— Распорядись играть общее отступление авангарду! — приказал Левенгаупт адъютанту. И, обратившись к Клинкострёму, добавил: — Говорят, господин дипломат, вы большой любитель театра. Ну что ж, вы видели первый акт воинской драмы. Отправимся же на главную позицию и узрим главное действие.
— Да, это интереснее, чем Расин в Дроттингхольском театре! Но надеюсь, поворот театральной сцены будет в наших руках! — Легкомысленный дипломат тряхнул буклями версальского парика и поскакал вслед за генералом, заранее представляя, какими красками опишет он в салоне принцессы Ульрики Элеоноры полное превратностей сражение.
А Левенгаупт уже забыл о своём спутнике, весь поглощённый новыми заботами и соображениями.
«Столь удачно начать и столь плохо кончить! — мрачно размышлял шведский командующий. — Эти русские дерутся как черти! Надобно принять меры предосторожности и немедля отозвать на подмогу рейтарские полки, посланные для охраны той части обоза, что уже ушла на Пропойск».
Печально запели отступление горнисты Шлиппенбаха. Две колонны русских соединились тем временем на поле баталии. Только справа в лесу раздавались отделённые выстрелы: это спешившиеся сибирские драгуны Меншикова догоняли разбежавшихся по лесу шведских гренадер.
Пётр обнял светлейшего:
— Что скажешь, камрад? Запоздай наш сикурс, почитай, сидел бы ты, яко кулик в болоте.
В этот миг адъютант доложил о первых трофеях: взяты были четыре знамени, две пушки, сотни пленных. Но самый большой трофей доставил под конец арьергардного боя вахмистр Кирилыч, приведший найденного им в лесной яме генерал-адъютанта графа Кнорринга прямо к Меншикову.
Вид у парижского щёголя был самый жалкий. При бегстве и падении в медвежью яму граф изодрал свой кафтан, потерял парик, оцарапал лицо. Тем не менее он отвесил светлейшему ловкий версальский поклон, вызвавший невольный смех и Меншикова и его офицеров.
— Как тебя угораздило поймать столь важную птицу? — весело спросил светлейший.
Кирилыч развёл руками.
— Зашёл я в те кусты по большой надобности, — простодушно начал он свой рассказ, — от конной тряски да сырых грибов брюхо свело! Токмо справил дело, глянь, подо мной, в яме, значит, как зашуршит... Я хвать за ружьё, думаю, медведь! А вместо медведя, гляжу, швед вылазит! Ну что швед? Швед не медведь, привычное дело, я его враз и скрутил!.. — не без лукавства объяснил Кирилыч свой триумф. Лукавил же Кирилыч потому, что надобно было оправдать столь постыдное для вахмистра дело, как отлучка с поля баталии, хотя бы и по неотложной надобности. Однако по гомерическому хохоту Меншикова и других офицеров Кирилыч понял, что прощение ему выходило полное.
— Так ты, стало быть, по его сиятельству сперва артиллерийский залп дал? — заходился от смеха Меншиков. — А будя там медведь? Быть бы тебе, Кирилыч, с драной ж...!
Меншиков хорошо знал Кирилыча, коего трижды самолично наказывал за разные проделки и трижды прощал за подвиги.
— Как же мне его теперь наградить, господа? С одной стороны, за поимку генерала вахмистр сей достоин первого офицерского патента. А с другой — он же генерала взял с явного перепугу, от медвежьей болезни... — сквозь смех обратился Меншиков к своим офицерам.
В этот самый момент подскакал Пётр, ездивший самолично разглядывать главную шведскую позицию. Ещё издали он увидел заходящегося от хохота Данилыча, смеющихся генералов и офицеров штаба. Ощущение близящейся победы, возникшее в Петре после того как столь удачно был опрокинут авангард шведов, ещё более усилилось от одного вида молодых и задорных офицеров, находящих в себе силы смеяться в короткий перерыв баталии.
— Мин херц, тут такое... — Данилыч весело пересказал Петру историю.
«Коль смеются, значит, есть ещё силы, значит, и дале на кровь пойдут! — мелькнуло у Петра. — А крови ещё много сегодня будет пролито...» Он вспомнил ровные ряды шведов, что поджидали русских за перелеском.
— Так не чаю, мин херц, чем наградить сего вахмистра?! — Меншиков лукаво развёл руками.
— Прежде чем наградить, ему потребно желудок поправить! — поддержал Пётр шутку. — Дать ему для затравки порцию можжевеловой водки! Она, учёным медикам то хорошо ведомо, паче всего желудок крепит! — И, окинув взором офицеров, Пётр молвил уже серьёзно: — О наградах же, почитаю, рано вопрошать. За рощей той... — он указал на сосновый перелесок, — стоит главная сила шведов.
И точно подтверждая царские слова, за перелеском громыхнули шведские пушки: то шведы встречали выходившую к Лесной русскую гвардию.
Выходящие русские полки (драгуны спешивались и шли в общем строю) были встречены столь жестоким артиллерийским огнём, что поначалу попятились в перелесок, под прикрытием которого снова выстроили свои линии. Выйдя из леса уже правильными рядами, они прямо двинулись на сближение со шведами и, подойдя на сто саженей, ответили на огонь неприятеля дружными залпами. Обе армии стояли теперь не более чем в ста метрах друг от друга, выстроенные каждая в четыре линии, и меж ними шёл тот огневой бой, который и почитался регулярным боем по тогдашней линейной тактике. Солдаты задних рядов перезаряжали ружья и передавали их в первый ряд, по приказу взводных офицеров плутонги давали залп, стрельба так и именовалась — стрельба плутонгами. Места убитых и раненых спешно заполняли солдаты задних рядов. Судьба баталии зависела от того, кто устоит под частым огнём противника.
