Вся кровь бросилась в лицо Куродавлева.
— Да о каких ты это говоришь разбойниках? — промолвил он едва внятным голосом. — Я, брат, обиняков не люблю!.. Говори прямо!
— Изволь, боярин!.. Прямо, так прямо. Меня ограбил стрелецкий сотник Левшин, который живет в твоем доме.
— Ограбил!.. Что, ты, братец, в уме ли?
— Да! — продолжал Андрей, вставая, — ограбил!.. Ты спросишь, может быть, боярин: «А что он у тебя украл? Серебро, что ль, из сундука вытащил, коней свел, кладовую подломал, деньги отнял?..» Деньги! Да если б он обобрал меня до последней копейки, поджег дом, разорил вконец, пустил бы по миру в одной рубашке — так я махнул бы рукой и сказал: «Бог с ним! И деньги, и добро, и дом — все дело наживное!.. А не наживу, так что ж?.. Земное достояние-
— Но этот злодей — прах!.. украл у меня единственную дочь, сделал меня на старости сиротою, погубил душу христианскую!..
— Погубил душу! — вскричал Куродавлев, обрадовавшись, что может на что-нибудь опереться. — Уж не душу ли твоей дочери, которая с ним убежала?.. Нет, голубчик, погоди!.. Она будет законной супругою Левшина и православной христианкою. Слышишь ли, господин Поморянин — православной!
— Я пришел к тебе не о вере состязаться, — прервал Андрей. — Кто б я ни был по-вашему: раскольник, татарин, жид, а я все-таки отец и говорю тебе, боярин Куродавлев: отдай мне мою дочь!
— Да небойсь, Андрей, дочь твоя не пропадет!.. Послушай, любезный, — продолжал Куродавлев ласковым голосом, — ведь ты знаешь пословицу: «снявши голову о волосах не плачут». Уж коли дочь твоя бежала с молодым парнем, так на что она тебе?.. Да я бы на твоем месте перекрестился, что она замуж выходит за Лев-шина. Ведь после такого дела кто на ней женится?
— Это моя забота, боярин; захочу, так выдам ее замуж.
Чай, за мещовского воеводу?.. Чего доброго этот срамец на все пойдет!.. Да какая жизнь-то ее будет? Вечный попрек!.. Эй, любезный, не упрямся!.. Ну, сам скажи: чем Левшин ей не жених?
— Нет! — вскричал Андрей. — Я никогда не соглашусь…
— Экий ты какой! — прервал Куродавлев. — Сам не умел сберечь дочери, так чего тут — не соглашусь!.. Уж если прежде тебя не спрашивались, так теперь и подавно спрашиваться не станут. Да и что ты этак упираешься?.. а Ради того, что Левшин не ваш брат старообрядец…
— Нет, Юрий Максимович, это — другая речь.
— А коли другая, так о чем же и говорить?.. Левшин отличный молодец, человек родословный, поместный!.. Не будь он стрелецким сотником, так и я бы не задумался с ним породниться…
— Да если тебе, Юрий Максимович, бесчестно породниться со стрелецким сотником, так почему же ты думаешь, что я захочу выдать за него мою дочь?
— Что, что? — промолвил Куродавлев. — Эк, куда хватил!.. Ты, голубчик, говори, да не заговаривайся!.. Разве я то, что ты?
— А почему ты знаешь, боярин, кто я?
— Кто ты?.. Да, не прогневайся, любезный, я, чаю, ты или беглый дьячок, или поп-расстрига; ну, а может статься, и гость московский. Там вашей братии много развелось.
— Нечего делать! — прошептал Андрей. — Да не вменит мне Господь, что я нарушаю обет мой!.. Нет, Юрий Максимович, я не поп-расстрига, не беглец, а такой же родовой человек, как и ты. Отец мой был окольничий, Яков Яковлевич Денисов, а я старший сын его, Андрей.
— Андрей Яковлевич Денисов, племянник князя Мышецкого?
