овавую пирушку. Кое-где лежат лошадиные ноги, а возле – куча подков. В верхнем помещении конебойни, на чердаке, висят конские кожи.
Татары имеют 4 мясные лавки. При входе в татарскую мясную лавку вы заметите над дверями прибитую вывеску, на которой нарисован конь вместо нашего быка. На вывеске надпись: «Торговля мясом из татарской общественной конебойни». Этот порядок установлен Городского думою.
Вот прейскурант кониного мяса:
Отборная вырезка конины для бифштекса стоит 8-10 копеек за фунт. Татары имеют даже свою кухмистерскую, где обед приготовляется из «маханины», т. е. конины.
В самых модных кухмистерских и ресторанах Петербурга прислуга состоит из татар. Имеется даже «татарский ресторан», в стенах которого происходят товарищеские попойки золотой молодежи и прочей фешенебельной публики. Являясь в ресторан в качестве «человека» (так зовут в Петербурге всякого лакея или слугу в публичных местах), «князь» облачается во фрак, но и в этой новой шкуре вы сразу отличите знакомого азиата по его физиономии.
Скопив капиталец (всем, например, известна подачка «на чай»), татарин возвращается на родину, в какой-нибудь Касимов, и живет там припеваючи рантьером, сохраняя о Петербурге самое приятное воспоминание.
Пригородные чухны
В отношении своего населения наша северная столица имеет своеобразную физиономию: куда вы здесь ни взглянете, всюду встретите угрюмого «пасынка природы» – чухонца.
Петербург – не то, что Москва: если в Москве, этом сердце России, вы никогда не увидите чухонца, то, напротив, в Петербурге чухны – явление самое обыкновенное. По справедливости можно сказать, что обыватели столицы в своей повседневной жизни едва ли не больше имеют дело с чухнами, нежели с русскими крестьянами, так что коренной петербуржец, собственно говоря, даже и не имеет ясного представления о русском крестьянстве, ибо представление об этом последнем он получает, так сказать, издали. Хотя летом из глубины России и приходят в Петербург разные тверские, ярославские, костромские и т. д. крестьяне, но с наступлением зимы, подобно перелетным птицам, они снова возвращаются на родину. Совсем не то чухны, которые ежедневно переполняют собою все столичные рынки, где только производится возовая торговля. На окраинах столицы на вывесках мелочных лавок нередко имеются даже надписи на финском языке.
Обыкновенно чухны доставляют в Петербург молочные продукты, разную рыбу и ивовую кору. Кроме того, среди чухон распространен так называемый «питомнический промысел», который тоже имеет тесную связь с Петербургом. Количество питомцев в некоторых чухонских деревнях настолько значительно, что население этих последних носит смешанный характер.
Следует заметить, что главнейшая особенность чухонских деревень – это чрезвычайная разбросанность поселков: нередко одна деревня состоит из 5–6 поселков, раскиданных на пространстве 10–15 верст, и так как в каждом поселке насчитывается не более десятка дворов, невольно является мысль, что чухны склонны жить разобщено, вразброд. На самом деле в этом факте лежат иные, более глубокие причины. Издавна занимая болотистую страну, чухны по необходимости принуждены были пользоваться всяким мало-мальски значительным пригорком для его заселения: оттого и произошло, что чухонские деревни разнятся от русских, которые, наоборот, отличаются скученностью населения.
Другая особенность чухонских деревень – это обилие гранита. Нередко ограды кладбищ, стены разных построек выложены булыжником, что свидетельствует, что этот материал обретается в изобилии.
Случается, что стены коровьего хлева возведены из гранита, а сверху прикрыты какой-нибудь убогой соломенной крышей.
– Сто лет простоит хлев-то!
– Живет! – проговорил чухонец, покуривая трубку. – Нашим камнем весь Петербург завален, а все мало! Право, бездонная пропасть!
– Ну а болота приносят вам какую-нибудь пользу?
– Ивовую кору дерем! В Петербург по семи гривен за пуд продаем!
Дранье ивовой коры весьма распространено; им занимаются старики, дети и женщины. Стоя по колена в воде, там и сям на болотах, чухны дерут ивовую кору, причем они или совсем отламывают прочь ивовые прутья, или же оставляют их на корню; в последнем случае ободранные кусты белого цвета торчат среди болот наподобие скелетов. Обыкновенно один человек в состоянии надрать около пуда в сутки. Кору сушат на солнце, обивают цепами и отвозят на кожевенные заводы. Например, в 1882 г. в одном только Шлиссельбургском уезде драньем ивовой коры занято было до 3000 человек, которыми надрано 35 000 пудов ивовой коры.
Ежедневно ни свет ни заря из окрестных деревень тянутся многочисленные обозы чухон, которые везут в город разные молочные продукты. На чухонской двухколесной таратайке, запряженной низкорослой лошаденкой, проезжая мимо дач в окрестностях Петербурга, чухны то и дело выкрикивают о своем товаре.
– Масло чухонское, масло!