Пальба продолжалась без малого более двух часов, но нашла шведская коса на русский камень. Вопреки суждению Левенгаупта, что русские солдаты не выдержат регулярного огневого боя, — они стояли неколебимо, отвечая огнём на огонь, выстрелом на выстрел. Многократные залпы шведов опустошали русские ряды, так же как и залпы русских — ряды шведов.
— Это же настоящая бойня! Прикажите моим драгунам атаковать русских в конном строю, и я ручаюсь, что прорву их строй! — подскакал к Левенгаупту Шлиппенбах.
Но шведский командующий отрицательно покачал головой:
— Я начну атаку — только когда возвратится наш авангард! Сторожите мост, Шлиппенбах! И помните: там ключ ко всей баталии!
Адам Людвиг сердито натянул поглубже шляпу: пошёл снег, задул ледяной ветер, начиналась не осенняя даже, а настоящая зимняя круговерть.
Невольно вспоминалась та первая Нарва, когда метель сыграла на руку шведам и уже через час был прорван центр русской позиции. Правда, теперь ветер бил в лицо и русские залпы сверкали в метели, как молнии.
— Государь! У солдат так раскалились ружья, что больше невозможно стрелять! Прикажи ударить в штыки на шведа! — подскакал к Петру разгорячённый боем Голицын.
Это уже потом, после Лесной и Полтавы, после побед Румянцева и Суворова, трёхгранный штык стал заветным оружием русской армии. А в кампанию 1708 года русская армия впервые заменила неуклюжие багинеты на своих ружьях знаменитым трёхгранным штыком. И не было ещё ведомо, сколь отличится сей штык в рукопашном бою. Потому трудно было решиться и бросить полки в штыковой бой: а вдруг швед устоит и сломает хребет русской пехоте?
Словно уловив колебания Петра, Голицын рубанул рукой:
— Ручаюсь, пройдём на штыках сквозь шведскую линию!
Пётр помедлил и согласно наклонил голову.
В час дня барабаны ударили атаку, и, точно подгоняемые северным ветром, бившим им в спины, русские батальоны пошли в штыковую. Шведы успели сделать только один залп, как русские, налетев, опрокинули первую линию, вторую, третью. Левенгаупт двинул в бой резервную линию, но русские на штыках прошли и её и ворвались на шведские батареи. К трём часам дня главная позиция шведов была взята. Расстроенная пехота спешила укрыться в вагенбурге, составленном из четырёх тысяч повозок и фур (ещё четыре тысячи повозок с боеприпасами были предупредительно отправлены Левенгауптом к Пропойску). Сгоряча преображенцы и семёновцы бросились было к вагенбургу, но отхлынули под картечью оставшихся шведских пушек, густо покрыв побелённое снегом поле зелёными солдатскими мундирами (один Семёновский полк под Лесной потерял половину своего состава).
Отойдя на ружейный выстрел, русские выстроились напротив вагенбурга, упиравшегося тылом в реку Леснянку. Влево от вагенбурга был единственный мост через Леснянку, охраняемый драгунами Шлиппенбаха. Пётр, так же как и Левенгаупт, понимал, что мост этот — ключ к виктории. Взяв мост, русские лишали шведов последнего пути к ретираде. Но Пётр решил повременить с атакой моста, так как вынырнувший из снежной пелены драгунский офицер доложил, что на скором подходе конная дивизия Боура.
— Успел-таки, чёртов немец! — весело рассмеялся позади царя Меншиков.
У Петра словно рукой сняло страшное напряжение боя.
— Дать войскам роздых! — приказал он Меншикову.
— И то верно, мин херц! Люди с четырёх часов утра не спавши, не евши, валятся с ног! — Меншиков был доволен приказом.
— Дождёмся Боура, тогда и ударим на мост! — решил Пётр. — Только бы швед прежде сего не вышел из вагенбурга и не контратаковал!
Но шведы словно приняли русское «приглашение» к роздыху. В вагенбурге царила такая путаница и сумятица, что надобно было сначала разобраться в частях, смешавшихся при отступлении, прежде чем идти в контратаку. Стонали тысячи раненых, помещённых за повозками, ржали укрытые здесь же лошади. Под покровом усиливающейся метели шведские гренадеры самовольно, не слушая офицеров, разбили несколько фур с бочонками рома и, пьяные, шатались меж раненых. Генералы и полковники не могли найти свои части, единственно, о чём сейчас молил фортуну шведский командующий, был скорый возврат трёх тысяч рейтар авангарда, с помощью которых можно было контратаковать русских. Однако первыми пришли не рейтары, а Боур с пятью тысячами драгун.
Поставив ещё не обстрелянных драгун Боура на левом фланге, Пётр перебросил невских и вятских драгун на правый к мосту и приказал Меншикову взять мост в конном строю.
Атака русских драгун шла с холма. Шлиппенбах, по своей природной горячности, бросил конницу навстречу русским, но стычка та была недолгой. Полки Меншикова, ударившие сверху, опрокинули шведов и взяли в конном строю стоявшую у моста неприятельскую батарею. Пурпурный плащ светлейшего, развевавшийся, как знамя, мелькал уже на другой стороне моста, когда эскадрон невцев рубил отчаянно защищавших свою батарею шведских бомбардиров.