инимумъ до начала XXI века. Затем его следуетъ вернуть в Россию и вручить адресату точно в указанные дату и время. Иныхъ пояснений не будетъ. Срокъ вручения письма…»
Далее шли дата нашего с Полиной ухода в 1837 год и время — «17:00».
Поняв по поднятому на меня удивленному взгляду сэра Уильяма, что записку тот дочитал, я медленно выложил на стол запечатанный конверт с посланием Ордену, и сверху, один за другим, пять золотых империалов, столь удачно позаимствованных Полиной из Кусковского клада.
В любой иной ситуации наблюдать за реакцией юриста было бы, пожалуй, весьма занимательно. Пухлая рука Рейнольдса дернулась к монетам, замерла на полпути, снова потянулась к стопке золотых кругляшей… Глаза англичанина забегали, перескакивая то на деньги, то на письмо под ними, то на меня. Брови вовсе зажили самостоятельной жизнью, то складываясь домиком, то сходясь к переносице, то изгибаясь крутой дугой — тут, правда, отметилась только правая, левая на такой трюк оказалась неспособна. Лоб пересекла глубокая складка. Губы дрогнули, рот приоткрылся — в явном намерении заговорить, но я снова показал на свое якобы больное ухо, и хозяин кабинета ограничился поспешным понимающим кивком.
Я все ждал, когда он заберет золото — с этого момента сделку можно было бы, вероятно, считать состоявшейся — но, так и не дотронувшись до монет, Рейнольдс потянулся к чернильному прибору на столе. Взяв лист бумаги, наскоро набросал несколько слов и протянул написанное мне.
В отличие от меня, «ятями» англичанин не пренебрегал. «Откажется!» — с ужасом успел подумать я, разбирая его убористый почерк.
Но нет, из записки лишь явствовало, что юрист просит у меня какой-нибудь официальный документ — для составления сделки. Не сдержав облегченного вздоха, я достал из кармана состряпанное легионером офицерское Удостоверение на мое имя.
Внимательно его изучив — разве что на зуб не попробовав — сэр Уильям что-то пробормотал себе под нос по-английски — ни я, ни, надеюсь, «Хозяин» ничего не расслышали, но очередную порцию холодного пота на спине я заработал — и принялся собственноручно составлять договор.
Признаться, соглашение я подписал, почти не глядя: спеша, пока юрист не передумал — проверил только ключевые даты. После этого, наконец, Рейнольдс стряхнул монеты в ящик стола и забрал конверт с письмом.
Получив экземпляр договора и обменявшись на прощание крепким рукопожатием с сэром Уильямом, не чуя под собой ног, я покинул кабинет.
Полина ждала меня на полпути между почтамтом и конторой Рейнольдса — то ли не решаясь приблизиться, то ли не желая зря маячить под окнами у англичан.
— Ну? — нетерпеливо спросила она у меня.
Я молча продемонстрировал ей подписанный сторонами договор. На глазах расслабившись — только теперь стало понятно, сколь напряженной была ее поза до этого — в ответ напарница небрежно помахала перед моим носом блоком из четырех почтовых марок.
Не придумав ничего лучше, я лишь одобрительно кивнул.
Подгоняемые нетерпением, до точки эвакуации мы дошли очень быстро — последние метры едва сдерживались, чтобы не перейти на бег. Вот и заветный пятачок у пристани — как, кстати, «Хозяин» его только отыскал, если, типа, в прошлом слеп как крот? Не на слух же… Или это у него только за миссией воочию следить не получается?
Ладно, Уроборос с ним…
Среди дня место было не таким уж и тихим — на пирсе неподалеку вовсю толпился народ — но нас с напарницей это уже не волновало. Я с наслаждением разматывал до смерти мне надоевшие слюнявые бинты, Полина же, достав откуда-то — чуть ли не из рукава платья — сбереженную в XIX веке гранату, с размаху швырнула пузырек на камни под нашими ногами и крикнула:
— Эй, у Машины! Забирай нас!
«Синдром переноса» не заставил себя ждать… В отличие от самого переноса.
— Не поняла… — нахмурившись, проговорила моя напарница.
— Прям, как тогда, в 1837-м… — пробормотал я, удивленно озираясь.
— То есть у нас получилось… — я так и не понял, вопрос это был или утверждение. — Легионер начал нас возвращать, произошел Скачок… И Машина у него пропала, так? Ну а мы, соответственно, застряли?
— Тс-с! — «на автомате» приложил я палец к губам: если догадка напарницы не верна, «Хозяин» сейчас нас слышал.
— Эй, ты там! — подняв взор к ясному летнему небу, прокричала Полина. — Я пошутила! Давай, продолжай эвакуацию!
Несколько человек на пристани удивленно обернулись на ее звонкий голос, кто-то, кажется, и вовсе двинулся в нашем направлении — случайно так совпало или нет — Уроборос разберет!
— Пошли-ка отсюда, — предложил я, беря напарницу за руку. — Может, дóма в этой точке какая-то помеха. Перейдем на резервную — благо их у нас тут целых три!
— Ну, давай попробуем… — неуверенно кивнула девушка.
— Мы уходим из основной точки! — четко проговорил я для легионера. — Направляемся к запасной. Как дойдем — дадим знать…
Добраться до места нам, однако, было не суждено: «синдром переноса» накатом застал нас прямо посреди городской улицы.
