Тем же вечером, оставшись на кухне одна, Маруся пустила воду. Ей было немного стыдно из-за этой наивности, но ведь чертиков тоже не существует, однако в лагере после отбоя ребята вызывали кого-то всамделишного. Маруся своими глазами видела прыгающее блюдце.
– Все это глупости, конечно, – прошептала девочка и попробовала различить в шуме воды голос.
Она не услышала ничего, кроме плеска, журчания, гула в трубах. Разочарованная, она уже было повернула вентиль, чтобы закрыть кран, как уловила приглушенный, далекий голос, какой бывает, если попробуете сказать что-нибудь в пустую банку. Девочка не поверила собственным ушам: Мирта говорила с ней! Она сказала: «Привет, Маруся».
Глава седьмая,в которой Берта выгуливает купальный костюм
Когда Маруся проснулась, Берта уже стояла посреди комнаты в длинном махровом халате и расчесывала волосы.
– Красивый халат, – похвалила Маруся.
– Сегодня же Иванов день, – невпопад откликнулась Берта.
– Это такой праздник, когда нужно надевать махровые халаты? – уточнила девочка.
– С Иванова дня можно купаться в реках. Так что я иду на Пужайку, – сказала Берта. – Ты со мной?
– Спрашиваешь!
Маруся кубарем скатилась с диванчика. Она испугалась, что, если будет собираться слишком долго, Берта уйдет без нее.
– Берта! Где мой рюкзак? – завопила она. – Там купальник!
Они пришли на речку в половине одиннадцатого. Берег Пужайки был пуст. Берта расстелила плед и сбросила роскошный халат. Маруся замерла на месте, во все глаза глядя на нее и стараясь не засмеяться. Худенькое тельце Берты обтягивали полосатая майка и что-то напоминающее бриджи до колен, тоже полосатое.
– Это купальный костюм, который мне сшила мама, когда я училась в шестом классе, – сказала Берта с гордостью.
Она растянулась на пледе, утверждая, что и ей, и реке нужно слегка разогреться перед купанием. Маруся взобралась на валун. Девочка терпеливо ждала, пока Берта и река достаточно разогреются, и бросала камешки воду. Когда камешки надоели, понаблюдала за какими-то водяными блошками, подтолкнула железкой крупного жука-плавунца, взялась строить запруду в теплой грязи. Тут из прибрежного ивняка выплыли утки. Маруся никогда не видела живых уток и закричала:
– Берта! Смотри!
Берта перевернулась на спину, села. Утки взмахнули крыльями и полетели над водой.
– Смотри! – повторила Маруся.
– Это всего лишь восемь уток-крохалей, – сказала Берта, – а ты кричишь, будто увидела двадцать пять африканских страусов!
Берта опять легла на живот, прикрыла голову панамой. Маруся разглядывала ее плечи в коричневых веснушках. Веснушки начали шевелиться. Маруся сморгнула и поняла, что по плечам Берты ползают муравьи.
Наконец Берта потянулась, сощурилась на солнце и заявила: кажется, время для купания настало. Маруся несколько раз подпрыгнула.
– Имей в виду: на дне лежат топляки, – предупредила Берта.
– Что это такое?
– Это бревна, которые остались с тех времен, когда по реке сплавляли лес для бумажного комбината. На топляках можно поскользнуться и разбить голову, как один мальчик в моем детстве. Помню, река была красная от крови.
– Ой! – пискнула Маруся.
– Ни одна рыба не пострадала, – утешила ее Берта. – А мальчик вырос и стал хирургом.
Они немного побрызгались у самого берега. Берта согрелась настолько, что решила нырнуть с валуна. Она прыгнула и… исчезла. Затихли круги на воде – там, куда свечкой вошла худенькая фигурка в полосатом купальном костюме, взбаламученная вода снова стала прозрачной. Маруся заволновалась.
– Берта! – крикнула она. – Бе-ерта-а!
Неужели Берта разбила голову о коварный топляк на дне? Маруся в ужасе смотрела на воду: не покраснеет ли. Но река оставалась прозрачной и сверкала на солнце, по дну скользили мальки и тени. Маруся сделала глубокий вдох и прыгнула с валуна. Вода ослепила, оглушила ее. На девочку нахлынула паника. Она беспорядочно крутилась, то исчезала под водой, то выныривала. Дыхание сбилось. Еще чуть-чуть, и она ушла бы на дно, но в последний момент ее подхватили неожиданно сильные руки. Берта крепко держала девочку под мышки, а та бултыхала ногами.
– Ты что, вздумала утонуть? – спросила Берта и неодобрительно поджала губы.
– Я потеряла тебя, – залепетала Маруся, – я испугалась, что ты утонула.
Берта вытащила ее из воды и усадила на валун. Девочка подпрыгивала от холода, ее зубы громко стучали, и Берта сказала, что она похожа на ожившую камнедробилку.
– У меня все внутренности промокли, – сказала Маруся. – Наверное, я сейчас тяжелая, как эта твоя дробилка!
Берта делала вид, что сердится, но в душе радовалась. Остаток дня она учила Марусю нырять и плавать «стилем». Правда, не уточнила, каким именно. Потом они долго грелись под солнцем и палочками ели растаявшие марципановые конфеты. Ни разу Берта не вспомнила об обеде и тихом часе. Маруся думала, что эта купальщица в полосатом костюме не похожа ни на одну из всех известных ей бабушек.