– Рыба свежая! Форели, сиги!
– Раки, раки! Раки хорошие!
– Грибы, грибы! Белые, красные!
На каждом возу нагружены жестяные баклаги с молоком; в деревянных кадушках – свежее чухонское масло. Во время летней жары во избежание порчи молоко на возах обкладывают льдом, а сверху прикрывают сеном или рогожею и затем увязывают веревками. Чухны останавливаются на всех столичных рынках и даже по дворам, но особенно много съезжается чухон на Охтенском рынке[33]; сюда же приходят и охтенки для закупки молока. Цены на молоко здесь подвержены значительному колебанию. Например, осенью 1883 г. мерка сливок (2 бутылки) продавалась по 50 копеек, мерка молока – 7 и 8 копеек; в 1884 г. мерка сливок весною – 23 копейки, летом – 30 копеек; мерка снятого молока весною – 2 копейки, летом – 3 копейки. В 1887 г. в мае месяце на Охте сливки продавались по 30–35 копеек за мерку, цельное молоко – 15 копеек и снятое 4–5 копеек. Скупив у чухон молоко, охтенки в тот же день несут его в город на продажу. В летнее время, ежедневно по утрам, яличники исключительно бывают заняты перевозкою охтенок с молочными продуктами через Неву. Обыкновенно охтенки разносят молоко по местам, т. е. у каждой торговки имеется 5-10 знакомых квартир, куда она изо дня в день доставляет молоко.
Помните у Пушкина:
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Некоторые из охтенок держат и своих коров. Кстати заметим, что в Петербурге и его окрестностях всего насчитывается до 6000 коров; 1500 обывателей имеют по одной корове – для личных потребностей, прочие владельцы содержат по нескольку коров – для промышленных целей. Вообще говоря, молочный промысел, как и огородничество, сосредоточивается около больших городов.
Во Франции, например, для снабжения молоком Парижа существует несколько крупных компаний, которые содержат особых агентов для закупки молока в деревнях, лежащих поблизости станций железных дорог. Эти агенты отвозят молоко на сборные места, где оно испытывается галактометрами, сливается в большие сосуды, кипятится посредством пара, процеживается, охлаждается в сосудах, обложенных льдом, и затем отправляется в Париж, куда поспевает рано утром. Чтобы иметь понятие о размерах молочного производства в «столице мира», заметим, что одна из крупных компаний распродает до 300 000 литров молока в год.
Доказано опытом, что цельное молоко трудно перевозимо далее 20 верст, и только сливки возят, например, у нас из Финляндии за 100 верст расстояния. Вычислено, что окружность около Петербурга, представляющая выгоду для доставки сливок, равна 35 000 квадратных верст, а окружность для выгодной доставки цельного молока – только 1400 квадратным верстам.
Молочный промысел распространен главным образом в северной части Шлиссельбургского уезда, ближайшего к Петербургу. Всего в уезде занято им 2125 дворов, что составит 34 % общего числа дворов. Годовой заработок простирается от 85 000 до 100 000 рублей, средним числом на каждый двор от 40 до 50 рублей. Наибольшее число дворов, занимающихся молочным промыслом, оказывается в Токсовской волости, где из 4 дворов 3 сбывают молочные скопы. В Токсовской волости средним числом на каждый двор приходится 4 коровы. В северной части Колтышевской волости есть села, в которых все дворы, без исключения, занимаются молочным промыслом. Цифра среднего заработка колеблется от 50 до 255 рублей на двор, но иногда и выше указанной нормы. Есть дворы, которые зарабатывают от молочных скопов свыше 1000 рублей. Так, например, один из крестьян этой волости содержит 50 коров: ежедневно он отправляет в город от 20 до 25 ведер молока.
Колтышевские чухны, имеющие много коров, сбывают молочные скопы прямо в Петербург, в молочные лавки, а имеющие одну, две или три коровы – охтенским молочным торговкам.
В южных волостях Шлиссельбургского уезда сбытом молока в Петербург занимаются барышники. Они скупают молоко значительно ниже цен охтенского рынка. Например, в 1884 г. кружка молока в 5 бутылок оценивалась в 18–20 копеек; сами же барышники сбывали молоко в Петербург на 25–60 % дороже.
При этом следует заметить, что барышники платят производителям не деньгами, а натурою – крупою, мукою и т. п.
«Питомнический промысел» развит преимущественно в Матокской и Токсовской волостях, где он по своей доходности превышает все остальные промыслы, исключая молочный. Питомнический промысел, можно сказать, единственный во всей России, питается и поддерживается особыми условиями столичной жизни.
Как известно, «тайный плод любви несчастной» сбывается в Воспитательный дом. Из многочисленных причин, заставляющих мать тащить незаконнорожденного ребенка в Воспитательный дом, особенно обращают на себя внимание две: бедственное социальное положение родителей и давление общественного мнения. Большой контингент незаконнорожденных детей доставляется пришлым населением столицы – «прекрасным полом», живущим в услужении: по большей части в горничных, кухарках и т. п.