– Беру обязательство – пятнадцать минут, – твердо сказал Гриша и опять запрокинул голову, вливая в себя сверкающую в солнечном свете струю.
Миновали поворот на Внуково, проехали гаишный пост с указателем на Одинцово, дальше дорога пошла свободнее, по обе стороны стояла стена соснового леса, начиналось Подмосковье – зеленое, лесистое, манящее. Мощный мотор «Шевроле» нес машину со скоростью более ста километров в час, и ребята не заметили, как пролетели и десять минут, и пятнадцать, а когда Валера напомнил Здору о своих проблемах, они уже успели проскочить Голицыно, и теперь сплошная стена леса шла по обе стороны шоссе.
– Виноват, немного увлекся, – сказал Здор. – Значит, так, ребята, просьба… Не надо прямо на обочине, не принято… Пройдите в лесок, в деревья, там и перекурить можно, и дух перевести, а то я после этой Москвы еле живой… Задыхаюсь. Договорились, да?
– Заметано, – сказал Гриша.
Здор притормозил машину, проехал еще сотню–вторую метров и свернул на обочину, присыпанную щебнем. Ребята, не задерживаясь, вышли на обе стороны машины и устремились в лесок. Сразу от дороги шла глубокая канава с маленьким ручейком на дне, они перешагнули сырое место и углубились в придорожный кустарник. Здор, не торопясь, но и не медля, вышел из машины, приподнял сиденье, взял пистолет с глушителем и, сунув его в петлю на подкладке пиджака, пошел вслед за ребятами. Они стояли рядом, к нему спиной, в двадцати метрах от опушки и с чувством величайшего облегчения опорожняли свои мочевые пузыри. Здор, не теряя ни секунды, вынул из петли пистолет и, на ходу передвинув кнопку предохранителя, подошел почти вплотную, на расстояние двух метров.
– Тоже приспичило? – спросил Гриша, не оборачиваясь, увлеченный собственными делами.
– Маленько есть, – ответил Здор и, подняв пистолет на уровень плеча, выстрелил в одну спину, потом в другую. И еще до того, как Гриша и Валера успели упасть или обернуться, снова дважды выстрелил.
Оба упали, так и не успев сделать свои дела, не успев заправить штаны. Ребята были еще живы, и единственное, что можно было увидеть на их лицах в эти мгновения, – удивление, бесконечное удивление происходящим.
– Ничего, ребята, ничего, сейчас все кончится. – Здор подошел сначала к Валере, он почему–то казался ему более опасным. Приставив срез глушителя к голове, как раз между ухом и виском, нажал на курок. Валера дернулся и затих. То же самое он проделал с Гришей. После первых выстрелов Гриша был в сознании и попытался повернуться, убрать голову от пули, но Здор все–таки выстрелил, пуля вошла в лицо, и только со второй попытки попал именно в ту точку, в которую и следует стрелять в подобных случаях.
Он обернулся, прислушался – в лесу стояла полная тишина. Где–то совсем рядом проносились машины, и никому в голову не приходило остановиться у его «Шевроле». В таких случаях если и останавливались, то метрах в ста, в двухстах. Тормозить рядом со стоящей у обочины машиной считалось почти неприличным.
Пистолет Здор бросил между телами, а сам направился к машине. Подождав, пока мимо пронесутся несколько легковушек, несколько тяжелых грузовых машин, он открыл багажник, вынул канистру, скорее всего она была десятилитровой, и, захлопнув крышку багажника, вернулся в лес. Подойдя к трупам и убедившись, что они перестали дергаться и хрипеть, обшарил карманы, и брючные, и на пиджаках, снял часы, часы тоже могли вывести на след, и забрал документы, кошельки, билеты, особенно билеты, чтобы никто никогда не догадался, откуда они и куда собирались. Все это он ссыпал в заранее приготовленный целлофановый пакет. Свинтив крышку с канистры, Здор щедро полил оба тела, стараясь, чтобы бензин хорошо пропитал одежду, чтобы его достаточно скопилось в волосах. В какой–то миг ему показалось, что кто–то из ребят вздрогнул, зашевелился, и он еще раз полил лицо бензином, стараясь, чтобы наполнились рот, ноздри, уши. Вылив весь бензин, он бросил канистру тут же и, отойдя на несколько шагов, вынул заранее приготовленные спички. Чиркнув о серную поверхность коробка, Здор, не дожидаясь, пока сера разгорится, бросил спичку в сторону тел.
