шлепнулась очередная карта. Загомонил вокруг лес, забеспокоился. И здесь маленькая девочка громко чихнула, вытирая аккуратный нос тыльной стороной ладони.
Тишина наступила такая, что в первый миг барыне показалось, она лишилась слуха. Две косматые головы медленно, невероятно медленно повернулись в их сторону.
— Вот те на. Человечек.
— Какой тебе человечек? Дите. Глядит на нас, понимает чтоль?
Готовая чихнуть второй раз малышка забавно фыркнула, закатила глаза. И, копируя поступь отца, сложила руки за спиной, направляясь к ним деловым размашистым шагом.
— А отчего мне не понимать вас, дедушки? Папенька говорил, ругаются во время игры люди дурно воспитанные и несдержанные. И вообще, гиблое это дело, давеча граф, папенькин знакомый, акр земли потерял за игорным столом. Вы тоже на землю играете?
— Ущипни меня за сук… Ведьмовской отпрыск, да какая чудная, погляди. — Один из нечистых поднялся, в два широких шага оказываясь перед ребенком присел на корточки. Молодой совсем — листва нежная, тело мхом не поросшее, да и голос той силы не набрал, которой его соигрок хвастался. Сучок-палец подцепил прядь волос, пока девочка с любопытством вглядывалась в два горящих-огонька глаза. Маленькая Глинка беспечно потянулась вперед, прихватывая сук-нос, потянула на себя. — Погляди-ка, погляди, да нахрапистая какая, где бы видано…
— Барская-то дочь, сюда частенько тайком хаживает, все к охотничьим силкам примеряется. Ох и хлестала ее нянька раз крапивой, всех воробьев мне распугали. — Раскатисто расхохотавшись, поднялся и второй, подошел ближе, поднимая ребенка за трещащий ворот рубахи, чтобы удобнее перехватить на руки. — Прав твой папенька, дурное дело карты, да только в руках мимозыри[1]. Сосед мой со своего колка[2] всех зайцев уже проиграл, тепереча отыгрывается…
— Так отыгрался уже! — Добродушно отсмеиваясь, молодой леший пожал пушистыми плечами, поднимаясь на ноги. — Вон, косых до нового дома погоню.
Девочка обеспокоенно заерзала. Взгляд светлых глаз заметался по сидящем на поляне зайцам, а затем быстро начал заволакиваться поволокой слез.
— И этого с ушком ломаным? Всех заберешь? — Забывая о том, что сидит на руках у незнакомой нечисти, она с беспокойством разглядывала зелень горящих глаз, медленно оттопыривая дрожащую нижнюю губу.
— Всех, что на поляне. Проиграны они… А чтой-то ты, это… — Затих скрипучий голос, где-то взвилась в небо и истерично затрещала сорока.
— Плакать будет, что, не видел ни разу? — Второй пожал плечами, потряс мелкую барыню вверх-вниз, как матери колыхают зашедшихся младенцев. Видно было, что успокаивать он не обучен, а детский вой слушать не охоч.
— Дедушка леший, не забирай заек из дома, их детки ждут, ма-а-мыы… — На последнем слове голос ребенка перешел в протяжный тонкий вой, а сама она потянулась всем телом к озадаченному лешему. Хозяин местного леса ловко сбагрил ее к победителю на руки, добродушно хохоча. Подлил кипятка:
— Детки без мам с голоду помрут, мамы от горя на еду не взглянут и следом отправятся, на небе увидят своих маленьких…
— Что ты пень трухлявый мелешь… — Перехватывая воющего ребенка, Леший закряхтел, опустился на землю. Барыня не отстала, прижалась щекой к коре, пачкая ее слезами и слюной на равных. Тряслось, содрогалось маленькое тельце. — Да не трону я их, детеныш человеческий, пусть дома кукушкин клевер[3] жрут… А с тобой, окаем[4], играть больше не сяду и дорогу в мой лес забудь…
— Обеща-а-ай. — Тоскливо вышло, на одной ноте. Зато голова лешего затряслась в согласии так, что посыпались нежно-зеленые листья.
— Да полно, полно, сейчас отсырею весь. Вот же напасть ведьмовская, прийти б тебе позже.
— Лесавкой бы к себе прибрал? — Наслаждающийся собственным проигрышем, старый Леший хитро сверкнул глазами. Видно, угрозу и оскорбления всерьез не принял, забавляясь над древним другом.
— С такой лесавкой в родном месте жить боязно.
И в этот миг на опушку бесшумно ввалился отец с неожиданно притихшими псами. Впервые Варвара видела их такими — хвосты трусливо поджаты к брюхам, они не шли — ползли вперед, понукаемые грозным голосом.
При виде родного батюшки все внутри сжалось, задрожали губы.
Сколько раз он ей опорой и защитой был? Николай был для нее целым миром. С защищающими объятиями в стужу и пропитанным теплом голосом. Варвара помнила его таким — живым, спокойным. Хохочущим, катающим на широкой спине и целующим в щеку так звонко, что закладывало ухо. Не обращая внимания на застывших позади нечистых, она размашистым шагом направилась в его сторону, скользнула тонкими пальцами по мареву ледяной ладони, заискивающе заглянула в глаза. Не видит. Он всего лишь ее воспоминание. Как же тепло стало сердцу, как согрело его этим родным образом…
Медленно гордый, несгибаемый барин опустился на колени, понурил голову.
— Богатства и покоя вашим лесам, хозяева. Об одном вас попрошу, верните дочь, не со злого умыслу к вам направилась, по наивности детской.
Не успевшая ничего понять Варвара тут же оказалась в руках отца, молодой леший, стрелой метнувшийся к новому гостю, теперь нервно передернулся всем телом, а старый выпрямился, стал настоящим великаном, макушкой касающимся крон сосен.
— Что, и крестом не осенишь, не прогонишь? — В голосе почуялся злой рокот. Сколько же люда обижало хозяина Леса, сколько гнало?
Николай вскинул вверх голову, встретился с огнями глаз.
— Не на своей я земле, волю хозяина чтить должен. Коли так я поступлю, какой пример дочери дам, как совесть в лес зайти позволит?
Изумленно засвистело в ветвях, заскакали по деревьям белки, перекинулись на хозяина, прячась в зелени бороды.
— Чудной ты мужик, Николай Митрофаныч, будто не их племени-роду… И как под ведьмину руку тебя попасть угораздило? Вон, ребенок-то твой все унаследовал, через морок, что через муравейник вышагивает, голоса наши слышит, когда мы того не желаем. Настоящая ведьма растет, сильная. Хочешь, сослужу службу, помогу убрать колдовство за невеликую плату…
Прижимая к себе успокаивающегося ребенка, барин поднялся с колен.
— Значит такова моя судьба. Величайше благодарю, но мне нынешняя жизнь по душе, не прошу избавления.
Короткий кивок, звонкое детское «не забудь про обещание, дедушка» и поляна померкла, выцвела. Растворились тихо переговаривающиеся лешие, пропали заляпанные карты и стадо зайцев.
Ей пора бы проснуться, но что-то не пускало, тянуло взгляд к противоположной стороне опушки волоком.
Пока Варвара не увидела высокий силуэт в тенях — широкий разворот плеч, платина светлых волос. И глаза. Серые, морозящие внутренности, убивающие.