– Давай и свой, – сказал он.
Взяв из рук Гриши второй пистолет, поступил с ним точно так же. Упали пистолеты в какой–то лесной кустарник, в воду или просто в траву на расстояние не менее километра друг от друга. Когда–нибудь их, наверно, найдут, но не сразу и не один человек – это уж точно.
Валера вернулся в купе, закрыл дверь, повернул рычаг запора, поднял щеколду у второй полки, чтобы никто не мог войти в эти опасные минуты. И вытряхнул из своей сумки на нижнюю полку все бумажники и кошельки, которые успел собрать в номере. Освободив их от денег – а набралось около восьми тысяч долларов, – он взял стопку кошельков и, выйдя в коридор, с паузами, один за другим выбросил их все в окно. Вернувшись, половину денег отсчитал Грише.
– Кажется, все, – сказал он устало.
– Осталось таможню пройти.
– Авось.
В середине следующего дня позвонил Мандрыка.
– Вы уже дома? – Даже на расстоянии в несколько тысяч километров в его голосе чувствовалось облегчение.
– Добрались, – ответил Гриша.
– Все в порядке?
– Даже более того.
– Не понял?
– Их было пятеро.
– И вы…
– Да, Вася, да. Нам ничего не оставалось. Не могли же мы просто уйти. Тебя бы подвели. Вошли, как ты и велел, – в половине седьмого. Ты знал, что их будет пятеро?
– Значит, вы… – проговорил Мандрыка мертвым голосом.
– Да. Но мы дома, у нас все в порядке. И это… Нужно поговорить о деньгах. С тебя крутовато причитается.
– Поговорим, – обронил Мандрыка и повесил трубку в каком–то далеком городе. Говорить дальше у него попросту не было сил.
При въезде в Коктебель со стороны Феодосии стоит громадный щит, на котором перечислены писатели, славно здесь потрудившиеся в разные годы, – Максимилиан Волошин, Марина Цветаева, Александр Грин, Вячеслав Ложко, еще кто–то из великих. Каждый приезжающий сюда мог сразу проникнуться необыкновенностью этих мест, этих волн, этих гор.
А что, и проникаются.
Солнце только что опустилось за два пологих холма, напоминающих юные женские груди. Кажется, их здесь так и называют, разве что без слова «юные». Приближались сумерки, приближался вечер, оживала площадь перед столовой Дома творчества.
Мне пора было туда.
Жора уже выставил на парапете потрясающие свои изделия, в черной его сумке наверняка затаилась бутылка мадеры. Слава Ложко уже расхаживает среди торговцев, призывая их внести лепту на поддержание порядка на знаменитом побережье.
Я развернулся и пошел в обратную сторону, в Коктебель. По обочинам сидели бабки, лузгали семечки и судачили о наступивших тягостных временах. Прямо на асфальте стояли плакатики, бабки предлагали жилье – у моря, под ключ, вас могли принять с семьей, в одиночку, с девушкой и с другом, с собакой и крокодилом. И документов не спросят, хотя, конечно, и поворчат, пожалуются на строгость порядков – все–таки другое государство.
В безлюдные места я пришел сознательно, проверить – не идет ли кто за мной, не вызываю ли я у кого интереса болезненного и пристального.
Вроде обошлось, вроде никто не устремился за мной следом. Мимо проносились машины на Феодосию, на Судак, в Симферополь, Джанкой – бойкая дорога шла через Коктебель, куда угодно можно было рвануть, хоть в Керчь и дальше на Кавказ, хоть на Азовское море и дальше на Украину.
Южный базар раскинулся по обе стороны дороги и не закрывался, кажется, всю ночь – при фонарях торговали, спали тут же в машинах, отдавали за бесценок персики, груши, дыни, арбузы, домашнее вино, поддельный коньяк, жареную осетрину.
Жора оказался на месте. Рядом две девицы похотливо хихикали, показывая юными своими пальчиками на очередной шедевр.
– А можно, мы сфотографируемся с… с ним? – спросила девушка побойчее.
– Можно, – кивнул Жора равнодушно – с подобными просьбами к нему обращались постоянно.
Что тут началось! Девушки попеременно брали изваяние в руки, прижимали к обнаженным грудям, засовывали в волосы, целовали и заталкивали себе в рот! Пока одна все это проделывала, возбужденно сверкая глазками, вторая беспрестанно щелкала «мыльницей». Не выдержав этой каменной оргии, Жора отвернулся к парапету, налил в стакан мадеры и выпил, не закусывая. Обернулся он от моря, когда изваяние уже стояло на месте, а девицы, толкая друг дружку локтями, удалялись по набережной.
– Во дают, а! – озадаченно проговорил Жора. – Ужас и кошмар! Можно представить, как они ведут себя с более естественными приспособлениями! Все произведение заслюнявили!
– Если спишь в чужой постели, – проговорил я бессмертные Жорины строки, – значит… Сам понимаешь, где находишься!
«Мыльница», которой только что орудовали несозревшие еще красавицы, напомнила мне об одном незавершенном деле. В вестибюле столовой Дома творчества расположился киоск фотоуслуг, украшенный красно–золотистой «кодаковской» рекламой. Два дня назад я сдал пленку, и уже, наверно, были готовы снимки со следами, оставленными каким–то придурком в моем номере.
Снимки получились отличными – четкими, резкими, и все особенности преступной подошвы отпечатались даже в цвете.
