— Толкуй по-своему, толкуй!.. Нет, брате Филиппе, нечиста твоя вера. Се бо плоды кичливой мудрости бывшего твоего наставника — Андрея Поморянина. Берегись, возлюбленный Филиппе, берегись внимать льстивым речам сего прелестника!.. Не пастырь бо есть овец, а наемник… Что глаголю — наемник!.. Волк бо есть, пожирающий стадо!
— Ну, хоть и не волк, — прервал с приметным удовольствием Филипп, — а нечего греха таить: отец Андрей не великий ревнитель православия — осуетился, обмирщился!.. Да все-таки каков ни есть, а ведь другой заступы у нас нет… Кабы не он, так давно бы нам от прежнего Мещовского воеводы житья здесь не было. Вы все ведаете, что благочестивая наша царевна Софья Алексеевна в своей царской милости его содержит, и не токмо жалует, но даже грамотки к нему пишет: так поди-ка — обличи его!
— Обличу нещадно сего мироугодника! — воскликнул Пафнутий. — Не убоюсь ни льва, ни скимна…
— Ну, хорошо, хорошо! — прервал Филипп. — Да речь теперь не о том. Послушайте, братие: мы захватили одного из проезжих еретиков, посягнувших на свободу служения нашего…_
— Да, да! — сказал Пафнутий. — Святые угодники невидимо поборали с нами, и сей буйный нечестивец взят и ввержен в узилище…
— Сиречь заперт в моей кладовой. Да что ж мы станем, православные, с ним делать?
— Вестимо что, отец Филипп, — сказал один рыжий раскольник из числа тех, которые не принимали еще участия в беседе. — Не отпустить же его с поклоном домой!.. Ведь он, проклятый, разнес тесаком, почитай, надвое голову брату Федосею. Бог весть, будет ли жив?
— Так что ж, торговаться с этим еретиком? — подхватил долгобородый. — Петлю ему на шею…
— А мы с братией вот как думаем, — продолжал рыжий, — держать его взаперти, да не давать хлеба: пусть себе умирает своей смертью.
— Яко благочестивый запощеванец? — прервал Пафнутий, — Нет, братие, да не будет! Пусть гибнет сей еретик по закону, сказано бо есть: подъявший меч, от меча да погибнет!
— Оно так! — промолвил вполголоса Филипп, — да чтоб оглядок не было. Ведь он был не один.
— Да тот в донос не пойдет, — сказал рыжий. — Гаврила так хватил его по маковке дубиною, что он и не пикнул.
— Полно, так ли?
— Да уж не бойся, отец Филипп, не встанет!
Во всякое друтое время Левшин пришел бы в отчаяние от этих слов: он истинно любил верного своего слугу, но на этот раз его собственное положение было так ужасно, что ему некогда было пожалеть о бедном Фера-понте.
— Ну, это дело друтое! — сказал, помолчав несколько времени, Филипп. — Коли того убили, так этого нельзя помиловать: живая улика! Да что это у вас за обычай такой?.. Одного уходят, а друтого нет. Иль вы не знаете пословицы: семь бед, один ответ?
— Да вот отец Пафнутий указал нам захватить их живьем; их, дескать, допросить надобно: они подосланы от врага нашего, калужского архиерея.
— Истинно так! — подхватил Пафнутий. — Не странники бо суть мимоидущие, но лукавые соглядатаи.
— Сиречь, языки? — сказал Филипп. — Нет, отец Пафнутий! Коли бы они были языки, так не полезли бы с нашими в драку: все бы втихомолку высмотрели, а там подали бы изветь калужскому архиерею или Мещовс-кому воеводе. Да это все равно: подослан ли он или нет, а коли отпустим его живого, так он докажет на нас, что мы убили его товарища. Ну делать нечего, жаль молодца, да своя рубашка ближе к телу… Чу!.. Что это? Кто-то въехал к нам на двор… Что больно поздно?.. Кому бы кажется?..
— Отец Филипп, — сказал молодой детина, входя поспешно в избу. — Андрей Поморянин приехал.
— Андрей Поморянин!.. Зачем?..
— А вот как скажу, так узнаете! — раздался в дверях громкий голос.
— Отец Андрей! — вскричал Филипп, вставая. Все собеседники его также встали, исключая Пафнутия, который, однако ж, поотодвинулся, чтоб очистить место для приезжего гостя. В избу вошел человек пожилых лет. Мы не станем описывать его наружность, потому что она известна нашим читателям. Левшин с первого взгляда узнал в нем проезжего раскольника, с которым повстречался на постоялом дворе.
Когда этот проезжий, которого называли Андреем Поморянином, помолился перед иконами, Филипп сказал ему с низким поклоном:
— Милости просим, батюшка!.. Радуюсь твоему посещению и творю земной поклон!..
— Дозволь, отец Андрей, и мне, — промолвил почтительно рыжий раскольник, — приветствовать тебя с нижайшим поклоном.
Все остальные раскольники отвесили также по низкому поклону, исключая Пафнутия, который сидел, не трогаясь, на своем месте.
— И я бы вас приветствовал, — сказал приезжий, окинув строгим взглядом всех присутствующих, — и я сказал бы: мир вам, братие! Да язык не повернется. Нет мира для вводящих богопротивные ереси; нет мира для вас, окаянных душегубцев, всуе призывающих имя Господне!
Эти неожиданные слова совершенно смутили Филиппа и всех прочих раскольников; один Пафнутий вскочил со своего места и хотел что-то сказать, но приезжий не дал выговорить ему ни слова и продолжал своим громовым голосом.
