— Ну да, само собой. «Мы планируем лить воду» — особо не удивляет, — насмехается он, презрительно смотря на людей вокруг.
Я смотрю на сильно заинтересовавшегося Терри за столом. Больной замечает это, быстро и хмуро зыркает, а потом поворачивается к нему спиной. Смотрит на меня, а я объясняю:
— Лучшие онлайн-расчеты для шестидесяти тысяч в 1998 году — в диапазоне от восьмидесяти трех тысяч и семьсот семьдесят фунтов до ста тысяч и девятисот фунтов. Я поделил разницу на девяносто одну тысячу и восемьдесят фунтов.
— Я бы мог поднять больше денег, если бы мне разрешили инвестировать мои деньги моим способом!
— Невозможно предугадать, это точно. Инвестиции могут уйти на юг точно так же, как и на север.
Он прячет конверт в куртку:
— Как насчет исходников «Семи Наездниц для Семерых Братьев»?
— Да кто же, блять, знает. Но порнофильм пятнадцатилетней давности сейчас бы не стоил ничего.
— Хммммм, — хрюкает он, глядя на свой стол. — Ну, спасибо тебе за деньги и давно, блять, пора. Но это общественное мероприятие, — он указывает на дверь. — Теперь иди.
— Ну, я поем немного ростбифа и посмотрю игру — по крайней мере, посмотрю первую половину, тебе же все равно, — улыбаюсь я. — Я купил ВИП-пакет, и давненько не видел на «Хибс» в деле. И разве тебе ни капельки не интересно, почему я это делаю именно сейчас?
Больной закатывает глаза, уступая и кивает Терри и ребятам:
— Да. Окей. Только не думай, что я буду слушать ебаные истории АА / АН о работающей программе шагов, дерьмо об оплате долгов, — говорит он, пока мы присоединяемся к другим.
Та предупредительная речь была полезна, это было именно то, с чего я планировал начать. Меня представляют сыну и племяннику Больного и двум мальчикам Терри. Все они выглядят как хорошие, нормальные молодые ребята. Предполагаю, что мы в том возрасте казались незнакомцам такими же. Мы хорошо едим, комик рассказывает смешные истории, потом тренер, Алан Стаббс, дает свои прогнозы на игру, прежде, чем мы отправляемся на трибуну смотреть игру в мягких креслах. Моя спина побаливает, но уже не так сильно. Я сажусь рядом с Больным.
— Ну, — говорит он тихим голосом и постукивает по внутреннему карману, — что за история? Почему? Почему сейчас?
Мне нравится вид полузащитника Макгинна у «Хибс». Не совсем обычный стиль бега, но хорошо держит мяч.
— Бегби, я встретил его в самолете до Лос-Анджелеса. Встретился с ним несколько раз. Мы снова почти друзья. Он был со мной в ночном клубе в Вегасе. Пригласил меня на свою выставку.
Наверное, «Бегби», но, скорее всего, «ночной клуб», «Вегас» и «выставка» — привлекают его внимание. — Ты дружишь с этим ебаным психом? После того, что он пытался сделать... — Больной затихает, пока «Хибс» атакуют ворота «Роверс» во главе с Макгинном.
— Ага. В том и дело. Он правда, блять, изменился.
Больной ухмыляется. Он указывает на игрока «Хибс» и толкает локтем своего сына:
— Мясник из Киркколда, — фыркает он. Потом поворачивается обратно ко мне: — Это все искусство, в которое он ударился? Ты и вправду думаешь, что он реабилитировался? Он играет тобой. Выжидает момент, чтобы напасть!
— Мне так не кажется.
— Тогда я рад за него.
— Я предложил ему деньги. Он отказался. Подонок женат на калифорнийской красотке. У него две прекрасные дочки, которые любят его до безумия, и он наблюдает за тем, как они растут. Я редко вижу своего мальчика.
Больной пожимает плечами, но смотрит понимающе. Тихим голосом шепчет мне:
— Мне об этом не рассказывай. Мы оба выпали из родительства, — бросает он быстрый взгляд на своего сына, — ну и что?
— То, что как, блять, Бегби стал удачной историей?
Больной в открытую ржет, с властным презрением, которое никто другой, кого я бы не встречал, никогда не смог бы повторить:
— У тебя должны быть деньги! Ты бы не вручил мне это, если бы не был экстремально богат, — он постукивает по своему внутреннему карману. — Клубы? Вегас? Не рассказывай мне про это дерьмо, и не ной потом, какой ты бедный!
Я рассказываю ему о своей работе и о прорыве диджея Technonerd.
— Значит, ты зарабатываешь на ебаных диджеях? Дрочилах с драм-машинами и аналоговыми синтезаторами?
— Не совсем. Только один из них делает серьезные деньги. Один из них — мой благотворительный проект, можешь назвать меня сентиментальным, но мне всегда нравилось его дерьмо. Другая — рискованная ставка, которая, кажется не окупится. Этот дуэт стоит мне почти всего того, что я зарабатываю, и я слишком глуп, чтобы бросить их. Ищу четвертого и пятого. Думаю, что если я, вместо того, чтобы быть диджеем, буду управлять пятью и с каждого иметь по двадцать процентов, это будет то же самое. Пока что у меня только треть.
Больной не тронут моим открытием. Он, очевидно, думает о моем мошенничестве, нужным для того, чтобы избежать больших хлопот и суеты:
— Я читал об этом голландском уебке, Technonerd. Этой хуила богат. Если ты получаешь двадцать процентов от его дохода...
