— Боюсь, ротмистр, вы не в себе, — скептически покачал головой Виктор. — Мало того, что принимаете меня за кого-то другого…
— Не в себе?! — прорычал Ковальский. — Да за все эти четырнадцать лет мой разум никогда не был столь чист и ясен, а вера крепка, как нынче! Да и может ли быть иначе — в день, когда Господь наконец ответил на мои мольбы, сведя лицом к лицу с человеком, некогда сделавшим меня сиротой? Вспомните, ежели запамятовали: Санкт-Петербург, 13 июня 1798 года!
— Охолонитесь, ротмистр! — скривился Панкратов. — В то лето мне едва исполнилось шестнадцать…
— А мне было восемь, и что с того? — перебил его Ковальский.
— …и жил я в поместье моей маменьки, даже и не помышляя о далекой столице! — все же закончил Виктор.
— Не отпирайтесь, господин адъютант, — яростно мотнул головой улан. — Я знаю, что это были вы! Да, мундир на вас нынче другой, но под ним — все тот же убийца моего несчастного отца, отставного секунд-майора Ковальского, отважно бросившегося на помощь попавшим в беду — и получившего пулю от разбойника в личине офицера!
Только теперь меня запоздало осенило: да ведь сумасшедший штабс-ротмистр говорит о предыдущей миссии Виктора! Той самой, где они с Гориславом разыграли нападение на карету сенатора, и Панкратов застрелил выбежавшего на улицу офицера в одном сапоге. Выходит, это и был отец нашего лукавого проводника? А сам Ковальский — мальчик, которого мы с Эф Эф и Полиной видели в окне?.. Непредвиденный, но якобы неопасный свидетель? Не может быть!
Ну, то есть, может, наверное — но почему хваленая Машина этого не просчитала?!
— Ротмистр, вы бредите, — глубоко вздохнул мой напарник. — Вы, часом, не были контужены в борисовском деле? — нежданно Ковальский кивнул — должно быть, машинально. — Если так, то готов извинить вашу горячность, — поспешил ухватиться за нечаянное попадание в цель Виктор. — Обознались — бывает. Опустите пистолеты, и сочтем сие дело исчерпанным. Ради лучшего будущего…
Последняя фраза предназначалась уже мне и означала: полная готовность! Я покосился на торчавшую из кожаной сумы рукоять пистолета — всего в каких-то десяти-пятнадцати сантиметрах от моих сжимавших поводья пальцев. Рука левая, но стрелять я тренировался с обеих, а дистанция до цели плевая…
— Будущее? — бешеным зверем взревел между тем штабс-ротмистр, и не думая идти на попятный. — Какое еще будущее, господин адъютант?! У вас его нет! А мое — наступило! За батюшку, царствие ему небесное — ступайте в пекло!
С этими словами Ковальский спустил курок.
Эхом отразившись от белой стены берез, громыхнул выстрел. Ствол пистолета выплюнул всполох пламени, стрелкá окутало облако густого сизого дыма, на миг, должно быть, ослепив — по крайней мере, моего судорожного движения к ольстре штабс-ротмистр не заметил. В следующую секунду я уже тоже был вооружен.
Тут, увы, Ковальский опомнился. Мой и его второй пистолеты пальнули почти одновременно, но я все же успел чуть раньше. При том, постаравшись извлечь оружие как можно незаметнее, держал я его, должно быть, слишком близко к шее моей гнедой. Опаленная пороховыми газами, лошадь нервно дернулась, и, возможно, именно этот ее рывок спас меня от пули штабс-ротмистра — та просвистела у самого моего плеча.
Мой же выстрел оказался точен. С лицом человека, только что жестоко обманутого в своих самых лучших ожиданиях, Ковальский один за другим выронил разряженные пистолеты. Еще пару секунд он оставался в седле — и я даже решил, что лишь легко его ранил, и снова потянулся к ольстре — но тут тело штабс-ротмистра начало неудержимо крениться — все сильнее и сильнее — и наконец опрокинулось, повалившись на снег. Там, не удержавшись на краю оврага, оно, словно кукла, забавы ради брошенная шаловливым ребенком, покатилось по склону, пересчитывая острые камни, и замерло лишь на самом дне.
Завороженно провожая его взглядом, все это время я как-то совсем не думал о судьбе Виктора, и только его хрип, донесшийся почему-то откуда-то снизу, заставил меня обернуться:
— Игорь… Игорь!.. Поручик, чтоб тебя!..
Панкратов тоже упал с лошади, но не в овраг — на дорогу. Теперь он отчаянно пытался приподняться — но никак не мог.
Как ошпаренный спрыгнув с гнедой, я стремглав бросился к напарнику. На груди его белого мундира пугающе расплывалось бесформенное бурое пятно. В крови был и снег под копытами вороной.
— Ты… Ты как?! — ошалело выдохнул я, склоняясь над раненым товарищем. Вопроса глупее, наверное, тут нельзя было придумать и постаравшись.
— Бывало и получше, — заплетающимся языком прошептал Виктор, шаря при этом рукой за пазухой своего мундира. — Вот, — в его руке появился пухлый конверт с сургучной печатью. — Отвези Чичагову.
— Погоди, а ты? — спросил я, «на автомате» забирая у него пакет.
— До крепости — а потом назад — я не доеду, — убежденно заявил Панкратов. — Лучше пока суть да дело — доберусь до резервной точки, как взорвешь гранату — вернусь целехонек.