— Да, боярин.
— В этом сером балахоне?
— А на что ваши парча и бархат тому, кто гнушается всей земной роскошью. Это рубище, этот серый балахон, — моя труженическая ряска, боярин, и я не променяю ее на все ваши золотые ферязи.
— Денисовы! — повторил Куродавлев, стараясь что-то припомнить. — Постой-ка, Андрей Яковлевич!.. Да тебе все-таки нечего браковать Левшина: ведь, помнится, твоя родная сестра вышла не за боярина!
— Нет. Она была замужем за стрелецким головою, Афанасьем Левшиным?
— Как!.. Так дочь твоя…
— Двоюродная сестра стрелецкому сотнику, Дмитрию Афанасьевичу Левшину.
— Двоюродная сестра! — повторил с ужасом боярин. — Ах, батюшки!.. Эй, кто там? Все сюда!
В комнату вошли: дворецкий, Савельич и двое слуг.
— Бегите скорей в церковь! — закричал Куродавлев. — Скажите отцу Егору, чтоб остановил венчание!.. Да ну же!., поворачивайтесь!
Двое слуг кинулись опрометью вон, а дворецкий и Савельич остались в комнате.
— Как! — молвил Андрей. — Так они уж в церкви?
— Да уж, чай, и повенчаны!.. Ну наделали мы дела!.. Господи Боже мой! Брат и сестра!.. Что теперь делать!.. Придется подавать челобитную в патриарший приказ да развенчивать!.. Экий грех, подумаешь!.. Экий грех!.. Да и ты, Андрей Яковлевич… Ну, что ты ломался!.. Сказал бы прямо: они, дескать, двоюродны… Да постой-ка, любезный, — продолжал Куродавлев, посматривая недоверчиво па своего гостя. — Ведь я тебя не знаю, так ты, пожалуй, и сказку плетешь… Полно, правда ли, что ты Денисов и что дочь твоя двоюродная сестра Левшину?
— Дозволь мне, государь Юрий Максимович, словечко вымолвить, — сказал Савельич, выступая вперед. — Его милость доподлинно Андрей Яковлевич Денисов. Когда еще он изволил жить в Выгорецком ските, за Онегою, я был у него служителем и на Вятку вместе с ним ездил… Да неужели-то, батюшка Андрей Яковлевич, ты не изволил опознать меня?..
— Семен Савельич? — промолвил Денисов, нахмурив брови.
— Я, сударь, — я.
— Так он точно Денисов? — сказал Куродавлев.
— Истинно так! — отвечал Савельич. — Только дочка-то его вовсе не родня Дмитрию Афанасьевичу.
— Не родня?.. Так Левшин ему не племянник.
— Как же! Родной племянник да Софья-то Андреевна не родная ему дочь: она приемыш!
— Кто смеет это сказать? — прервал вспыльчиво Денисов.
— Я, батюшка, — молвил Савельич.
— Ты?.. Изменник проклятый, беглец, отступник от истинной веры, предатель!..
Да ты, сударь, не изволь так лаяться — я правду говорю. Я еще покамест живой человек, и память-то не вовсе сгибла. Как теперь гляжу: ты привез в Выгорецкий скит девочку годков трех и строго всем наказал не говорить ей, что она приемыш. «Пусть, дескать, бедная сиротинка думает, что я — родной ее батюшка».
Ты лжешь, Иуда окаянный!
Эх, полно, кормилец!.. Какой у тебя быть дочери: ведь ты и женат-то никогда не был.
Фу, батюшки, — промолвил Куродавлев, поглаживая свою широкую грудь. — Как гора с плеч!.. Так вот дело-то какое!.. Они вовсе не родня?.. Ну, перепугал ты меня, Андрей Яковлевич!.. Эку штуку выкинул!.. Да как прикинулся: родная дочь, да и только!.. Теперь не прогневайся, любезный, мы ухаживать за тобой не станем: хочешь благословить свою нареченную дочь — милости просим! А не хочешь — так Бог с тобой!.. Савельич, ступай-ка, скажи, чтоб их довенчивали… Да только правду ли ты говоришь?