— Безумные! что вы это опять затеяли?.. Морить людей голодной смертью! Тому ли я учил тебя, Филипп, когда ты жил в поморье и был моим келейником?.. Ты человек грамотный, сам испытывал писания, так говори же при всех: со времен апостольских бывали ли когда вольные мученики, по вашему запощеванцы?.. Святые отцы наши, ради того, чтоб победить земные страсти, постились, умерщвляли плоть свою; кто уморил себя гладом?.. Мученики!.. Да мученик тот, кого враги православия предают страдальческой смерти, и кто, несмотря на все истязания, остается верен своему Господу. Вот если бы тебе, Филипп, должно было избрать казнь или отречение от православной веры отцов наших; когда бы тебе сказал судия неправедный: «Филипп! прими нашу новую никонианскую веру или гряди на место казни». О! Тогда иди смело на все мучения, иди, раб Божий, с радостью и веселием; ибо чело твое украсится нетленным венцом мученика. Если даже ты, дабы не осквернить себя, вкушая пищу из одной чаши с еретиком, погибнешь от глада, то и тогда страдальческая смерть твоя вменится тебе в добрый подвиг. Но тот, кого никто не вынуждает отступить от веры православной, кто может вкушать от трапезы братьев своих и просто, по собственному своему изволению, уморить себя гладом, сожжет огнем или предаст иной какой лютой смерти — тот не мученик, а самоубийца, а наставники его — душегубцы, ибо навеки погубили его душу… Ты ведал все это Филипп, для чего же ты дозволил?..
— Согрешил, батюшка! — сказал Филипп, смиренно преклонив голову. — Обезумел!.. Вот старец Пафнутий прельстил нас!..
— Да, да! — повторили вслед за Филиппом и другие раскольники, — старец Пафнутий прельстил нас!
Пафнутий вскочил со своего места, глаза его сверкали, как у дикого зверя, посиневшие губы дрожали, вместо слов вылетали из уст его невнятные звуки — и вот наконец он завопил неистовым голосом:
— О, маловеры окаянные!.. Ученицы непотребные! Рабы неключимые!.. Тако ли посеянное мною в сердцах ваших семя, не возникнув, погибло от хульных речей сего нечестивого Поморянина?.. Бегите убо, предатели, да не како пожрет вас огнь небесный!.. А ты, проклятый миролюбец, волк хищный, облеченный в одежду пастыря, внимай своему обличению…
— Умолкни, окаянный! — прервал Андрей. — Давно ли ты сгубил всю братию в Фаддеевском скиту, уговоря их креститься по-твоему, каким-то крещеньем огненным… Теперь опять за то же?.. Ступай на свою сосну, спасайся на ней, как умеешь, но с нами нет тебе части!.. Послушайте, братие! — продолжал он, обращаясь к другим раскольникам, — я не стану препираться с этим полоумным о вере, и коли вы желаете со мною примириться, так извергните его, не медля, из среды вашей и дайте мне клятвенное обещание, отныне и навсегда, не иметь никакого общения с этим звероподобным старцем.
— Ну, что же, братие? — сказал Пафнутий, окинув быстрым взглядом всех учеников своих. — Что медлите?.. Изгоняйте вашего наставника!
— Да не гневайся, отец Пафнутий, — промолвил Филипп, — Мы батюшку нашего, отца Андрея, на тебя не променяем.
— О, мерзость запустения! — возопил Пафнутий. — Приемлется наемник злочестивый, изгоняется пастырь добрый!..
— Да что, Пафнутий, — сказал один из раскольников, который еще не говорил ни слова, — коли доподлинно никто из святых отцов не был запощеванцем, так чему же ты нас учил?
— Истинно так! — похватил долгобородый. — Коли и угодники Божия вкушали пищу, так какой след нам грешным?..
— Соблазнил ты нас, старец Пафнутий! — прервал рыжий раскольник. — Бог тебе судья!
— Ступай-ка, добро, ступай! — промолвил долгобородый. — Чай, на твоей сосне грачи-то уж гнезд навили.
— С Богом, Пафнутий, с Богом! — сказал Филипп, указывая рукою на дверь.
Пафнутий подошел молча к дверям, схватил с полки глиняный горшок, ударил его оземь и, указывая не черепки, воскликнул:
— Тако да сокрушит Господь главы ваши, Иуде подобные отступники и предатели!.. Да постигнет вас скорбь земная и гибель вечная!.. Да приложит Господь беззакония к беззакониям ва. шим!.. Да будет ваш пост пресыщением, молитва грехом и хвалебная песня хулою!.. Се отрясаю на вас и прах, прилипший к ногам моим!.. Да будет тако, да будет!
— О, Господи! — прошептал рыжий, глядя вслед уходящему Пафнутию, — как он клянет!
— Эх, не ладно! — сказал долгобородый, почесывая затылок. — Чтоб худо не было!.. Вы слышали, православные, что он нам сулит?
— Слышали! — отвечали вполголоса все раскольники, поглядывая друг на друга с приметным ужасом.
— Что вы это, братие, чего испугались? — спросил Андрей.
"— Да как же, батюшка! — промолвил долгобородый. — Разве ты не слышал?.. Старец Пафнутий проклял нас!
— Так что ж?.. Проклятия, изрекаемые нечестивым, падают на главу его.
— Вестимо! — подхватил Филипп. — Ну, чего вы испугались?.. Да пусть себе лается, над ним бы и тряслось, — разбойник этакий!.. Все горшки у меня перебил!
— Я давно бы спровадил его из наших мест, — сказал Андрей, садясь в передний угол, — да боюсь, чтоб этот шальной и вас всех не оговорил: и так идут о вас дурные слухи… Эх, братие, братие! губите вы вашими делами нашу правую веру!.. Да что ж вы стоите?.. Садитесь! Мне надобно еще о другом побеседовать с вами.