Но почему? И куда? Домой? А как же этот сукин сын Пушкин? Как же, Уроборос ее подери, миссия?! Как же…
Глава 23
Вне потока времени
3849-е санкционированное вмешательство в поток времени (сбой)
Перенос — в прошлое ли, в будущее ли — всегда происходит мгновенно. Иначе, как мне объясняли, и быть не может: тебя вырывает из потока, ведет вне времени — так что длиться там просто нечему. Ты можешь что-то чувствовать, даже о чем-то думать — но это будут не последовательные ощущения и мысли — строго единомоментные. Все сразу. Хоп — и финиш…
Вот только на этот раз что-то явно пошло не так. Меня влекло неспешно, будто бы с остановками — не знаю уже, ежедневными, ежемесячными или ежегодными. Круговерть бытия (или небытия? Уроборос разберет!) при этом, правда, не прекращалась и даже не замедлялась, и рассмотреть что-либо вовне ревущего вихря было решительно невозможно. «Синдром переноса» то накатывал бурной волной, то плавно отступал. Мысли в моей голове метались, как перепуганные птицы в тесной клетке, не давая поймать хоть одну и толком на ней сосредоточиться.
Что происходит? И почему? Машина сломалась? Или спятил оператор на наблюдательном пункте? Где Полина (едва началась вся эта дикая свистопляска, девушка вырвала свою руку из моей — и более ничто о присутствии напарницы мне не напоминало)? Где, в конце концов, я сам? Или правильнее спросить — когда? Куда меня несет? И как долго это будет продолжаться? А может, я застрял между потоками навсегда? Так вообще бывает — увязнуть вне времени? И что, если бывает? Меня спасут? Вытащат? Или мне теперь суждено вечно болтаться посреди этого головокружительного Никогда?
И вдруг все прекратилось. Воронка времеворота (вот словечко-то придумалось!) разом распалась, обернувшись плотным, но уже неспешно редеющим туманом, сквозь который медленно проступали очертания городской улицы. Набережная. Как и была — зимняя. Екатерининский канал? Ну, наверное — в пространстве же Машина нас не переносит… Впрочем, она и во времени нас переносит совсем не так…
Белесая мгла продолжала развеиваться, и на мостовой проявилась богатая карета с золотой императорской короной на крыше, запряженная четверкой вороных орловцев. Полуотвязавшиеся кони плясали на месте, яростно молотя копытами — кроме одного, безвольно повисшего на разорванной упряжи и лишь слегка подрагивавшего окровавленной головой. У самого экипажа отсутствовало левое заднее колесо, из-за чего он круто завалился набок. Из распахнутой настежь дверцы с разбитым стеклом струился сизый дымок.
Пелена вокруг кареты окончательно рассеялась, и сделались видны несколько распростертых на мостовой человеческих тел, лежавших вперемешку с крупами мертвых лошадей — одно, в мундире лейб-гвардии терского эскадрона, другое, вроде бы, в простом крестьянском зипуне, прочие — не разглядеть.
Чуть в стороне два дюжих казака крутили руки плюгавенькому рыжеволосому юноше в черном бушлате не по росту. Кривоногий жандармский офицер в шинели нараспашку исступленно лупил схваченного ножнами своей сабли — по лицу, по затылку, по шее — куда придется. При этом, кажется, доставалось и бравым терцам. Вокруг метался грузный дворник в тяжелом кожаном переднике, все норовивший отоварить рыжеволосого длинной рукоятью своей метлы, но подступиться к вожделенной жертве у него никак не получалось.
Последней открылась сцена прямо передо мной: здесь, в трех шагах один напротив другого, замерли двое. Лицом ко мне — очень высокий, едва ли не под два метра, мужчина, явно уже в годах, но совсем не выглядевший дряхлым, обладатель густых усов, плавно переходящих в шикарные бакенбарды. На нем была серая офицерская шинель, на голове — саперная каска с высоким плюмажем. Из глубокого пореза на правой щеке сочилась кровь.
Напротив гиганта стоял человек в длинном, но не слишком теплом с виду пальто. Среднего росточка, на фоне громадного оппонента он казался и вовсе тщедушным карликом. В его заведенной за спину правой руке была готовая к броску бомба.
Время неуверенно возобновляло свой ход — по мере того, как сквозь отступавший туман шаг за шагом дополнялась деталями наблюдаемая мной картина. Уже с четверть минуты кто-то бестолково суетился у разбитой кареты, несколько секунд, как дворник с жандармом наседали на рыжего человечка в руках казаков, а великан и карлик еще стояли каменными изваяниями. Внезапно со стороны экипажа раздался крик: «Ваше Величество!» Кто-то метнулся к недвижимой парочке — и это словно послужило ей сигналом к пробуждению. Рука гиганта дернулась, потянувшись к карману шинели, а его оппонент сделал короткий шаг в сторону, вынося из-за спины бомбу…
Одновременно рухнул вниз я — только теперь поняв, что каким-то образом висел до сих пор прямо в воздухе, не касаясь заснеженной мостовой. В этот момент бомбист успел сдвинулся еще на полшага, и мое плечо со всего размаху ударило его аккурат между лопаток, заставив отлететь, словно сбитая шаром кегля. В следующий миг грянул взрыв.
