так со двора долой! Да этого сказать и язык не поворотится!.. Вот дело другое, как повенчались, так уж тут и батюшке говорить нечего: в жене волен муж, а не отец.
— Эй! Кто там?
В комнату вошел дворецкий.
— Кондратий, — молвил Куродавлев, — пошли-ка сказать, чтоб невесту скорей наряжали; да готова ли колымага, в которой повезут ее к венцу?
— Как же, Юрий Максимович, она уж давно стоит у старосты на дворе.
— А много ли вершников будет в жениховом поезде?
— Всего пятнадцать человек. Впереди Андрюшка Барсук поедет с тулумбасником, за ним шестеро вершников попарно, там жених с двумя дружками, а позади еще шестеро вершников.
— Эх, маленько!.. Ну да так уж и быть. А жених на чем поедет?
— На своем аргамаке, батюшка; только мы оседлали его твоим кизылбашским седлом с каменьями; плат под седлом из травчатого аксамита, науз из витого золота, а поводная цепь — серебряная.
— Хорошо!.. Теперь ступай, да поторопи жениха, мешкать нечего.
Оставшись один, Куродавлев подошел к окну, из которого был виден" двор, озеро, церковь и все село; он с приметным беспокойством посматривал на дорогу, которая шла по той стороне озера.
— Вот, так и жду, — прошептал он, — что этот Андрей Поморянин нагрянет ко мне как снег на голову!.. Э! Да вот уж кто-то едет, тройкою в телеге… Ахти, никак он!.. Кажись, в телеге сидит старик… Вот шибко поехали… Авось мимо… Нет! Заворачивают на плотину… сюда едут!.. Ну, так и есть!!! Верно, Андрей Поморянин!.. Эй, Степка! — продолжал боярин, растворив сенную дверь. — Сбегай проворней — узнай, кто это ко мне приехал?
Через несколько минут слуга воротился и доложил Куродавлеву, что приехал передовой боярина Кириллы Андреевича Буйносова.
— Как! — вскричал с радостью Куродавлев, — друг сердечный, Кирилла Андреевич?.. Ну, не ждал я так скоро дорогого гостя!.. Милости просим. Вот кстати-то пожалует!.. В посаженые отцы его к молодой… Да, хочет или не хочет, а уж угорское-то винцо мы с ним покончим!.. Веди сюда передового.
— Вот он, Юрий Максимович, — сказал дворецкий, введя в покои Савельича, этого досужего пчеловода и костоправа, который был некогда раскольником и жил в работниках у Андрея Денисова. — А я, батюшка, — промолвил Кондратий, — пришел доложить тебе, что жених готов и сейчас едет в церковь.
— Да вот и поезд тронулся, — прервал Куродавлев, — а вот и жених… Экий молодчина, подумаешь!.. Любо-дорого взглянуть!.. И осанка-то какая!.. Ну, похож ли он на стрелецкого сотника?.. Эх, жаль!.. А что, брат, — продолжал боярин, садясь в кресла и обращаясь к приезжему, — как тебя зовут?
— Антошка Савельев, батюшка.
— Ну что, Савельич, ты далеко оставил своего барина?
— Нет, государь Юрий Максимович, много, если версты четыре переду взял. Лошадки-то у меня поплоше боярских, да и больно поумаялись.
— Так друг-то мой сердечный того и гляди прикатит?.. Да как же он это пустился в дорогу: ведь путь не близкий, а оп мне писал, что не может встать с постели?
— Да, батюшка! Кирилла Андреевич изволит зашибить правую ножку, и на первых-то порах я думал, что не скоро встанет; да видно, что это мне так с испуту показалось.
— Тебе?
— Да, Юрий Максимович, ведь боярипа-то я пользовал.
— Вот что! Так ты человек досужий?
— Знаем кой-что, кормилец. Я таки за мой век много косточек повыправил.
Так ты костоправ?.. А руду метать умеешь?
И это маракуем. Коли надо твоим лошадкам кинуть кровь, прикажи, батюшка; а коли часом и тебе самому надо будет жилку открыть…
Нет уж, брат, спасибо!.. Вот разве как-нибудь ногу или руку вывихну…
Дай-то Господи, батюшка!.. Уж я бы тебе послужил…
— Что-ты, что ты? — прервал боярин с громким смехом
— Вот о чем Бога молит!
— А что ж, государь Юрий Максимович?.. Коли тебе на роду написано вывихнуть ручку или ножку, так уж лучше при мне: ведь разные костоправы, батюшка, какому попадешься…
— Да лучше, брат, никакому. А скажи мне, что Кирилла Андреевич совсем, что ль, выздоровел?
— Нет, батюшка, все еще изволит прихрамывать; а подождать не хотел: что-то больно к тебе торопился.
— Знаю, знаю!.. Да порадовать-то его будет нечем.
— Юрий Максимович! — сказал дворецкий, входя торопливо в комнату, — сейчас въехал на двор вот этот раскольничий-то голова…
— Кто?.. Андрей Поморянин?
— Да, батюшка.
— Ступай проворней… прими его со всяким почетом.
— Как, батюшка!.. Этого еретика?
— Да, да!.. Как самого дорогого гостя — слышишь?
— Слушаю, сударь! — пробормотал дворецкий, с трудом скрывая свое негодование.
— Введи его в большую расписную палату: оттуда он ничего не увидит; да попроси его обождать минутки две, а там как я к тебе пришлю, проводи его сюда. Ну, ступай проворней!
Куродавлев подошел опять к окну.
