— Нет, милая Настенька, как хотите, но читать эту невероятную пошлость далее — свыше моих сил! — громко заявил я, подгадав момент, когда прохожего будут отделять от нас едва полдюжины шагов, и, не глядя, швырнул припасенную книгу через плечо — аккурат под ноги человеку в «крылатке», о приближении которого я якобы до сего времени и не подозревал.
— Ой! — картинно вскрикнула Полина, испуганно проводив глазами улетевший томик.
Я обернулся — и напоролся на холодный, словно зимний питерский ветер, пристальный взгляд блекло-голубых глаз на сосредоточенном, напряженном лице.
Ростом «Наше Все» был невелик — немногим выше моей миниатюрной напарницы. Всклокоченные бакенбарды и выбивающиеся из-под цилиндра не слишком аккуратно уложенные кудри придавали его облику толику варварской дикости — того и гляди, в самом деле оприходует тростью.
— О, прошу меня извинить, милостивый государь! — выразительно всплеснул я руками. — Я вас не заметил. Полагаю, мне следовало бросить сей образчик прискорбной бездарности прямиком в Мойку — там ему самое место!
Смерив меня долгим, тяжелым взглядом — при своем незавидном росте поэт как-то ухитрился проделать это будто бы с высоты — Пушкин молча наклонился и поднял с оледенелой мостовой книгу. Отряхнул ее перчаткой от снега… Внезапно глаза его яростно сверкнули — он прочел титул на обложке.
— Кто вы такой, сударь? — яростно воззрился на меня поэт.
— Поручик Солженицын, к вашим услугам! — браво представился я. — А это, — указал на Полину, — моя юная сестра Анастасия… Позвольте поинтересоваться, с кем имею честь?
— Александр Пушкин, — совсем недружелюбно буркнул мой собеседник. — Автор этого, как вы изволили высказаться, образчика бездарности.
— О! — как мне кажется, правдоподобно изобразил я смесь удивления и смущения. — Весьма сожалею… Но вы не огорчайтесь, милостивый государь: у всех случаются творческие неудачи. Я читал ваши старые произведения — ну, там «Руслана и Людмилу»… «У Лукоморья кот ученый, златая цепь на том коту…» — ну, что-то вроде того. Гениально ведь, просто гениально! Но уже «Евгений Онегин» — простите, книга ни о чем. Где там сюжет? Где развитие характера героя? Да на него даже убийство друга толком не повлияло! Евгений ваш как скучал, так и продолжает. И читатель скучает вместе с ним! Но даже в этакой пустышке чувствуется ваш недюжинный талант, чувствуется! Но в сих, прости Господи, виршах, — мотнул я головой на книгу в руках собеседника, — нет и его!
По мере того, как я разливался соловьем — ну или вороном каркал, тут как посмотреть — кровь постепенно приливала к лицу поэта, превращая то из просто несимпатичного в вовсе уж безобразное.
— Боюсь, молодой человек, что вы ни бельмеса не смыслите в литературе! — сквозь сжатые зубы процедил Пушкин, стоило мне сделать малейшую паузу.
— Быть может, папаша, просто ваши пути с ней разошлись лет этак пять-семь назад? — поддал жару я.
— К тому же, поручик, вы еще и наглец, каковых свет не видывал! — прошипел поэт. — Придется вас проучить! Посмотрим, будете ли вы столь же разговорчивы у барьера с пистолетом в руке!
— В любое время — к вашим услугам, сударь! — внутренне просиял я: рыбка клюнула. — Вызов принят!
— Куда прикажете прислать секундантов? — сухо осведомился «Наше Все».
— Прошу, — я протянул ему припасенную как раз на этот случай карточку с адресом «тетушкиного» дома.
— Нынче вечером — ждите! — угрюмо бросил Пушкин. — Мое почтение, сударыня, — приподняв цилиндр, коротко поклонился он Полине и, не попрощавшись со мной, повернулся и зашагал прочь — бережно прижимая к груди брошенную мной к его ногам книгу.
— Крутись Уроборос… Кажется, милосерднее было грязно оскорбить его красавицу-супругу, — задумчиво пробормотала вслед нырнувшему в белую метель поэту моя напарница.
* **
Визитеры явились к нам в шестом часу пополудни. Было их двое, оба — военные. Я же встретил их в гостиной один — Полину мы решили до поры держать в резерве.
— Полковник Данзас, — не подав руки, коротко преставился мне старший из них, крупный мужчина лет тридцати пяти.
— Поручик кавалергардского полка Жорж Шарль де Геккерн д’Антес, — с заметным — пожалуй, даже нарочитым — французским акцентом назвался его более молодой спутник — приторный красавчик-гвардеец. Этот, однако, не побрезговал обменяться со мной рукопожатиями.
— Присаживайтесь, господа, — указал я гостям на видавшие и лучшие времена кресла. — Не желаете ли чаю — самовар только что вскипел? Или, может быть, чего-нибудь покрепче?
— Сперва дело, — холодно отклонил все предложения полковник, оставшись стоять столбом. Гвардеец за его спиной лишь с усмешкой развел руками — но не присел и он.
— Как вам будет угодно, — пожал я плечами.
— Не буду ходить вокруг да около, — тут же снова заговорил Данзас. — Ответьте, сударь: вы в самом деле намерены стреляться?
— А что, у меня есть выбор? — сделал я удивленное лицо. — Вызов был брошен не мной — уклоняться же от драки не в моих правилах.