— Ты тоже это чувствуешь? — впившись пальцами в мою ладонь, выдохнула Полина.
— Прыгаем вверх! — крикнул я вместо ответа. — На случай, если в нашем времени мостовая…
«Мостовая пролегает выше», — хотел сказать я. Окажись перепад высот небольшим, сантиметров так в десять-двадцать, это и в самом деле могло бы нам помочь… В любом случае, договорить я не успел — нас с Полиной уже вовсю несло между потоками.
Кажется, в последний момент подошвы моих сапог все же оторвались от брусчатки. Среагировала ли напарница, и если да — хватит ли нам силы прыжка, узнать мне предстояло лишь на выходе из свирепо кружившего нас вне времени вихря.
Глава 30
г. Ярославль, 20 июля 1918 года
Произвольное вмешательство в поток времени (сбой)
Что-то пронзительно свистнуло совсем рядом и сухо ткнулось в только что проявившуюся из небытия стену — чуть повыше тульи моей фуражки — выбив фонтан кирпичной крошки. Один из осколков болезненно чиркнул мне по скуле. Невольно схватившись за нее ладонью, я исступленно завертел головой, озираясь — и сразу же увидел Полину.
Напарница поднималась с мостовой, на которую, должно быть, упала, выпав из вихря переноса. Вернее, пока только пыталась подняться — правая нога девушки плясала, ища опору, а вот левая словно приклеилась к брусчатке.
— Что с тобой? — бросился я к спутнице. — Тебя… впечатало в камни? — осенила меня пугающая догадка.
— Похоже, только каблук, — пробормотала Полина, отрывая наконец от дороги левую ногу. Кожаный ботиночек остался на мостовой — и в самом деле вросший подошвой в серый камень.
— Уф-ф… — облегченно выдохнул я, подхватывая косолапо балансирующую на одной ноге напарницу под руку.
— Нужно второй тоже снять, — заявила девушка, пробуя встать прямо — и вместо этого заметно скособочась.
— И что, босиком пойдешь?
— А есть выбор?
Пока, повиснув на мне, напарница возилась с уцелевшим ботинком, я сумел осмотреться по сторонам. Без сомнения, это была все та же ярославская улица. Разве что совсем пустая — нигде ни души. И стекла в некоторых окнах выбиты. Даже во многих. Да почти во всех, если приглядеться! Что тут у них произошло?
Некое подобие ответа на мой вопрос пришло в виде приглушенного расстоянием звука не то раскочегаривавшейся где-то на соседней улице паровой молотилки, не то газующего мотоцикла — и еще одного свиста. В десятке метров от нас с Полиной жалобно зазвенело очередное стекло. Тут же откуда-то издалека донесся похожий на гром раскат, почти сразу за ним — второй. Я машинально задрал голову: на небе не было ни облачка, не говоря уже о грозовых тучах.
Судя по солнцу, время близилось к полудню. Судя по знойной погоде, стояло лето. Интересно, а год какой?
Мои размышления были прерваны тем, что с головы у меня внезапно слетела фуражка. Разумеется, не сама по себе слетела — что-то с силой в нее ударило. Камень? Или… пуля?
— Крутись Уроборос, да тут у них постреливают, — первой сообразила Полина. Голос ее звучал спокойно, словно речь шла о чем-то, не имевшем к нам никакого отношения. Что ж, все мы слегка притормаживаем после переноса…
Опомнившись, я схватил напарницу за плечи и повалил на мостовую. Сам тоже упал — рядом. Кажется, вовремя: сверху снова характерно тренькнуло. Возобновилась и отдаленная канонада.
— Куда же это нас занесло? — силясь вжаться в запыленную брусчатку, растерянно пробормотал я.
— Точно не домой, — заметила слева девушка. — Я помню эту улицу — мы шли по ней на пристань с вокзала. В наше время тут асфальт.
— Идет какая-то война, — продолжил рассуждать я. — Вряд ли Великая отечественная — тогда немцы до Ярославля не дошли…
— У нас почти наверняка парадокс, забыл? Может, в этой версии и дошли…
Ее слова заглушил хлесткий стрекот откуда-то из поднебесья. Вывернув шею, я посмотрел туда: над крышами, едва не задевая их растопыренными стойками шасси, тарахтел самолет-биплан с красными пятиконечными звездами на крыльях. Немного не долетев до нас, он свернул в сторону, и сделалась видна эмблема у него на хвосте — также алая пентаграмма, только почему-то нарисованная лучом вниз. Впрочем, поди еще разберись, где верх, где низ у тех, что украшали крылья…
— Нет, вряд ли это сороковые годы прошлого века, — заявила Полина, также провожая взглядом кургузый аэроплан. — Больно уж примитивная конструкция. Больше на времена гражданской похоже.
— А в Ярославле тогда были бои? — спросил я.
— Тогда везде были бои. Брат на брата, все дела… Опять же, не забывай про возможный парадокс…
— Ваше благородие! Барышня! Скорее сюда!.. — послышалось вдруг откуда-то слева. Мы с напарницей синхронно обернулись: на другой стороне улицы из приоткрытой двери подъезда нам отчаянно махал рукой какой-то человек, одетый во все черное — не считая широкой бело-сине-красной повязки на рукаве. — Нет, нет, не поднимайтесь! — прокричал он — Полина и в самом деле начала уже было привставать с мостовой. — Ползком!