– Любимая женщина? – спросил Жора, увидев меня со снимками.
– Вроде того, – я сунул снимки в карман. – Кстати, о любимой женщине… Жанна не появлялась?
– Третий день не вижу. Может, уехала? Загорела она достаточно, пора и честь знать, а?
– А ручкой помахать? – спросил я. – А бутылку поставить отвальную? А в щечку поцеловать?
– Она ничего этого не сделала? – ужаснулся Жора. – В Коктебеле так себя не ведут. Что–то мне этот мужик все на глаза попадается. – Жора пристально всмотрелся в толпу. – Загорать не загорает, мадеру не пьет, к каберне тоже равнодушен. И к бабам не пристает. Ходит туда–сюда и глазами зыркает. Не наш это человек. Поганый он.
– Где? Покажи!
– Прошел только что… Как только появится, прямо пальцем в него ткну. И одет как–то…
– Как?
– Слишком серьезно. Здесь так не одеваются, если вообще одеваются. Брюки, видишь ли, на нем, туфли… Как–то даже при галстуке появился. Правда, дождь шел. Для меня ясно – или дурак, или больной. Как хохлы говорят… Якщо людина не пье, то або вона хвора, або падлюка. Как насчет мадеры?
– Глоточек можно.
Жора щедро налил в стакан золотистого вина.
– Грушей закусишь?
– Давай грушу.
На набережной явно было заметно наступление бархатного сезона – среди гуляющих зачастили старички и старушки, исчезли юные мамаши с детишками. Глупые отцы семейств, отправляя жен с детьми в Коктебель, видимо, простодушно полагали, что присутствие дитяти убережет бабу от поведения рискового и безнравственного. Простодушные люди! Дите не уберегает, оно способствует.
Постепенно стемнело.
Площадь осветилась многочисленными огнями, свечами, какими–то странными приспособлениями, которые горели сами по себе и даже давали какой–то свет. У Жоры не было фонаря, и он не мог осветить тусклые в полумраке свои произведения. И потому, едва сгущались сумерки, молча и даже с какой–то обреченностью складывал нераскупленные поделки в черную клеенчатую сумку.
– Тебе надо больше внимания уделить изображению человеческих гениталий, – сказал я ему. – Видел, как радовались эти лишенные мужского внимания юные девочки!
– Знаю я этих девочек, – проворчал Жора. – Они здесь с мая по октябрь шастают. Потом перебираются в Феодосию к мясокомбинату.
– А почему к мясокомбинату?
– Место встречи, которое изменить нельзя. И цены возле мясокомбината самые доступные. Клиенты туда на машинах не приезжают, на автобусах в основном. Остановка так и называется – «Мясокомбинат», – продолжал ворчать Жора.
– И какова же цена?
– Десять гривен. Если трезвый, можешь и за пять уговорить.
– Но над моим предложением ты все–таки подумай.
– Уже подумал. Три изделия в работе. В разной степени готовности. С различными психологическими характеристиками.
– Ты считаешь, что у этих изделий есть психология?! – ошарашенно спросил я.
– Обязательно. Вот с предыдущим членом никто не хотел фотографироваться. А от этого людей оторвать невозможно. Особенно женщин. Мужчины стыдятся.
– Почему?
– Рядом с ним они чувствуют себя неполноценными. И понимают – ничего изменить нельзя, это уже навсегда. Слушай, пошли в «Икс».
– А что это такое?
– Друг мой! Быть в Коктебеле и не знать, что такое «Икс»?! Это непростительно. Любимая моя кафешка. Там меня любят, балуют, позволяют на ночь оставлять мои произведения, и заметь – не воруют. А в других местах воруют. Недавно я заснул от усталости на набережной, и у меня среди ночи украли целую сумку моих произведений. Хотя я об этом уже рассказывал. А кроме того, в «Иксе» могут в долг дать бутылку коньяку. У тебя есть где–нибудь на земле место, где тебе без денег дали бы бутылку коньяку? – требовательно спросил Жора.
– Честно говоря… нет, – признался я, мысленно окинув побережья Греции, Кипра, Крита, Испании, промелькнули берега еще каких–то стран и островов. И я вынужден был честно признаться: – Нет у меня такого места.
– А у меня есть, – сказал Жора и вдруг перебил сам себя: – Вон тот чудной мужик. Не то хворый, не то падлюка. Не исключено, что и то и другое.
Не медля ни секунды, я бросился в указанном Жорой направлении, но пока пробивался сквозь толпу у армянской шашлычной и выскочил на простор набережной… Никого, привлекающего внимание, уже не увидел. То ли я в толпе проскочил мимо него, то ли он свернул где–нибудь в сторону.
– Не нашел? – спросил Жора. – А зачем он тебе? Если хочешь, в следующий раз скажу ему, что ты хочешь с ним встретиться.
– Ни в коем случае! – вскричал я. – Ни в коем случае!
– Понял, – кивнул Жора. – Пошли. – И он двинулся в том самом направлении, куда минуту назад рванулся и я, чтобы увидеть наконец человека, вызывающего у Жоры недоумение. Мы опять дошли до шашлычной, но тут Жора резко потащил меня влево, в темноту, в заросли каких–то южных кустарников, вплотную примыкающих к дому Волошина. Там оказался неприметный проход на территорию Дома творчества. И мы тут же оказались в полной темноте. Только далеко впереди мерцали над дорогой тусклые лампочки.