Свою единственную бабушку девочка плохо знала. Прикрыв глаза, Маруся вспоминала, как та молилась каждый вечер. Она часто забывала молитвы и заканчивала по-свойски: «Что ни делается да куда ни кинь, а все мы грешны!» – и крестилась размашисто, как будто делала гимнастику. Позже Марусю водили на кладбище. Памятник и холм высились над другими, оттого полузабытая бабушка представлялась девочке огромной.
Маруся открыла глаза. Думать о мертвых в такой прекрасный Иванов день не хотелось, и неяркие воспоминания тут же растаяли.
Вечером Маруся и Берта шли домой, еле передвигая ноги от усталости и голода. Внезапно девочка остановилась, приглядываясь и прислушиваясь. Что это? Обычные кусты или зеленые ежи пьют зеленое молоко? Берта тоже остановилась и сказала, что в сумерках разное мерещится, например, что камни вот-вот пустятся в пляс. Это земля наводит чары. Кажется, что одно превращается в другое.
«Если бы можно было на один день превратиться в кого-нибудь другого, – думала Маруся, – то я хотела бы стать духом Брусничного холма, как Мирта».
– Давай постоим и послушаем, – попросила девочка шепотом.
Из кустов выглянула боевая кошка Штрека, замерла на месте, пригнулась к земле. Берта и Маруся стояли в сумерках, пока не превратились в две темные щуплые фигурки на фоне брусничного заката. А когда они ушли, боевая кошка бросилась на невидимую мышь.
Глава восьмая,в которой ненадолго появляется Мирта
Утром Берта низко повязала платок и скрылась на кухне. Маруся просунула любопытный нос в двери. Берта сидела за столом, переворачивала страницы поваренной книги и недовольно ворчала.
– Что случилось? – спросила Маруся.
– Такая толстая книга – и ни одного приличного рецепта пирогов! – возмутилась Берта. – Ты только послушай: «пироги из этого теста получаются пышными, ароматными и невероятно вкусными, как у бабушки». Пф-ф!
– А что? Звучит аппетитно!
– Я не хочу пироги как у бабушки, – заявила Берта. – Я хочу пироги как у Берты!
Маруся почесала темечко и тихонько удалилась. Она знала: если у Берты что-то не получается, лучше не приставать к ней с советами и помощью. Она сделает все по-своему, потому что путь к тенистым терниям лежит через обжигающие звезды.
Через полчаса из кухни донесся флотский марш. Берта пела так бодро, что кастрюльки на полках начали подрагивать. Маруся улыбнулась.
– Эй, на палубе! Нарви-ка мне мяты! – услышала она.
Маруся вышла во двор и попыталась найти мяту. Это оказалось непросто. Берта разбила грядки по уникальной технологии, которую она называла «усовершенствованный Миттлайдер[6]»: узкие и длинные, гряды могли начинаться петрушкой, плавно переходить в горох и заканчиваться горчицей.
– Ищи по запаху! – прокричала Берта в окно, заметив ее затруднение.
Маруся закрыла глаза и окунулась в море летних запахов: смородины, огуречных листьев, зонтиков укропа, цветочной клумбы, крапивы, дыма и жареного мяса, сырой извести, ржавой бочки, резиновых калош, сенной трухи, теплой земли, влажной после полива, надколотого полена, маслянистой лужи из-под бочки. Маруся вдохнула еще глубже, ощутила запах солнца и неба, и собирающегося к вечеру дождя, и радуги. У нее защипало в носу. На глазах выступили слезы. Маруся пригнулась к грядкам, чтобы Берта не видела ее слез. Девочка улыбалась и плакала от неизвестного чувства, в нем одном смешались восторг, нежность, радость, красота, сиюминутность. Точно она увидела мир впервые. Казалось, что ее сердце неспособно выдержать такое огромное, громокипящее чувство и сейчас разорвется… Но Берта снова высунулась в окно и прокричала:
– Что ты копаешься? Мята перед тобой!
Маруся вытерла слезы, потянулась к пушистым листьям с зубчатым краем и, прежде чем сорвать, погладила.
Когда чай с мятой был заварен, а пирог с яблоками по авторскому рецепту поставлен в печь, Берта сказала довольным тоном:
– Думаю, ей понравится.
– Кому? – удивилась Маруся.
– Мирте, конечно, – ответила Берта. – У нее сегодня день рождения.
– Что же ты не сказала? – засуетилась девочка. – А я ее не поздравила. У меня и подарка нет! Берта, что же ей подарить? И как ее поздравлять, если она…
– Тс-с! – строго сказала Берта. – Не забывай, Мирта – существо робкое и скромное. Лучше всего сделать вид, что ты про ее день рождения ничего не знаешь. Как будто мы просто так решили испечь пирог, просто так развесить огоньки…
– …просто так собрать букет, – продолжила Маруся, хитро улыбаясь, – просто так постелить скатерть и зажечь свечи.
– Вот-вот! – кивнула Берта.
Когда на Брусничный холм пришел вечер, Берта задернула занавески и включила гирлянду. Разноцветные огоньки забегали по стенам и потолку, по столу, накрытому белоснежной скатертью, по букету полевых цветов. В центре стола возвышался пирог. По задумке Берты, он носил название «Ромашка» и должен был напоминать цветок, но в печи «лепестки» почему-то вытянулись и стали смахивать на щупальца. Пришлось переименовать пирог в «Осьминога».