— Отодвиньте ваших ниландцев, трус! — прошипел Реншильд и приказал второй линии: — Гвардия, вперёд!
Шведская батарея подкрепила приказ фельдмаршала тремя картечными залпами, и уже сотни новгородцев упали, сражённые. А на остатки первого батальона новгородцев двинулся самый блестящий трёхбатальонный полк шведской армии — гвардия. Смыкая ряды, гвардейцы прошли сквозь картечь русской полевой и полковой артиллерии и, подойдя на дистанцию, произвели шестикратный залп. Русские слабо отвечали. В этот момент батальон соседнего полка, приняв выдвинувшихся вперёд новгородцев за шведов (в густом пороховом дыму серые дерюги новгородцев и впрямь напоминали синие шведские мундиры), дал им залп в спину. И тотчас среди солдат раздался самый страшный на войне крик: «Обошли!» — Он действует и на самых испытанных воинов. Первый батальон новгородцев попятился, и шведская гвардия вломилась в русскую линию.
В этот миг к полковому знамени новгородцев, которое стояло перед их второй линией, подскакал Пётр. Он кинулся в самую гущу баталии, понимая, что ежели сейчас швед разорвёт и вторую линию, то отсечёт от центра левое крыло русских, и тогда весь ход баталии может перемениться!
Великие полководцы умеют выбирать решительное место и решительный час в битве. Нашёл место и час под Полтавой и Пётр, когда приказал поднять полковое знамя и повёл в штыки второй батальон новгородцев.
Конечно, он несказанно рисковал в сей миг. Великан, верхом на лошади, Пётр был прекрасной мишенью для шведских стрелков. И в него целились: одна пуля попала в седло, другая сбила шляпу, третья, царапнув заветный медальон, угодила в золотой крест, висевший у Петра на шее (крест тот был старинный, привезённый ещё византийской царевной Софией Палеолог в подарок Ивану III, и, по преданию, принадлежал когда-то Римскому императору Константину Великому). Военные историки до сих пор спорят, стоило ли Петру так рисковать? Но он инстинктом правильно соотнёс в тот миг личную опасность для себя с опасностью, которая грозит всей России. И так же, как Дмитрий Донской бился на Куликовом поле в первых рядах бился и Пётр под Полтавой, потому как победи швед, Россию ждал бы новый раздор и великая смута. (Кстати, историки почему-то никогда не ставили вопрос, а что, ежели бы Годунов сам повёл войска против самозванца? Ясно, что никакой измены тогда бы не было! Но у царя Бориса не нашлось ни мужества Дмитрия Донского, ни силы Петра Великого).
Второй батальон новгородцев остановил и отбросил шведскую гвардию. А вызванный Петром в сикурс второй батальон семёновцев обратил её в бегство. Впрочем, бегство шведов стало уже всеобщим. Вслед за Упландским и Кальмарским полками бежали рейтары Крейца, сбитые русскими драгунами. Видя, что кавалерия Меншикова и Боура заходит им в тыл, ударились в бегство и остальные полки шведской пехоты. Из девяти тысяч шведов, павших под Полтавой, большая часть была перебита во время этого бегства. В общий поток беглецов влились и главнокомандующий фельдмаршал Рёншильд, и многие его генералы. Вместе с двумя тысячами солдат и офицеров они попали в плен.
Но сам король, словно забыв о своей ране, сумел доскакать до запасного лагеря, куда Гилленкрок успел стянуть из-под Полтавы всю артиллерию. К счастью для Карла XII, регулярные русские части преследовали шведов только до Будищенского леса. Русское войско было истомлено не только битвой, но и бессонными ночами накануне её. Посему Пётр распорядился дать армии роздых.
Но уже вечером, как только спал зной, вдогонку шведам была послана конная гвардейская пехота под началом Михайлы Голицына и драгуны Боура.
Они пленили шестнадцать тысяч шведов уже у Переволочны. Успел туда и Меншиков, который принял капитуляцию Левенгаупта. Токмо королевский конвой, следуя примеру запорожцев, переплыл через Днепр, держась за хвосты своих лошадей и сопровождая перевезённого на плоту короля до турецких владений. Туда ещё раньше бежал и Мазепа.
Эхо Полтавы
Жизнь народов измеряется обычно веками. Тем ярче выделяются те заветные минуты, когда время как бы уплотняется, и судьбы государств и народов решаются в считанный короткий срок. Таким звёздным часом Руси были Ледовое побоище и Куликовская битва. В восемнадцатом веке подобным событием стала Полтавская битва. Гром Полтавы долго ещё слышался в русской истории, и через полтора столетия после этого сражения Виссарион Белинский, думая о его историческом значении, напишет: «Полтавская битва была не простое сражение, замечательное по огромности военных сил, по упорству сражающихся и количеству пролитой крови; нет, это была битва за существование целого народа, за будущность целого государства».
Сам Пётр и его сподвижники, бывшие на поле баталии, может, и не сразу поняли исторический смысл Полтавской победы, но зато сразу восприняли её как полный и окончательный поворот в Великой Северной войне.
