в этом потоке?», — раздалось вдруг над нами обоими. — Нет: как раз в этом, Уроборос тебе в дышло!
Луч фонаря судорожно метнулся в сторону — Кузьмина обернулась. Как смог, я вывернул шею: крепко держа девушку за правое запястье — так, что вооруженная ножом рука нелепо выкрутилась — возле нас стоял Эрастович. Из-за широкой спины инструктора верховой езды испуганно выглядывала Маша.
Глава 20
г. Москва, июль 20** года
Текущий поток времени
— Что же ты, Уроборос тебе в хронологию, сразу мне не набрал — как только услышал от Маши про трос? — сердито поинтересовался Виктор, встретив меня в штаб-квартире на следующий день.
— Да как-то это… — виновато развел я руками. — Не сообразил…
На самом деле, мысль такая в голове у меня тогда мелькнула, но, увлеченный охотой, я ее тут же отмел, всерьез даже не рассматривая. Хотелось поскорее закончить расследование — причем так, чтобы самому, без чьей-либо помощи… Ну и казалось, что уж с девочкой-десятиклассницей я как-нибудь да слажу без вызова подкрепления.
Глупо, конечно, получилось.
— Не сообразил он… — что до Панкратова, тот, кажется, был раздосадован моим фиаско в Интернате едва ли не больше меня самого. — Счастье твое, что Марк Эрастович, что называется, не спал в оглоблях! Не вычисли он наших мамкиных заговорщиков…
— С мамами там, вообще-то, как раз не очень сложилось, — зачем-то вставил я. — Если верно помню со слов Маши, жива одна на троих — у Хмельницкой. И то только потому, что Столп…
— Маше, кстати, тоже скажи спасибо, — кивнул Виктор. — Не вспомни она про потайную лестницу, по которой и ходила-то всего однажды, лет в семь, со старшими подругами — натерпелась в темноте страху и больше туда не совалась… А насчет покойных матерей, — нахмурился вдруг он. — Я не понял, ты что, пытаешься оправдать тех, кто едва не вышвырнул тебя в прежнюю жизнь, с регулярной ежемесячной амнезией?
— Не оправдать, — покачал я головой. — Но, может быть, понять…
— Да что там понимать, — скривился Панкратов. — Мало их, засранцев, в детстве пороли! Точнее, совсем не пороли — телесные наказания в Интернате лет двадцать как запретили…
— Всего двадцать? — ахнул я. — То есть только в этом веке?!
— Ну, Орден, по-своему, весьма консервативен… Но иногда, выходит, даже недостаточно. Не зря же когда-то говорили: пожалеешь розгу — испортишь ребенка. Вот, пожалели — получите и распишитесь!
— Ну… Так себе логика, — неуверенно протянул я.
— Какая уж есть. И она, увы, работает…
— А что с ними теперь будет? — спросил я, решив несколько сменить тему. — С Хмельницкой, Кузьминой, Радкевичем? Как с ними поступят?
— Выставят из Ордена, разумеется, — кажется, даже несколько удивился такой постановке вопроса мой собеседник. — Отберут кольца — есть способ снять их, не отрезая пальцев, — усмехнулся он, многозначительно посмотрев на мою правую руку, — и au revoir[14]! В изгнание.
— Они же с ума сойдут — в прямом смысле! — похолодел я. Не то чтобы юные преступники вызывали у меня такое уж сочувствие — нет! Воспоминание о лезвии Лизиного ножа, примеривавшегося к моему пальцу, до сих пор заставляло все внутри меня судорожно сжиматься, да и голова еще немного побаливала после близкого знакомства с Вериной кочергой, но кому, как не мне, было понимать, что ждет лишенных колец изгнанников «в миру»! Да еще после тепличного существования под крылом Ордена…
— Не сойдут, — возразил Виктор. — Их же не просто выведут за ворота — идите, мол, и умрите любой смертью на свой выбор. Во-первых, так они и в самом деле долго не протянут, а во-вторых, с их-то убеждениями… Глядишь, еще и напакостят напоследок — найдут как. Нет, все продумано. Нам принадлежат несколько необитаемых островов в Карибском море и еще парочка — в Тихом океане. Изгнанников переправят на один из них. Там они сколько угодно смогут пестовать свои идейки о том, что миссии — зло злодейское, а Орден — скопище негодяев. И при этом, что характерно — почти не страдать от Скачков: такие изолированные локации переменами в истории почти не затрагиваются…
— Ну, если так… — пробормотал я, осмысливая услышанное. — Получается даже излишне мягко, — хмыкнул затем. — Ссылка на райский курорт…
— Ну да, курорт — ровно до тех пор, пока в первый раз кушать не захочется, — едко заметил Панкратов. — А сразу потом — считай, каторга. А уж когда дождик зарядит… Стеной. Дней так на тридцать, без перерыва…
— То есть вовсе не мягко? — не столько спросил, сколько заключил я.
— В самый раз.
— Эх, совсем же дети еще… — покачал я головой, представив осужденную троицу под тропическим ливнем — промокших до нитки, оборванных и голодных. Весьма живо представив, с множеством ярких — вернее, тусклых за стеной отвесно падающей с неба воды — деталей. — Заигрались в революционеров… Ну и доигрались…
— Ничего себе, игры, — похоже, снова заподозрил меня в симпатии к юным заговорщикам Виктор. — Ибрагимова могла ведь и насмерть разбиться. А то, что готовилось тебе — некоторые из наших скажут, что лучше уж смерть. А что дети — так даже государство наказывает за убийство с четырнадцати лет — тебе ли, как юристу, не знать!
