— Вот ответите на мои вопросы — и отправитесь отдыхать — до самого суда!
— Отдых мне нужен сейчас же! Я требую…
— Перебьетесь! — рявкнул жандарм. — Прохор!
Новый удар. Под аккомпанемент яростной тирады:
— Вы дерзнули пролить кровь, дороже которой нет в Империи! Вы — государственный преступник! Лишь чудом, промыслом Божиим — не цареубийца! И вы еще смеете что-то требовать?!
— Царь выжил? — с трудом приподнял я глаза на своего мучителя, выхватив из его речи недвусмысленный намек.
— Господь уберег Государя!
— Не Господь… Это я оттолкнул бомбиста…
— Не смейте врать! Полдюжины человек видели, что именно вы метнули вторую бомбу!
— Нет… Они ошибаются… Все было не так…
Удар.
Что ж, выходит, Александр II избежал смерти… Собственно, благодаря мне и избежал — а меня же теперь в ней обвиняют… Что там могли разглядеть эта перепуганные свидетели?! Как я упал на террориста? А о том, как появился ниоткуда — почему они не рассказывают? Не заметили в суматохе этакую мелочь? Ага, а про бомбу заметили…
Кстати, рано радуетесь, господа жандармы. Пусть у нас и явный сбой, но инерцию потока времени никто не отменял! Чтобы закрепить чудесное спасение вашего драгоценного сосуда царственной крови, нужно было расколоть пузырек гранаты — а он остался у Полины, в каком бы году она сейчас ни пребывала.
Непроизвольная попытка растянуть разбитые губы в злорадной улыбке. Удар в ответ.
— Почему на вас мундир николаевских времен?
О, дошло до нашего жирафа. Только вот от этого ни разу не легче — правду все равно не расскажешь…
— Достался от батюшки…
— И ничего лучше, чем надеть его, собираясь в столицу, вы не придумали?
— Увы…
Удар. Когда уже этот проклятый унтер устанет махать кулачищами?!
— С кем вы контактировали в столице?
— С Пушкиным Александром Сергеевичем!
Удар. И еще удар. Но ведь чистую же правду выдал, Уроборос вам в задницу! И это я еще Данзаса с д’Антесом не упомянул! И покойного Ковальского до кучи! Впрочем, здесь, в 1881-м, они все давно покойники… Или д’Антес еще жив? Не помню…
Опять удар. А сейчас-то за что? Ничего же не сказал! Или я прослушал очередной идиотский вопрос?
Удар. Удар. Удар. Темнота.
* **
— Имена членов Исполнительного комитета?
— Я… не знаю… никакого комитета…
Удар.
— Кто передал вам бомбу?
— Никто… Я же говорил…
Удар.
— В чем смысл нелепого маскарада с мундиром времен прошлого царствования? Это какой-то символ? Условный сигнал? Что?
— Нет никакого скрытого смысла…
Удар. Удар.
— Прекратить!
Кулак унтера неподвижно замер в сантиметре от моей давно уже превращенной в кровавое месиво скулы — контроль, которому бы позавидовал иной мастер восточных единоборств.
— Что здесь происходит?
Полковник суетливо обернулся на голос. Как смог, скосил туда глаза и я: в дверях стоял увешанный золотыми аксельбантами генерал — все того же, жандармского ведомства, будь оно неладно!
— Произвожу допрос злодея, ваше превосходительство, — вытянувшись, насколько только позволяла это сделать его незаурядная комплекция, доложил полковник.
— Ну и как успехи? — последовал вопрос.
— Покамест молчит, сволочь, — развел руками «мой» жандарм. — У них, в этой так называемой «Народной воле», сие — обычное дело! Ну ничего, он у меня еще соловушкой запоет…
— Оставьте нас, — скривившись, перебил его генерал. — Вон отсюда! — рявкнул он, заметив, что полковник не спешит исполнять распоряжение. — Все вон, живо!
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Полковник, унтер и весь допрос тихой мышкой просидевший в углу стенографист поспешно удалились. Дождавшись, пока дверь за ними с грохотом захлопнется, генерал неспешно подошел ко мне, встал, заложив руки за спину и с искренним интересом принялся меня разглядывать. Все, на что я оказался способен в ответ — ненадолго поднять на жандарма злые глаза — но скоро без сил уронил голову на плечо.
— Любопытный мундир, — помолчав с минуту, проговорил жандарм. — Что, сударь, машина времени сломалась? — спросил он затем с кривой усмешкой.
Вздрогнув, я снова взметнул взгляд на жандарма — тот как раз сунул мне под нос свою правую руку. На среднем пальце, почти незаметное для непосвященного, сидело кольцо. Точно такое же, как и то, что носил я сам.
Глава 24
г. Санкт-Петербург, 2 (14) марта 1881 года
3849-е санкционированное вмешательство в поток времени (сбой)
— Ну и объясните мне, любезный Алексей Дмитриевич, за каким, как у нас говорят, Уроборосом нашему Ордену понадобилось убивать Государя Императора? — сухо поинтересовался генерал.
— В наше время тоже так говорят… — на моем лице промелькнула легкая ухмылка, тут же, правда, изгнанная прочь болезненным спазмом.
Я возлежал на пуховой перине, со всех сторон обложенный подушками — буквально утопая в этом постельном великолепии. Мои скулы и подбородок были густо вымазаны какими-то едкими мазями, на лбу покоилась холодная повязка примочки, которую каждые полчаса меняла на новую молчаливая пожилая женщина в черных одеждах — про себя я называл ее «монахиней». Пахло спиртом, медом и какими-то травами.