— Нет, погоди, — растерянно мотнул я головой. — Какое «доберусь»? Ты себя видел? Давай-ка, мы тебя сейчас перевяжем, потом вместе доедем до точки эвакуации, а там уже поскачу в крепость…
— Не успеем, — не дал мне договорить напарник. — Пока туда, пока сюда… А после полудня Чичагов уведет армию в Забашевичи! Лови его потом вниз по Березине! Так что давай, скачи в крепость, пока адмирал там!
— Но… — пробормотал я, неуверенно теребя в руках окровавленный конверт. Мелькнула неуместная мысль: а ведь на бумагах, которые Виктор передал в 1798 году тому сенатору, тоже была кровь — только бутафорская. А теперь вот настоящая…
— Делай, что тебе говорят! — закатил глаза Панкратов — сперва я подумал, что от возмущения моим промедлением, но тут же с ужасом понял — напарник вот-вот готов лишиться сознания. — Выполняйте, черт возьми, приказ, поручик!
— Но… — все так же тупо выдавил я, совершенно не зная, на что решиться.
Наверху, где-то на березе, сочувственно каркнула невесть откуда взявшаяся ворона.
Глава 13
Окрестности г. Борисов, 13 (25) ноября 1812 года
3848-е санкционированное вмешательство в поток времени
— Кто таков? Кто стрелял?! Назови лозунг! — голос за моей спиной звучал почти столь же каркающе, как и давешний вороний крик — сперва мне даже почудилось, что это вещая птица вдруг заговорила с березы по-человечьи.
В недоумении я обернулся: из рощи на дорогу выезжал отряд казаков во главе с бравым урядником.
— Поручик Ржевский, — назвался я. — С пакетом из Санкт-Петербурга к главнокомандующему, — уточнил после короткой паузы. И затем, видя, что казак все еще явно чего-то от меня ждет с угрюмым видом, сообразил: — Да, лозунг… Бобруйск.
— Урядник Попов, — перестав хмуриться, представился командир казаков. Ударение в своей фамилии он поставил на первый слог — в иной ситуации это звучало бы довольно забавно — но только не сейчас. — Что за пальба была, ваше благородие? Откель стреляли?
— Не иначе, оттуда, — неопределенно махнул я рукой за овраг. — Штабс-ротмистра Ковальского — наповал, — предательски дрогнувшей рукой указал я на недвижимое тело улана внизу. — Флигель-адъютант Шварценеггер ранен…
— Далече будет для прицельного-то выстрела, — прищурившись, прикинул урядник. — Верно ли, что оттель?
— Пес его разберет, — нервно передернул я плечами. — Может, и из лесу…
— Проверим сперва тут, — решил Попов, кивнув на березняк — похоже, идея соваться за овраг по вкусу ему не пришлась. — Что до их высокоблагородия… — перевел он взгляд на раненого Виктора. — Семенов, Мамаев, перевяжите господина адъютанта и живо доставьте его к лекарю! — распорядился урядник.
Подчиняясь команде, два казака выехали вперед и спешились.
— Позвольте, ваше благородие, — почтительно, но твердо попытался отстранить меня от Панкратова один из них.
— Что? Э… Нет! — засуетился я. — Нельзя!
— Прекратите истерику, поручик! — сердито прохрипел со снега Панкратов, впервые с момента появления на дороге казаков найдя в себе силы заговорить. — Так вы только все погубите! Скачите к Чичагову, а меня после разыщите!
— Верно их высокоблагородие сказали, — заявил Попов. — Езжайте, ваше благородие, с Богом! А об их высокоблагородии мы позаботимся, как должно! Федька, — обернулся он к кому-то из подчиненных. — Проводи их благородие к их высокопревосходительству!
— Ага, все, значит, на дело, хранцузов ловить, а я — назад, в крепость? — запальчиво ответил ему совсем молодой, почти детский голосок.
— Нас тут вона сколько, а их благородие ты один будешь сопровождать, — уже отвернувшись от собеседника — и, соответственно, обратив лицо ко мне, прищурил левый глаз урядник (уж не подмигнул ли хитро?). — При них бумага дюже важная — как отпустить без охраны?
— Ну, коли так — тады ладно, — из-за спины Попова с важным видом выдвинулся молодой казак — и в самом деле практически мальчишка, на глаз я бы ему и пятнадцати лет не дал. Хороша охрана! Впрочем, ни одного француза отсюда до самой ставки Чичагова не было и в помине — я это знал точно, да и урядник, кажется, особых сомнений на сей счет не испытывал.
— Поезжай уже, Уроборос тебе в хронологию! — буквально оттолкнул меня от себя Виктор.
— Сильны, ваше высокоблагородие! — уважительно присвистнул склонившийся над ним казак. — Эка ж: «в хренологию»!
Словно во сне, я попятился к своей гнедой и неуклюже взобрался в седло.
— Едем, ваше благородие? — не медля, подступил ко мне юный Федька.
Молча кивнув, я с места пустил лошадь рысью и, уже отъехав, оглянулся на Панкратова — но за конскими крупами и широкими спинами казаков оставленного на чужое попечение напарника не увидел.
* **
Главнокомандующий Третьей Западной армией адмирал Павел Васильевич Чичагов, светловолосый мужчина лет сорока пяти в теплой меховой шубе поверх расшитого золотом мундира, восседал на барабане посреди земляной крепости на правом берегу Березины и что-то задумчиво диктовал сгорбившемуся над бумагами писарю. Время от времени его высокопревосходительство прерывался, будто бы в сомнениях оглядывался на стоявшего рядом полковника в мундире квартирмейстерской части — словно за советом, но, и не думая дожидаться оного, почти тут же от офицера отворачивался.