Именно в те минуты, когда к Петру подводили всё новых пленных, несли трофейные знамёна, и он сам, — трижды в тот день спасшийся от вражеских пуль, — возбуждённо спрашивал шведских генералов и министров: «А где же брат мой, король Карл?» — в нём утверждалась и росла мысль, что Полтава не обычная виктория, а победа, предрешившая исход всей войны. И сколько бы ни было затем временных неудач (вроде Прутского похода) и затяжек с подписанием мира, эта вера в окончательную победу над шведами прочно устоялась после Полтавы и у Петра I, и у всей русской армии.
Полтавскую викторию Пётр I сразу увязал с будущим миром, и неслучайно через несколько дней после Полтавы, узнав уже наверное, что Карл XII бежал к туркам и скрывается в Бендерах, послал к нему пленного королевского камергера Цедергельма, предлагая через него скорый и почётный мир.
Однако шведский король и в дипломатии был таким же авантюристом, как и в воинской стратегии. Все свои надежды он возложил теперь на Османскую империю, подталкивая её к войне против России. Первый же королевский посланец, прибывший в Стокгольм, привёз не только известие о Полтаве, но и требование короля немедленно произвести новый рекрутский набор.
Москва узнала о славной Полтавской виктории через газету «Ведомости», где было помещено письмо Петра своему сыну цесаревичу Алексею, находившемуся в столице. Фактически то была официальная реляция о Полтаве.
«Наша армия, — кратко и энергично сообщал Пётр, — стала в ордер до баталии... И тако о девятом часу перед полуднем генеральная баталия началась. В которой, хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однакож долее двух часов не продолжалась, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали...» Заканчивалась реляция образным сравнением Карла XII с греческим героем Фаэтоном, вознёсшимся на своей колеснице под небеса и низвергнутым оттуда наземь.
«Единым словом, — писал Пётр, — вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла (а о короле ещё не можем ведать, с нами ль, или с отцы наши обретается ). А за разбитым неприятелем посланы господа генерал-поручики, князь Голицын и Боур с конницею».
По приказу Петра реляция о Полтавской виктории была напечатана в «Ведомостях» красным цветом, на одной стороне листа. Этот первый плакат в истории России расклеен был по всей Москве.
Однако поскольку до полного просвещения и грамотности россиян было ещё далеко, царь распорядился зачитать известие о преславной виктории во всех церквях и монастырях и три дня служить благодарственные молебны с колокольным звоном и пушечной пальбой. Так вся Россия была извещена о Полтавской победе.
На поле битвы вечером, после праздничного пира, Пётр объезжал полки и поздравлял с викторией солдат и офицеров. А через несколько дней полтавские поля снова огласили праздничные виваты: пришло известие, что остатки шведской армии, без малого шестнадцать тысяч человек, без боя сдались на Днепре у Переволочны во главе с генерал-аншефом Левенгауптом. Сломленная Полтавой, шведская армия сложила ружья к ногам драгун Меншикова и пехоты Голицына.
Русское «ура» скоро долетело и до иностранных столиц. В Вене и Лондоне известию сначала было не поверили, но, когда достоверно стало известно, что Карл XII и Мазепа бежали с немногим конвоем в пределы Османской империи, а шведская армия полностью сдалась в плен на Днепре, в столицах этих было объявлено о строжайшем нейтралитете. Напротив, в Голландии купечество, нёсшее немалый урон от захвата шведами шедших в Россию торговых судов, устроило в Амстердаме праздничный фейерверк и салют.
Из тогдашних европейских монархов боле всего радовались побеждённые шведами короли: Август Саксонский и Фридрих Датский. Эти монархи немедля разорвали унизительные для них Альтранштадский и Травендальский договоры и объявили войну Швеции. Август со своим верным Флемингом и его войском снова вступил в пределы Речи Посполитой и вернул себе польский престол. Встретясь на Висле со своим непостоянным союзником, Пётр многое собирался выговорить изменчивому другу, но, увидев сияющее от счастья лицо Августа, выпрыгивающего ему навстречу из лодки, махнул рукой и обнял неверного камрада. Правда, опять же не без усмешки (юмор и хорошее настроение в те первые месяцы после Полтавы не покидали Петра), царь вернул Августу ту самую памятную шпагу, которую тот передал Карлу XII в замке Штольпен перед походом шведов на Москву. Вслед за договором с Августом Пётр подписал после Полтавы союз с Данией и дружеское соглашение с Пруссией.
Вся Европа, казалось, возмечтала теперь заключить русского царя в свои объятия. Даже высокомерный король Франции Людовик XIV отправил к Петру своего посла де Балюза с просьбой о посредничестве России между Францией и странами Великого Союза в войне за испанское наследство.
Однако особенно была потрясена европейская общественность, приученная газетами к вере в непобедимость Карла XII. Слава Петра I среди европейских философов и учёных доходит до самого «высокого градуса». Уже 27 августа 1709 года знаменитый Лейбниц пишет в газетах, что отныне