— Из любого правила бывают исключения, — покачал головой полковник. — Вы же понимаете, с кем собираетесь сойтись в поединке? Или нет?
— С камер-юнкером Александром Пушкиным, — самым равнодушным тоном, какой только смог выдать — для пущего контраста с этим его с придыханием произнесенным «кем» — ответил я.
— Нет! — возвысил голос Данзас. — Не просто с каким-то там камер-юнкером! С великим русским поэтом! С гением, какие рождаются один раз в сто лет! С кумиром образованной публики! С протеже господина Бенкендорфа, шефа жандармов и главного начальника третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии! С человеком, чьим личным цензором выступает сам Государь!
— Простите, я и не знал, что дерусь сразу с пятью противниками, — хмыкнул я в ответ на этакий заход со всех возможных козырей.
— Это все один человек — Александр Пушкин! — проигнорировал мой неприкрытый сарказм полковник. — Но человек поистине выдающийся! Представляете, что будет, если в ходе поединка вы даже не застрелите — просто серьезно его раните? Вас незамедлительно арестуют и предадут военному суду! Но это еще полбеды: на вас ополчатся не только власти: вся просвещенная Россия! Современники проклянут вас! Потомки станут плеваться при одном только упоминании фамилии «Солженицын»! Вы этого хотите?
— Признаться, о моих желаниях вопрос здесь не стоит вовсе, — вздохнул я. — Я прибыл в столицу всего на пару дней и менее всего собирался потратить это время на окололитературные споры со стрельбой. И господину Пушкину мной не было сказано ничего такого, чего автор его известности не слышит постоянно. Гений счел себя оскорбленным? Мне жаль. Но…
— Так принесите свои извинения, поручик — и недоразумение окажется исчерпано! — горячо перебил меня Данзас.
— И не подумаю! — гордо вскинул я голову. — Как я уже сказал, не вижу в тех своих словах ровным счетом ничего зазорного. Каждый читатель имеет право на конструктивную критику! Мне не за что извиняться — решительно не за что! Однако, если господин камер-юнкер отзовет свой вызов — со своей стороны я, конечно же, не стану настаивать на поединке.
— Он не отзовет! — с усмешкой бросил не участвовавший до той поры в разговоре д’Антес. — Уж я-то его знаю!
— Как раз в вашем случае вызов был благополучно отозван, Жорж, — раздраженно повернулся к нему полковник.
— Ну да: после того, как я сделал предложение сестре его супруги, — хмыкнул гвардеец. — И то боюсь, что не за горами новый… Даже удивлен, что Александр попросил меня представлять сегодня здесь свои интересы — ирония судьбы, не иначе…
— Да уж, я отлично справился бы и без вас, Жорж, — холодно бросил ему Данзас.
— Ничуть в этом не сомневаюсь. Но все же считаю своим долгом помочь — чем могу. Поэтому и уточняю, чтобы попусту времени не терять: не получив от обидчика извинений — в самых недвусмысленных выражениях — сего вызова он нипочем не отзовет.
— Ладно, оставим это, — устало буркнул полковник. — Дуэль — так дуэль. Кто ваши секунданты, поручик? — снова повернулся он ко мне. — Нам нужно обсудить условия поединка.
— Вот тут, господа, небольшая заминка, — виноватым тоном проговорил я. — Мы с сестрой только сегодня прибыли в Петербург и еще не обзавелись в столице знакомствами. Если бы вы были так любезны порекомендовать мне достойного человека…
— То есть секунданта у вас нет? — аж просиял от этой новости Данзас.
— Увы…
— Тогда это означает, что дуэль не может состояться! — радостно заявил он.
— Постойте, — как по заказу, снова вмешался гвардеец. — Господин поручик только что объяснил нам причины, по которым не может назвать имени своего секунданта, и лично я нахожу их вполне уважительными! Я подыщу вам доверенное лицо, сударь, — с любезной полуулыбкой обратился он ко мне. — Единственное, сделать это успею только к завтрашнему утру… Но ручаюсь: не пробьет и десяти часов, как секундант будет у вас!
— Условия необходимо обсудить сегодня! — хмуро бросил полковник. — Александр просил с этим не тянуть!
— Совершенно согласен! — с искренним энтузиазмом подхватил я. — Мне и самому нет никакого резона затягивать дело! Так что готов оговорить все необходимое незамедлительно, а секунданта поставим обо всем в известность позднее.
— Это против правил, — покачал головой Данзас.
— Сделаем так, — предложил я, и не думая отступать. — Я нынче же безоговорочно приму любые ваши условия. Наверняка вы их уже продумали? Согласен без обсуждения — на все! Уверен, господа: там нет ничего бесчестного или несправедливого! Подпишу не глядя, а секундант приложит к ним свою руку завтра.
— Это совершенно против правил, — угрюмо повторил полковник — все столь же сердито, но уже будто бы с некоторым сомнением.
— А по-моему, вполне годится, — с готовностью заявил ему наперекор д’Антес. — Раз господин поручик согласен — почему нет? Вы правы, — оборотившись ко мне, он извлек откуда-то исписанный мелким почерком листок, — предложение мы составили — вам осталось только поставить свою подпись. Оружие — пистолеты. «Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам», — начал читать по бумажке гвардеец. — «По данному знаку идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, противники могут стрелять… Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место — для того, чтобы выстреливший первым о