— Тут в первую очередь учителей нужно наказывать и воспитателей! — брякнул я.
— Разумеется, — охотно согласился Панкратов. — Директор Интерната от должности уже отстранен. Ответят все — начиная с него и заканчивая последним стажером.
— Что, их всех тоже — на остров? — реплика задумывалась ироничной, однако…
— Не думаю, — с совершенно серьезным видом покачал головой мой собеседник. — Если не выяснится, что кто-то в Интернате сознательно потворствовал заговору, скорее всего, отделаются разжалованием. На градус-два… Там у большинства не такие уж высокие степени посвящения.
— Ну, хоть так… Надеюсь, Машу наказание не коснется, — заметил я. — По мне, так ее, наоборот, наградить нужно…
— Решать будет Анатолий Сергеевич, — развел руками Виктор. — Его приговор окончательный… почти, — усмехнулся он вдруг чему-то.
— Почти? — не понял я. — Что значит «почти»?
— То и значит. По старой — еще с брюсовых времен — традиции, тот, кому предстоит отправиться на миссию, вправе помиловать осужденного Гроссмейстером. Но только одного. Двое отмеченных благосклонностью Машины — два помилования. Как ты понимаешь, на сегодня двое «отмеченных» — это как раз вы с Полинкой. И, признаться, мне чрезвычайно любопытно, кого вы выберете — и выберете ли вообще кого-нибудь…
* **
В комнату, где должна была состояться наша встреча, Лиза Кузьмина вошла все в той же интернатской форме — даже две расстегнутые пуговки остались неизменны. Выбивались из привычного стиля разве что массивные наручники на тонких запястьях девушки.
— Серебряные, — с кислой усмешкой вытянула вперед скованные руки она, проследив мой мимолетный взгляд. — Наверное, для того, чтобы в прошлое не сбежала.
— Серебро — мягкий метал, — машинально заметил я.
— Ну, может, там внутри сталь или титан какой, — пожала плечами Лиза, без приглашения усаживаясь на предназначенный для нее табурет.
Мне было положено кресло, но я предпочел остаться стоять, облокотившись локтями на его высокую, прохладную на ощупь кожаную спинку.
Горислав, добросовестно игравший роль конвоира при арестованной, неспешно обвел внимательным взглядом комнату и, бросив: «Как закончите, позовете — кнопка под столом», — вышел за дверь.
С полминуты мы с Кузьминой молчали. Девушка явно изо всех сил старалась выглядеть уверенной и спокойной, спину держала прямо, глаз не опускала, но непослушные пальцы, как видно, оставшиеся вне поля ее зрения — и вне контроля — нервно теребили клетчатый подол. Чем дальше затягивалась пауза, тем быстрее и резче. Наконец дернули так, что Лиза и сама это заметила, судорожно попыталась оправить юбку, но «браслеты» не позволили ей толком развести руки, и движение получилось каким-то половинчатым и неловким.
— Честно говоря, не думал, что увижу именно тебя, — решив, что пора приступать к делу, проговорил я — как мне уже было известно, согласно правилам Ордена, к каждому из «отмеченных Машиной» мог обратиться с прошением только один приговоренный. Почему так? Уроборос его разберет. Брюсова традиция.
Оставив свою борьбу со складками подола, Кузьмина подперла подбородок сцепленными кулачками — но держать локти на весу, очевидно, оказалось неудобно, и скованные руки девушки снова упали на колени.
— А кого ты… — начала было она. — Кого вы ждали? — поправилась тут же.
— Ну… — неопределенно развел я руками. С учетом положения моей собеседницы, жест вышел разве что не издевательским — хотя вовсе таковым и не задумывался.
Почему-то мне казалось, что придет Хмельницкая. И, пожалуй, внутренне я даже был готов ее простить — хотя так однозначно решение для себя еще и не сформулировал. Да, это именно Вера подслушала тот наш разговор с Машей, именно Вера вырубила меня в девичьей гостиной… Но потом именно она до последнего уговаривала остальных оставить меня в покое — не суть важно, из каких именно соображений.
— Нам разрешили обсудить, кто пойдет и к кому, — не получив от меня ответа на свой вопрос, снова заговорила Кузьмина. — Решили, что Верка — к Белоголовцевой, а я — к вам. Только я им не сказала — я не за себя буду просить.
— А за кого? — удивился я, тут же, впрочем, предположив: — За Лешу?
— Нет, — мотнула головой девушка. — За Верку.
— Так ты же говоришь, что она сама к Полине пошла? — непонимающе нахмурился я.
— Вот она как раз будет просить за Алекса. Она не призналась, но это и так ясно — всем, кроме самого Алекса, а то бы он, конечно, встал в позу. Вот только пустой номер — Белоголовцеву ей нипочем не пронять.
— А меня, значит, пронять можно? — не слишком по-доброму хмыкнул я.
— Если бы я за себя просила — то нет, — мотнула головой Лиза. — Хотя… — на миг прищурилась она, слегка поведя плечиками. — Все же, наверное, нет, — продолжила затем. — Я шла до конца и практически победила — парни такого не прощают. Если, конечно, понимают, что проиграли — но здесь все прозрачно. А Верка — другое дело. Она была готова отступить. Ну и, получается, может рассчитывать на встречную любезность.