— Да что ж это они едут не едут? — сказал он с приметным нетерпением. — Что за увальни такие!.. И зачем я не приказал им ехать рысью!.. Вон плетутся как!.. Ну, слава Тебе, Господи, — доехали!.. Вошли в церковь… Теперь за невестой дело станет!.. Эх, проваландаются они вплоть до вечерен!.. Ведь эти девки перед венцом — беда!.. Чай, ревет теперь в истошный голос, а мои-то дуры, чем бы ее скорее снаряжать, глядишь — также голосят!.. Ох, эти бабы! Как примутся вопить да причитать, так их ничем не уймешь!.. А! Вот никак зашевелились… отворяют ворота… вот невеста выехала!.. Благо церковь-то близко… Вот и свахи принимают ее из колымаги… ведут на паперть… Ну, теперь можно!.. Послушай-ка, Савельич, пошли сенного мальчика сказать Кондратию, чтоб он ввел сюда приезжего гостя, а сам подожди в сенях: мне еще надо будет с тобой словечка два перемолвить.
Оставшись один, боярин начал ходить взад и вперед по комнате. Несмотря на свою природную отвагу, он очень был встревожен. Да и было отчего: в первый раз еще в жизни познакомился он с чувством, вовсе ему неизвестным. Что грех таить: у боярина Юрия Максимовича Куродавлева сердце замирало от страха; и тот, кто не дрогнул бы стать один против целой толпы врагов, не мог подумать без ужаса, что он должен остаться с глазу на глаз с каким то Андреем Поморянином, ничтожным раскольником, безоружным. Но этот раскольник был обиженный отец — этот старик пришел требовать от него своей дочери. Как ни старался убедить себя Куродавлев, что он делает доброе дело, помогая православному жениться на раскольнице, что он возвращает духовной пастве одну из ее заблудших овец и что лучше было для невесты Левшина покинуть отца, чем остаться навсегда отлученной от истинной церкви — но все это было напрасно. Неумолимая совесть говорила свое; она шепнула ему: «не ради доброго дела ты отнимаешь дочь у отца — нет! а ради того, чтоб отомстить мещовскому воеводе. До сей поры ты не краснел ни перед кем, Куродавлев; кому ты не смел глядеть прямо в глаза? А теперь… Ну-ка, Юрий Максимович, не моргни, любезный, когда глаза раскольника встретятся с твоими; не покрасней, когда этот старик начнет с тобой говорить о своей дочери»…
— Да что ж это такое? — прошептал боярин, стараясь ободрить себя. — Ведь девку-то не я сманил, да и Левшин увез ее не насильно… А коли дочка сбежала с молодцом, так еще батюшка должен мне спасибо сказать, что я поторопился этот грех венцом прикрыть… Чу! Да вот никак он идет! — промолвил Куродавлев, садясь в кресла.
Двери распахнулись настежь, и Андрей Поморянин, войдя в комнату, низко поклонился хозяину.
— Милости просим, сосед любезный! — сказал Куродавлев, привставая. — Ведь мы, чай, с тобой соседи?
— Да, боярин, я живу недалеко отсюда.
— Очень рад с тобой познакомиться.
Не о знакомстве речь, Юрий Максимович, — сказал почтительным голосом Андрей. — Где нам, простым людям, вести знакомство с таким знаменитым сановником.
— Ну, полно, любезный! — прервал Куродавлев.—
— Что тут разбирать чины, дело соседское.
Желая чем-нибудь задобрить Андрея Поморянина, Куродавлев решился отступить от своих правил, и несмотря на то, что гость его был в простом сером балахоне, он пригласил его садиться.
— Нет, Юрий Максимович, — сказал Андрей, — я и постою. Непригоже мне сидеть перед тобой: я не гость твой, а челобитчик.
— Все равно! — возразил Куродавлев. — Может быть, тебе не в привычку сидеть перед нашей братией, боярами?.. Да ведь у нас не Москва, любезный, мы здесь живем попросту… Вон скамеечка, придвинь-ка ее сюда да садись, голубчик!
В продолжение этих речей, которые, казалось, сильно потревожили Андрея, угрюмое лицо его покрывалось ярким румянцем. Он не тронулся с места, не вымолвил ни слова; но что-то похожее на исполненную неприязни и презрения улыбку изобразилось на бледных устах его.
— Да полно, не чинись! — продолжал боярин. — Уж коли я тебя прошу, так садись, братец!
Та же самая улыбка была ответом боярину, но на этот раз Андрей его послушался: он молча взял, только не скамью, а точно такое же кресло, на каком сидел хозяин, поставил против него и опустился в него так небрежно, с такой свободой, как будто бы весь свой век сиживал в боярских креслах.
«Ах, он балахонник! — подумал Куродавлев. — Вишь, как плюхнул!., так и развалился — словно перед своим братом!.. Мог бы и на кончике посидеть, охреян этакой!»
— Юрий Максимович! — сказал Андрей, не обращая никакого внимания на весьма заметное неудовольствие хозяина, — я приехал просить твоей защиты.
— Говори, любезный, говори!
— Кто не знает в нашей стороне, боярин, что ты не даешь потачки ни ворам, ни разбойникам, стоишь горой за правду и не покривишь душой не токмо ради знакомства и приязни, но и ради собственного живота своего.
«Ну! — подумал Куродавлев, — с ним держи ухо востро!.. Вишь, какой лисой подъезжает!»
— Я и подумать-то не смею, — продолжал Андрей, — чтоб ты захотел помогать в деле воровском какому-нибудь разбойнику… Ведь лучше всякого знаешь, боярин, что тот, кто мирволит недобрым людям, и сам недобрый человек, а кто помогает и дает приют отъявленным ворам и разбойникам, тот сам такой же точно вор и разбойник, как они.