<…>
Господа футуристы! Одну минуту внимания.
С одной стороны я понимаю вас, господа. Вам осточертела литература и литературная ложь, весь этот затяжной и страшный самообман, чудовищно разросшийся на бумажной почве. Ваш бессмысленный дикий крик принимаю я, как протест, как собственный мой протест против стиснувшей всех нас, художников, литературы. Но не по адресу вы кричите, господа, и не то совсем собираетесь делать, что надо. Вы угрожаете бросить Пушкина и Достоевского с «парохода»: оставьте Достоевского в покое, он еще пригодится вашим внукам. Не туда направлена ваша звериная злоба. <…>
А знаете, господа, я ведь это вовсе не с вами говорю, не с теми, кто кричит дырбулщур и плюет на статую Пушкина. Я вас футуристами и не считаю: вы самозванцы. <…>
Незадолго до разразившейся над нами военной грозы известно стало, что писатель В. Я. Брюсов готовится праздновать свой двадцатипятилетний юбилей. <…> Юбилей, к сожалению, отпраздновать не пришлось. Гром австро-немецких пушек вышиб из сознания русской интеллигенции не только двадцатипятилетие спортивной статьи В. Брюсова, но и лермонтовскую столетнюю годовщину. <…>
В. Брюсов явился в литературу в образе недоношенного младенца. Его первые опыты в «Русских символистах» и в «Шедевре» имели успех, вернее, видимость некоторого успеха лишь благодаря статьям о них Буренина и Вл. Соловьева. Опыты эти крайне беспомощны и слабы, несмотря на бесчисленные позднейшие переделки; соперничать с ними могут разве лишь родственные им «Крематорий здравомыслия» и «Засахаренные крысы». <…>
Футуристы не остались чуждыми и великой войне. В то время как В. Брюсов пишет бледные корреспонденции из Варшавы, любители «эротических комбинаций» мечтают «вытереть русские штыки о платья венских кокоток».
О, Лермонтов, Лермонтов!
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки…
«Дистанция огромного размера». Далее идти некуда (Садовской Б. Озимь. Пг., 1915. С. 24, 26, 28, 33-35, 45).
В Вильне проездом в Москву гостил несколько дней В. Я. Брюсов, с которым нам удалось побеседовать по вопросу о современном состоянии русской литературы.
«Я, — сказал нам Валерий Брюсов, — недостаточно знаком с литературой текущего дня. Последний год я провел на войне и мало следил за новостями литературного рынка. <…> Думаю, что война оставит глубокий след на всей русской жизни и отразится также на литературе. <…> Что же касается отношения футуристов к войне, то я еще не заметил ничего нового в их стихах, написанных под влиянием переживаемого момента. Вообще же, я всегда относился с большим вниманием к футуризму, как и ко всякой попытке создать в литературе нечто новое. Я думаю, что в исканиях футуристов есть своя доля правды. Кое-что из этого будет усвоено всей литературой вообще. Среди футуристов есть два несомненно талантливых поэта. Это — Маяковский и Большаков. Есть еще интеллигентный и образованный работник Шершеневич. Но весьма вероятно, что он покинет ряды футуристов» (Цак Ал. У Валерия Брюсова // Вечерняя газета. Вильна, 1915. 17 мая. № 954).
В мае 1915 г. <Брюсов> окончательно возвратился глубоко разочарованный войной, не имея уже ни малейшего желания видеть поле сражения. К тому же, Брюсов приехал больным, так что пришлось снова начать прерванное лечение и уложить его в постель, а с такого рода пленением он легко мирился. Оно давало ему возможность сосредоточиться и быть у себя со своими работами (Материалы к биографии. С. 139).
В Москву я приехал собственно на две-три недели, но, по-видимому, мне не придется возвратиться на театр войны: новые правила делают это невозможным. Таким образом, почти наверное, я должен буду обратиться к своим обычным занятиям. В этом смысле я нахожусь вполне в вашем распоряжении, если у вас есть какая-либо работа для меня в «Истории литературы XX века» или в «Словаре». <…> Вообще буду признателен за все предложения, потому что сейчас, с прекращением «Сирина», я в полном смысле слова оказался «безработным»: никакого очередного дела у меня нет, и всю свою деятельность надо начинать чуть не сначала.
Может быть, с окончанием Пушкина, Вы предпримете издание еще одного из «великих писателей»? Может быть, вернетесь к давнему проекту издать Данте? Тогда я в Вашем распоряжении и как переводчик (Письмо к С. А. Венгерову от 30 мая 1915 года // ЛH-85. С. 684).
Редактор <С. А. Венгеров> говорит в предисловии, что «с точки зрения читателя-неспециалиста издание настоящим (VI) томом может считаться законченным». В согласии с таким решением редактор не дает никаких указаний, когда можно ждать появление дополнительного VII тома. Сомнительно, однако, чтобы читатели, даже весьма далекие от «специального» изучения Пушкина, признали VI том завершением издания. Достаточно сказать, что в предыдущих томах многократно встречается ссылка: см. «Историю пушкинского текста в конце изд.». Но именно эта «История» и вынесена в «особый выпуск», так что «законченное» издание в самом заключает требование продолжения. Между тем к «Истории текста» отнесены не только мелкие разночтения, может быть, и не интересные для неспециалиста, но и крупные варианты, и важные черновые наброски, которые давно приобрели как бы права самостоятельных стихотворений и печатались в самых популярных изданиях (стихотворные наброски к «Египетским ночам», строфы «Евгения Онегина» и др.). В дополнительный том вынесены и объяснительные примечания ко всей прозе Пушкина (кроме писем).