Террориста, неудачно упавшего животом на собственную бомбу, разорвало в клочья. Великана в шинели и каске, словно пушинку, отшвырнуло на спешившего к нему от кареты казачьего ротмистра (сам удивляюсь, как разглядел его чин, не то что не приглядываясь — вовсе смотря в другую сторону), а меня, опалив адским жаром, опрокинуло и ударило о лед многострадальным затылком, еще помнившим кочергу Веры Хмельницкой…
Эта мысль — о злополучной кочерге — оказалась последней, успевшей оттоптаться каблуками по моему мозгу прежде, чем сознание меня покинуло — должно быть, решив, что дальше нам с ним не по пути.
* **
г. Санкт-Петербург, 1 (13) марта 1881 года
3849-е санкционированное вмешательство в поток времени (сбой)
— Ну?! Имя и звание?! — утирая со лба пот белым шелковым платком, рявкнул краснорожий толстяк в темно-синем жандармском мундире с золотыми погонами полковника на плечах.
Из камеры, в которой я пришел в себя, в эту комнату без окон меня доставили, надев на голову глухой непрозрачный пакет. По морозной улице везли в одном мундире — отороченная бобром шинель то ли канула между потоками времени, то ли приглянулась кому-то уже здесь, в 1881-м…
Насчет года, впрочем, пока это было только моей догадкой. Не то чтобы совсем уж безосновательной — все указывало на то, что из безвременья я вывалился точнехонько в день последнего покушения на Императора Александра II. Насколько мне припоминалось, произошло оное именно в 1881-м, 1 марта. Но в мире, где вмешательство в поток времени — ежемесячная рутина, ни в одной исторической дате нельзя быть уверенным твердо…
С момента возвращения моего блудного сознания минуло уже не менее пары часов, однако шестеренки у меня в голове вертелись еще с немалым скрипом, то и дело заедая или срываясь на холостой ход. А соображать требовалось быстро. Взять хотя бы элементарный вопрос об имени, за игнорирование которого я уже успел заработать зуботычину от ассистировавшего «моему» полковнику жандармского унтера. Кем назваться? Поручиком Солженицыным? Но еще неизвестно, какой шлейф тянется за этой звучной фамилией из 1837-го (новой памяти после переноса в 1881-й у меня почему-то не сформировалось)! Игорем Одинцовым? А не аукнется ли мне как-нибудь эта откровенность в родном XXI веке?
Хотя туда, в XXI век, еще как-то вернуться надо…
Унтер угрюмо двинулся на меня — с явным намерением еще раз опробовать кулаком прочность моей челюсти — и я торопливо выдал первое, что пришло мне в голову:
— Радкевич!.. Радкевич Алексей… — отчества юного заговорщика узнать я так и не удосужился, поэтому назвал свое собственное. — Алексей Дмитриевич. Дворянин, — добавил в робкой надежде, что благородного арестанта бить станут не так сильно.
— Ну, вот это другое дело! — выдохнул полковник, делая унтеру знак остановиться. — Продолжим. Вероисповедание?
— Христианское, — неуверенно выговорил я и, решив по выражению лица жандарма, что этого недостаточно, уточнил: — Православное.
— Возраст от роду? — последовал новый вопрос.
— Двадцать лет, — ну, тут мне ничего изобретать не пришлось.
— Место постоянного жительства?
— Москва, — снова ответил я чистую правду.
— Вот как? — поднял брови полковник. — В таком случае, с какой целью прибыли в Санкт-Петербург?
— С целью… — слегка замялся я. — С целью ознакомления с местными диковинами! — выдал торопливо. — В Исаакиевский собор зайти, на шпиль Петропавловской крепости посмотреть…
Какие там еще в Питере достопримечательности есть?! На ум мне упорно лез один лишь Эрмитаж — явно не самая удачная идея: сейчас же это, должно быть, действующий царский дворец — на венценосного хозяина которого и совершено злодейское покушение…
— На шпиль, значит… — прищурил свои и без того маленькие поросячьи глазки жандарм. — Врешь! — взорвался он внезапно. — Врешь, мразь! Ты приехал Государя Императора погубить! Прохор! — обернулся полковник к верному ассистенту.
Удар пудового кулака унтера словно приглушил мне звук — истошные вопли жандарма разом сделались тише, будто доносились теперь откуда-то с питерской улицы.
Второй удар, довершая начатое, погасил и свет.
* **
— С вами была женщина, где она?
Полина? То есть, ее тоже выбросило в 1881-й? Почему тогда я ее не видел? И как ей удалось скрыться? А она скрылась, иначе жандарм не спрашивал бы, где она…
Надо же, еще какие-то логические конструкции пытаюсь строить!..
— Где прячется Софья Перовская? Отвечать!
Софья Перовская? А, это он о легендарной предводительнице бомбистов… То есть Полину они не ищут? Первая хорошая новость за этот день…
— Я… не знаю… никакой такой Софьи. Ни Перовской, ни Новогиреевской, ни Измайловской…
Удар. Уже привычный, дежурный — почти и не добавляющий боли — той и так давно через край.
— Господин полковник… Я контужен взрывом. Почти не соображаю. Мне нужен отдых! — собравшись с силами, выговорил я.