— Окей, у меня есть, куда приткнуться в Амстердаме и квартира в Санта-Монике. Я не голодаю. У меня есть деньги в банке, среди которых нет твоих грешных денег, на лечение и уход за мальчиком.
— Что не так с парнем?
— Он аутист.
— Маленький Дэйви... дефективный ген? — он говорит это вслух, ссылаясь на моего умершего младшего брата. Его сын и племянник резко оборачиваются.
Я бурлю от злости, но сражаюсь с ней:
— Ты заставляешь меня уже жалеть об этом, — киваю на пухлый конверт в его кармане.
— Прости, — говорит он почти любезно, — наверное, не самое простое время. Так почему ты решил отплатить мне сейчас?
— Я хочу жить. Жить, — акцентирую я, и лицо Вики, смеющееся, с нежными голубыми глазами, всплывает перед глазами. — Не просто существовать, — подчеркиваю я. Пролетел первый тайм. — Отмыться от всего дерьма из прошлого.
— Так что, это все — искупление для реабилитации?
— В каком-то смысле, да. Слишком тяжелое бремя распиздяйства таскаю с собой.
— Совет: католицизм. Исповедь, — говорит он, — лучше пару монет в общую корзину, нежели девяносто тысяч, — и он подмигивает мне, похлопывая по карману.
Во время перерыва мы возвращаемся внутрь на чай, пиво и неплохой мясной пирог. Мы с Больным снова идем к бару, чтобы поговорить без лишних ушей.
— Похоже, у тебя все окей. Лучше, чем у меня, — стонет он. — Путешествуешь, блять, повсюду. Я никогда не выбираюсь из Лондона, если только не на праздники.
— Когда на тебя работает множество девушек...
— Они делают деньги, а не я. Я всего лишь отыскиваю их для приложения. Не надо, Рентон. Ты у нас тот, кто с деньгами.
— Застрявший в самолетах, аэропортах и отелях, оплакивающий проходящую мимо жизнь. Я трачу ограниченные ресурсы: время, гоняюсь за мечтой, которой живет ебаный Бегби! — внезапно меня прорывает: — Он отказывается брать деньги, что за хуйня?
— Он не поменялся, — сплевывает Больной. — Он подъебывает тебя. Бегби не способен измениться. Он — искаженный экземпляр человечества.
— Меня не волнует, кто он. Я просто хочу выполнить свой моральный долг.
— Ты никогда не отдашь свой моральный долг мне, Рентон, — он постукивает по карману, — это дерьмо даже не покрывает начала.
— Фильм ничего не стоит.
— Я говорю о Никки. Ты разрушил мои шансы быть с девушкой, от которой я был без ума!
Никки была мошенницей, которая кинула нас обоих. И я не верил и секунды, что он беспокоится за нее. Это рычаг для будущих манипуляций.
— Проснись, друг. Она наебала нас обоих.
Больной, кажется, набрал полный рот чего-то неприятного, но, наверное, не такого мерзкого, как хотел. Мы возвращаемся на наши места для второго тайма.
— Слушай, у меня есть дело для тебя. Мне нужен эскорт, — говорю я ему, видя, как его глаза расширяются, — не для меня, — спешно добавляю я, пытаясь не быть подлым.
— Я уверен, что это работа на тебя.
— Это для моего голландского парнишки. Диджея.
Он смотрит на своего молодого племянника:
— Эти умственно отсталые сами не могут найти себе, блять, девушек?
— Ага, расскажи мне об этом, я его менеджер, — я уточняю проблему. — У таких парней, как Конрад, нет социальных навыков. Они курят траву и мастурбируют на порнографию. Они не умеют разговаривать с девушками или заниматься сексом с настоящим человеком.
— Гадкие маленькие кибердрочилы. Это больные на голову уебки, — шепчет Больной, снова глядя на своего племянника, играющего в игру на телефоне, — созданные миром, в котором мы живем.
То что он говорит — резонирует. Матч не так уж и плох, но что-то фундаментально не так с нашими детьми, которые смотрят в экраны вместо того, чтобы смотреть, что происходит вокруг.
— Даже мы запятнаны погружением в тот мир, — он толкает меня локтем в ребра, — хотя и выросли на сортировочной станции!
Я даже не могу произнести ее имя, вздрагиваю, когда думаю о том, как потерял девственность в ее узкой вагине. Неспособный смотреть ей в лицо, в то время, как толкаю и проталкиваюсь через ее сухость под сдержанное одобрение Больного. Глаза слезятся, пытаясь сфокусироваться на разбитом стекле вокруг. Голубой дождевик, который мы расстелили, задувает мне в лицо. Вдалеке гавкает собака, и недовольно рыгает проходящий мимо алкаш.
— Да... сортировочная станция.
— Ты был бы еще девственником, если бы я не взял тебя под свое крыло, — смеется он, заметив мой дискомфорт.
Сейчас я с удовольствием вспоминаю, что переспал с Марианной. Наклоняюсь к Больному:
— Ох, уверен, что я бы нашел выход из этого лабиринта, но спасибо за мою неуместную сексуализацию в раннем возрасте.
Почему-то это задевает его:
— Ты тогда никогда не жаловался!
— Я был чувствительным. Шестнадцать-семнадцать было бы идеально для меня. В четырнадцать — слишком рано.
— Чувствительный... как ворующий и кидающий друзей мудак, чувствительный?