Добавим, что по внешнему виду VI том значительно беднее предыдущих: все портреты даны в меньших размерах, нежели раньше; рисунков мало; нет следа орнаментаций в духе эпохи, как в первых томах. Все показывает, что редактор не рассчитывал сил ни своих, ни издателя: начатое по грандиозному плану, как «Пушкинская энциклопедия», издание завершается гораздо более скромно, и конец его решительно «скомкан». Поспешим, впрочем, заметить, что мы говорим это отнюдь не в укор редактору: поступить так было для него, конечно, печальной необходимостью. Нет сомнения, что С. А. Венгеров, если бы это зависело только от него, предпочел бы довести своего Пушкина до конца по тому же широкому масштабу, по которому издание было предпринято. <…> Эти мелкие замечания, как и общие соображения об издании, не мешают нам считать труд С. А. Венгерова в высшей степени выдающимся. Издание, исполненное под его редакцией, остается не только лучшим и самым полным изданием Пушкина, каким мы обладаем, но и драгоценным собранием материалов, откуда еще долго будут черпать исследователи (В. Б. [Валерий Брюсов] Библиотека великих писателей / Под ред. С. А. Венгерова. Пушкин. Т. VI. Изд. Брокгауз — Ефрон. Пг., 1915 // Русские ведомости. 1915. 17 июня. № 138).
Среди книг, уже многочисленных, о современной войне выдающееся место займет только что появившаяся книга Эмиля Верхарна «Окровавленная Бельгия». Мы привыкли видеть в Верхарне певца широких исторических и общественных проблем, в своих убеждениях склонявшегося к социализму. Несмотря на целую серию своих книг, посвященных родной стране, Верхарн в значительной степени был поэт космополитический, интернациональный. Европа представлялась ему единым миром, и в ряде поэм он воспевал «европейскую расу», ее культурные завоевания, стоящие перед ней задачи. Война наших дней, великий раздор в среде европейских народов и страшный лик, обнаруженный Германией, в самом основании потрясли все несколько идиллистическое мировоззрение поэта.
В предисловии Верхарн сам говорит: «Тот, кто написал эту книгу, полную нескрываемой ненависти, был когда-то человеком мирным. Он восхищался народами; многие из них он любил; в том числе была и Германия…» Упомянув о том, какой предстала Германия в начале войны, Верхарн продолжает: «Автор никогда не переживал более неожиданного, более тяжелого разочарования. Оно так его поразило, что он почувствовал себя другим человеком». <…>
Ужасы германского нашествия на Бельгию теперь удостоверены официальными расследованиями и свидетелями, в правдивости которых нельзя сомневаться. Десятки городов и сотни селений сожжены, храмы преднамеренно разрушены, население разорено и частью истреблено <…> Зная свою страну, поэт говорит, что результатом явилась всеобщая ненависть к немцам, — такая яростная и глубокая, что она переживет ряды поколений. <…>
Истинная Германия только на время была страной Гёте, Бетховена, Гейне. Но она всегда была страной безжалостных ландграфов и кровавых ландскнехтов. Тысячелетия она бросает свои орды на Европу. В этом ее роковое и страшное предназначение. <…>
Заканчивается книга Верхарна восторженным гимном Бельгии. «Ты, Бельгия, первая, еще раньше Франции и Англии, стала на защиту этого нового духа против регрессивной, но грозной Германии. Никогда большей чести не выпадало на твою долю. Ты ее приняла с героической простотой. О, моя родина, окровавленная Бельгия! Да будут любимы все твои раны и да будут поддержаны все твои упования!» (Брюсов В. Окровавленная Бельгия // Русские ведомости. 1915. 5 июля. № 154).
<В одной из записных книжек Брюсова за 1915 г. сохранился следующий перечень книг, издание которых он предполагал осуществить в ближайшее время: На театре военных действий. Корреспонденции. Письма военного корреспондента из Польши 1914—1915 гг. — В наши дни. Сборник стихов на современные темы.— Опыты. Сборник стихов. Сны человечества. — Sed non satiatus. (Стихи) [215]. — Мой Пушкин. – Из моих бумаг. – Краткое изложение науки о русском стихе. – Учебник стихосложения. – Эдгар По. – Гораций. – Данте. – Римские цветы. – Donata. Разные переводы в стихах.> (ОР РГБ).
Брюсов закончил драму из современной жизни «Пироент» [216], которая будет предложена им Московскому Малому театру. «Пироент» (Pyrois — античное именование планеты Марс) есть название фантастического корабля, или точнее снаряда, при помощи которого герой драмы, молодой русский инженер, надеется установить сношения с другими планетами.