В качестве обезболивающего меня поили горьким отваром, в котором я заподозрил было опиум (а чего еще прикажете ожидать от просвещенного XIX века?) и поначалу всячески пытался от него отвертеться, но меня успокоили, сказав, что это настойка из смеси белены, каннабиса и ивовой коры. Не то чтобы сие чудо народной медицины совсем не помогало — возможно, без него все было бы еще хуже — но малейшая попытка пошевелить головой все равно вызывала в моем мозгу взрыв бомбы — вероятно, подобной той, что предназначалась Александру II — а каждое произнесенное слово отдавалось в челюсти ударом когтистой лапы.
К тому же из-за последствий взрыва ли, а может, из-за упомянутой дурман-травы, мысли мои затейливо плутали и путались, когда же усилием воли я пытался хоть как-то сосредоточиться, это снова отдавалось болью — добро хоть не резкой, как при физическом движении, а тягучей и тупой, но «зато» долго потом не отступающей.
Однако выбора у меня не было — Осип Фомич (этим именем представился мне генерал) задавал вопросы, и на них нужно было отвечать — вроде как, в моих же интересах. А то, что, забываясь, временами я ронял фразы и не по делу — наподобие брошенной только что, о бытующей в Ордене поговорке — тут уже, вероятно, виной была моя нынешняя пришибленность — инстинкты срабатывали раньше, чем полусонный разум успевал сказать им свое «Стоп!».
— А что до Императора, — переведя дух, продолжил я, — то Орден тут ни при чем… Это все ваши местные революционеры постарались… Я там случайно оказался… И, толкнув бомбиста, по сути, Государя вашего спас… При естественном ходе дела царь должен был погибнуть — а ваш полковник… Добрейшей души человек, кстати, — не удержался я от едкого замечания. — Так вот, полковник проговорился, что Император выжил…
— Не судите строго господина Скуратова, — покачал головой Осип Фомич. — Он верный слуга царю и воспринял происшедшее как личное себе оскорбление. Ну и кое с кем другим его методы сработали исправно. Первый, выживший бомбист — некто мещанин Рысаков — уже много успел нам рассказать. Вас, кстати, он и в самом деле в числе заговорщиков не называет. Кстати, раз уж на то пошло, ответьте, для мня это важно: вы действительно дворянин? И капитан Евгений Радкевич, часом, не ваш предок? Встречал я его на турецкой войне…
— Сословия в России отменили в 1917-м… — решил я сконцентрироваться только на первой части вопроса. — Нет более ни дворян, ни мещан… Хотя нет, мещане, пожалуй, как раз сохранились… В каком-то смысле… Правда, наверное, мне не следовало вам этого рассказывать… — с запозданием сообразил я. — Да и вообще, наша с вами встреча — готовый рассадник парадоксов…
— Если хотите, верну вас полковнику Скуратову и навсегда забуду о вашем существовании, — усмехнулся генерал. — Хотя, после того, что вы рассказали о ликвидации в Империи дворянства… Нет, — вздохнул он, — такого точно не забудешь. Остается лишь надеяться, что все это — ради лучшего будущего.
— Ради лучшего будущего… — как заклинание повторил я девиз Ордена.
— А насчет парадоксов — не переживайте, — продолжил между тем Осип Фомич. — Пердимонокли, подобные вашему, уже случались — и, насколько мне известно, ничем страшным не обернулись. А известно мне, поверьте, немало…
— А какой у вас градус посвящения? — машинально спросил я.
— Уж наверняка повыше вашего, сударь, — хмыкнул генерал. — А у вас что, принято о таком спрашивать? В наше время подобный вопрос считается неподобающим.
— Извините, — пробормотал я. — Я не знал… У нас это в порядке вещей… У меня третья степень посвящения, — зачем-то добавил в конце.
— Извинения приняты, — вполне серьезно кивнул мой собеседник. — Как я и сказал, мой градус значительно выше вашего. А теперь, сударь, будьте так любезны, расскажите — со всеми возможным подробностями — как именно вы оказались вчера на набережной Екатерининского канала. Да еще в столь неудачный… Или, наоборот, удачный — если верить вашей версии случившегося — момент. Отдельно прошу уточнить, почему на вас был мундир эпохи Николая Павловича — подобных ошибок в экипировке даже мы не допускаем. Ну и где ваш спутник — только не говорите, что в будущем на миссию отправляют в одиночку…
— В одиночку не отправляют… — покачал головой я — зря шевельнулся: только организовал себе под черепом очередной локальный теракт. А может, и не зря: взрыв боли изгнал из головы все лишние мысли, включая сомнения. — Вы правы, нас было двое, — продолжил я на этом расчищенном поле уже уверенно. — Я и моя напарница. Мы прибыли из первой половины XXI века. Но изначально не к вам — в январь 1837 года…
* **
— На случай, если это вам интересно, сударь, — проговорил генерал, внимательно выслушав мой рассказ и задав несколько уточняющих вопросов — весьма четких и уместных. — В нашей версии истории в начале января 1837 года за Александром Пушкиным действительно числится несостоявшаяся дуэль с неким поручиком Солженицыным. Противник на место поединка не явился, чем, по утверждению свидетелей, немало раздосадовал поэта. В сопровождении господ Данзаса и д’Антеса он направился по известному ему — и вам — адресу, где оного Солженицына не застал, но обнаружил мертвое тело отставного майора Ковальского, секунданта своего сбежавшего противника. Полиция провела расследование, однако убийца схвачен не был. Что до Пушкина, то на следующий день после несостоявшейся дуэли на улице в него стрелял неизвестный. Рассказывали, будто поэта уберег Господь: в момент выстрела Александр Сергеевич поскользнулся на льду, упал, и пуля лишь зацепила ему плечо. Стрелявшего так и не нашли.