зать им о их науке все то, что я уже знаю, и раскрыть иное, что мне еще смутно, обличить до конца это пошлое всемирное лицемерие! Зачем никто из нас не может сделать всего, на что он способен и чего он хотел бы! Почему все мы ниже самих себя! Бескрылые стремления! и их удел — смех и презрение… (Письмо И. А. Бунину от 29 июня 1899 года // ЛH-84. Кн. 1. С. 445).
1899. Июль-август.
Для меня началась осень. Мы вернулись в Москву, к книгам, к занятиям, только в воспоминаниях промелькнут нечаянно ущелья, пенные волны или дикие козы.
Для начала быстро обегал знакомых — Самыгин, Курсинский, Ланг <…> Потом приехал Бальмонт и сразу выбил из колеи мою жизнь. Он явился ко мне втроем с неким С.А. Поляковым и с литовским поэтом Юргисом Балтрушайтисом. Пришел еще Г. Бахман. Бальмонт читал стихи, все приходили в восторг, ибо все эти вещи действительно удивительные (Дневники. С. 74).
Очень много значит, с какой маской на лице вышли мы в первый раз к людям. Мы много лжем не потому, чтобы хотели обмануть, а лишь потому, что надо сохранять однажды принятую личину. Надо! Люди не любят, чтобы ее нарушали, и не легко это. И я стиснут моей колеей, в которой стою, иду вперед, как лошадь с наглазниками. Но есть во мне по крайней мере сознание позорности этого. А мыслей и сочувствий своих мне не будет стыдно ни перед кем.
Вот это говорю вот к чему. За последние годы раздумывал я о разных вещах и свои думы по детской привычке закрывал. В журналах напечатать эти раздумья-статейки я, конечно, не мог, ибо меня даже не считали человеком пишущим (в «Русском архиве», кроме библиографических заметок, ничему не место). Отдельной же книжкой своих статей я не издавал именно потому, что они слишком противоречили принятому на себя облику. Теперь я отбрасываю этот рабский страх. Вы же, как кажется, не боитесь моего имени, потому я решаюсь предложить Вам эти мои статьи [96]; их много, вот содержание некоторых: О последних статьях Чернышевского (в его переводе Вебера) [97]. О новейших французских поэтах (Вьеле-Гриффен, Ренье, Верхарн,Ретте, Мерриль). О Ироде (греческом поэте александрийского периода, произведения которого так жизненны, словно писаны современным реалистом). О «Энеиде» и ее русских переводах (Черновик письма И. А. Бунину от августа 1899 года. Материалы к биографии. С. 130).
Я очень вертелся эти недели. Сначала Бальмонт и все его странные и дикие предприятия. Затем приехал в Москву Ореус <Иван Коневской>, приехал на две недели, нарочно ко мне. Пришлось показывать ему Москву, проводить с ним целые дни, вводить его в наше общество, к Бахману, к А. Лангу, к Викторову. То был поток, водопад, море — не знаю, есть ли еще какое восточное сравнение, — поток стихов и споров о стихах. Уехал Ореус, стал заходить ко мне Бунин и литовский поэт Балтрушайтис. <…> О! как завидовал и завидую — Твоему одиночеству и безраздельным ночам, свободе писать и мыслить, свободе впечатлений. <…>
Надеюсь скоро прислать Тебе книжку, которую издает Бальмонт. Но не убежден, ибо его имя — лицемерие. Там Ореус, и я убежден, что наперекор себе Ты его оценишь. Это один из первых поэтов наших дней. (Кстати, знаешь кого особенно ценю я сейчас? Verhaeren и Случевский – вот истинно и просто первые из современников моих, наших.) <…>
Verhaeren написал книгу [98] о городе, о которой мы мечтали все. Я не завидую, а радуюсь. Он велик, ибо он наш (Письмо А. А. Курсинскому от 23 октября 1899 года // ЛН-98. Кн. 1. С. 345,346).
В близком будущем никаких изданий я не затеваю. Выйдет, может быть, к Рождеству «Книга раздумий», где я, Бальмонт и Ореус. А затем все мое время посвящено «Истории русской лирики», материалы для которой набегают отовсюду, наступают, подавляют, потопляют меня. Временами отчаиваюсь, возможно ли их пересоздать в целое… Что до моих стихов, то, конечно, есть много нового, так много, что затрудняюсь выбрать что-нибудь Тебе для примера; погоди, пока соберусь издать «Corona» [99]. В «Жизни» (о которой Ты спрашиваешь) я не пишу; известно Тебе, что как символист я подлежу всеобщему остракизму. Пока только два изданьица дали мне доступ: стихи мои (которые попроще и поплоше) печатаются иногда в «Южном обозрении» (какая-то одесская газета; я из нее видел только вырезки), а библиографические статьи (о Тютчеве, о Баратынском; из работ по истории лирики) в «Русском архиве». И там и здесь за полной подписью.
«Мир искусства» я видаю и журнал этот люблю. Рисунки Поленовой в последнем номере очень замечательны. Номер о Пушкине был любопытен. Гойя — художник столь великий, что и в плохих воспроизведениях стоит внимания. Небезынтересны еще рисунки скандинавских художников.