— Помилуй, государь мой, Юрий Максимович! Захочу ли я взять на душу такой грех — избави Господи!
— Ну, так ступай же проворней!
— Приемыш! — прошептал Денисов. — Да разве та, которую я вспоил и вскормил, нянчил на руках своих, называл своею дочерью?..
— Все-таки не двоюродная сестра Левшину, — прервал Куродавлев. — А что ты вспоил и вскормил ее, так это не диво, любезный. В ваших скитах будут поить и кормить всякого, лишь только бы привести в свою веру. Вот и ты думал сделать то же, и тебе не хотелось, чтоб эта сиротинка была православною, а Господь-то сделал по-Своему. Да полно, Андрей Яковлевич, — не кручинься! — продолжал Куродавлев, — а попируй-ка лучше с нами. Я же жду с часу на час друга моего сердечного, Кириллу Андреевича Буйносова. Вот, любезный, не тебе уж чета — понатерпелся горя. Было у него одиннадцать дочерей, а ни одной не осталось: десять померло, а одиннадцатая, крестница моя — пропала без вести, здесь, в наших Брынских лесах.
Денисов вздрогнул.
— Здесь, в Брынских лесах? — повторил он.
— Тому назад ровно пятнадцать лет.
— А что… Разве ты об этом слыхал?
— Нет! — отвечал отрывисто Денисов. Он снова задумался, и вдруг мрачное лицо его прояснилось, глаза заблестели, и злобная улыбка мелькнула на устах. — Вот, — сказал он, — твой приятель Кирилла Андреевич Буйносов, хоть барин большой, а, чай, выдал бы свою дочь и за стрелецкого сотника, лишь бы она отыскалась.
— За стрелецкого сотника!.. Чтоб моя крестница, дочь боярина Буйносова, была какой-нибудь стрельчихой?.. Сохрани Господи!.. По мне лучше век не находись… Да к чему ты это говоришь?
— Так.
— Нет, видно, что-нибудь недаром.
— Ну, — продолжал Денисов, как будто бы говоря с собою, — видно, детей в Брынских лесах теряют частехонько.
— А разве и твой приемыш?..
— Да, Юрий Максимович! я эту девочку нашел в здешнем лесу, также лет пятнадцать назад и, кажись, об эту пору.
— Об эту пору?
— Да. Я из здешних мест ехал тогда за Онегу; вот этак недалеко от села Беликова…
— От села Беликова?..
— Да. Гляжу, лежит под кустом девочка лет трех или четырех в красной кофточке…
— В красной кофточке?.. Что ты говоришь?..
— Правду, боярин. Сначала я думал, что она мертвая— не дышит, а там, как ее поднял да поотогрел, так она и глазки раскрыла. Вот, — подумал я, — видно, Господь сжалился над моим сиротством и посылает мне детище. Завернул ее в кафтан и увез с собой.
— Господи! — вскричал Куродавлев. — Неужели в самом деле?..
— Право так! — продолжал спокойным голосом Денисов, взглянув украдкой в окно. — Всю дорогу она была без памяти, а там, как очнулась и стали ее расспрашивать, так начала что-то лепетать, да мы разобрали только, что ее зовут Сонюшкою.
— А не было ли у нее чего-нибудь на шее? — прервал, едва дыша, боярин.
— Как же!.. У пей висел на шелковом гайтане обделанный в серебро финифтяный образок с ликом преподобной великомученицы Варвары.
— Боже мой!.. Боже мой! — вскричал Куродавлев. — Это она!.. Точно она!..
— Она!.. Кто она, боярин?
— Моя крестница — дочь Кирилла Андреевича Буйносова!
— Неужели в самом деле?.. Так ее-то теперь венчают со стрелецким сотником?