Стихи Твои, как мне кажется, очень верно передают; именно то, что Ты хотел. Говоря формулой, они «мне нравятся». Если есть у Тебя еще что в стихах — пришли. <…>
Литературных новостей и много и мало. Роман Мережковского будет печататься в «Мире Божием» [100]. Перцов продолжает <издавать> собрание статей В. Розанова. Ив. Коневской печатает сборник стихов [101]. «Воскресенья» <Л. Толстого> я не читал. Из новых французских поэтов стоят чтения – Verhaeren, Viele-griffin и Н. de Regnier. Особенно указываю на первого, на его стихи о современности, о больших городах, о гибнущей деревне, о народе, о улице и палачах… (Письмо от октября 1899 года // Станюкович В. С. 748).
Нашу дружбу, Бальмонт, Коневской и я, мы запечатлели изданием небольшого сборника наших стихов под названием «Книга раздумий», СПб., 1899 (Автобиография. С. 112).
Бредить и гордиться своим бредом — вот в чем «и признак, и венец четырех русских поэтов <…>, составивших и коллективно издавших эту так гордо озаглавленную книжку. Обозревая эту «выставку отверженных», мы невольно поражены какими-то кошмарными образами, темнотой и невразумительностью мысли, вложенной иногда в безобразные, а иногда в превосходные по внешности формы. Нам эти кошмарные произведения напомнили почему-то всего ближе «стихи» темных наших сектантов…
Кажется, трудно и в дальнейшем ожидать от этих представителей нашего декадентства более просветленных стихотворений… Слишком уже безнадежно все они манерны, хотя «Ассаргадон» г. Брюсова, если бы это было не единичное у него простое стихотворение, и могло бы указать на лучшее будущее для этого поэта… (Шестаков Д. Книга раздумий // Прилож. к Торгово-промышленной газете. 1900. 20 февр. № 8).
<«Книгу раздумий»> раздумывали четверо: гг. Бальмонт, Валерий Брюсов, Модест Дурнов и Ив. Коневской. Раздумали 82 страницы, по 20,5 страниц на каждого. Впрочем, кажется, гг. Бальмонт и Ив. Коневской раздумали больше, а гг. Валерий Брюсов и Модест Дурнов — меньше. Я беру среднее число. Взять его тем легче, что все четверо поэтов раздумывают так похоже друг на друга, что весьма трудно различить, где кончает раздумывать г. Бальмонт и начинает Валерий Брюсов, где свершился мысленный путь Модеста Дурнова и началась поэтическая тропа г. Ив. Коневского (OldGentleman.[Амфитеатров А. В.] Литературный альбом. XII // Россия. 1900. 24 марта. № 328).
Небольшая книжка «Раздумий» совсем не крупное явление, вошедшие в нее стихотворения не принадлежат к лучшим образчикам нашей «новой» поэзии. Градация авторов на обложке очень правильна. Случайно или намеренно — они расположились по достоинству…
Таких <красивых, как у Бальмонта, стихотворений> нет у Брюсова. Если и есть у него талант и вдохновение (небезынтересно и недурно вычурное стихотворение «Демоны пыли»)… (Русская мысль. 1900. № 7. С. 241, 242).
Первый журнал, открывший мне свои страницы, был «Русский Архив», где я стал печатать свои историко-литературные и библиографические изыскания (Автобиография. С. 112).
1898. Сентябрь, 12.
Был в «Русском архиве», относил свою статью о Тютчеве. Видел там П. Бартенева, древнего старца в креслах, а около костыли. Мило беседовали с ним о русском языке, а он все вспоминал Аксакова и Киреевского (Дневники. С. 49).
Осенью 1898 г. Брюсов написал небольшую о Тютчеве. Тютчев для Брюсова был издавна «драгоценнейшим поэтом». В то время полного собрании стихотворений — Тютчева не было, и ценитель его поэзии вынужден был производить библиографические раскопки, рыться в старых журналах и альманахах. Целью своей статьи (написанной 25-летию со дня смерти Тютчева) Брюсов и ставил – «помочь полноте будущего собрания сочинений Тютчева и правильности чтения его стихов». Статья явилась результатом кропотливых библиографических разысканий; в основу статьи положены находки тютчевских стихов, помещенные в старых, забытых изданиях, но не перепечатанные ни и одном из собраний его сочинений <…> Статья — деловитая, обстоятельная, академическая.
Но где мог напечатать ее в 1898 году всеми освистанный декадент Брюсов? Серьезный «Вестник Европы» (где статья могла бы пройти) был закрыт для него еще со времени рецензий Вл. Соловьева, в «Русском Богатстве» Брюсова в лучшем случае называли «шутником». Да и вообще до сего времени Брюсов (если не считать нескольких попыток гимназических лет) ни со своими стихами, ни со статьями ни в какие редакции не обращался: все равно не напечатали бы [102]. И вот декадент Брюсов решается отнести свою статью о Тютчеве в редакцию исторического журнала «Русский Архив», редактором которого был Петр Иванович Бартенев (Ашукин Н. – 1931. С. 149 –151).
Я Вам посылаю, дорогой Иван Иванович, оттиск еще одной моей статьи «Некрасов и Тютчев», менее библиографической, чем прежние, Стихи Добролюбова совсем напечатаны и выйдут на днях. В продажу поступит самое незначительное число экземпляров. Мне думалось, что это даже хорошо