Огонь не просто вспыхнул, он как бы взорвался с жадным гулом. И запылала одежда, запылали волосы, лица, все сразу в одно мгновение было охвачено яростными, нетерпеливыми языками пламени.
Подхватив пакет с документами, Здор шагнул в листву кустарников. Напоследок, прежде чем скрыться в зарослях, оглянулся на секунду–вторую.
– Простите, ребята, – пробормотал он. – Так уж получилось… Сами виноваты. Жадность фраера сгубила.
Выйдя к машине, Здор, не задерживаясь, не глядя по сторонам, сел, включил мотор, сразу набрал скорость и унесся, унесся подальше от этого места, неприятного, какого–то гнетущего места, рядом с которым даже находиться не было никаких сил. Проехав километров десять, он развернулся и помчался в обратную сторону. И сколько ни всматривался в знакомую ему обочину, так и не смог увидеть дыма. Отвратного запаха горелого человеческого мяса тоже не почувствовал. У поворота на Одинцово Здор уже смог неплохо управиться с тормозами, вовремя остановился перед красным светофором, дождался зеленого, с места тронулся без спешки, как это делают люди добропорядочные и законопослушные.
Когда он вошел в кабинет Выговского, то застал там и Мандрыку. Оба сидели в креслах. К Здору не бросились, только головы повернули, только пальцы и у одного, и у второго глубже впились в мягкие подлокотники кресел. И молча, в каком–то оцепенении смотрели на Здора. А он тоже не произносил ни слова, и не потому, что играл в какую–то значительность, у него попросту не было никаких сил, да и вообще все слова казались совершенно излишними. Бросив целлофановый пакет с документами Гриши и Валеры на стол Выговского и уже этим как бы зачислив его в соучастники, Здор наконец сел в кресло.
– Если вы сейчас же, сию минуту не нальете мне стакан текилы, то я… То я умру.
И эти его слова прозвучали как отчет об успешном выполнении опасного задания.
– Ты хочешь сказать… – начал было Выговский и замолчал.
– Да, – сказал Здор.
– Все нормально? – спросил Мандрыка негромко.
– По плану.
– Без накладок?
– Без.
– Там, на обочине, где ты остановился, земля… – И Выговский опять замолчал.
– Щебень, – ответил Здор.
– Это хорошо. Значит, текилы, говоришь?
– Не шампанского же! – воскликнул Здор почти возмущенно.
Он начал приходить в себя.
На Коктебель навалилось бабье лето. Снова наступили тихие, солнечные утра, море сделалось совершенно прозрачным, ушли грозы. Можно было войти в воду по горло и рассмотреть на дне камешки во всех их морских и горных подробностях. А волна все–таки была, почти неслышная, почти невидимая, и нужно было внимательно вслушаться, чтобы уловить ее даже не шелест – шепот. Как это бывает иногда с женщиной, когда слова угадываются не по звукам, а по касанию губ…
Бывает.
Труп Мясистого увезли в Феодосию. Что с ним делать, никто не знал. Документов при теле не обнаружилось, не нашлось и денег, и было даже непонятно, на что этот человек жил. И самое главное – неизвестно, где жил. Всех горничных, вахтеров, администраторов гостиниц и пансионатов чуть ли не строем прогнали мимо Мясистого, но никто его не опознал.
Вывод мог быть только один – где–то снял комнату и там обитал вдали от глаз людских. При его профессии это было грамотное решение. Остановился, к примеру, у какой–нибудь бабули и жил, не оставляя следов. Приехал, уехал, да и был ли он вообще в поселочке с причудливым названием Коктебель?
Никому не ведомо.
Молоденький лейтенант, конфузясь от свалившейся на него обязанности, ходил по номерам девятнадцатого корпуса и задавал постояльцам одни и те же бестолковые вопросы.
Пришел и ко мне.
Рыжий, в веснушках, видимо, недавно что–то закончил, погоны лейтенантские получил. Ручки тоненькие, голос слабенький, шариковая ручка какого–то застиранного голубоватого цвета, конечно, не писала. Он и дул на нее, и тряс, и матерился вполголоса – ручка оставалась непреклонной.
– Скажите, вы что–нибудь слышали в эту ночь? Я имею в виду, что–нибудь подозрительное? Сами понимаете, под вашими окнами нашли этот… В общем, труп нашли, – он еще не мог легко и свободно произносить это слово. Привыкнет. Насобачится так, что замечать перестанет, как из него будут выскакивать словечки и похлеще.
– Нет, ничего такого я не слышал.
– Крепко спали?
– Крепко. Поддатый был. Мы с приятелем посетили местное отделение стриптиза.
– Что за отделение такое? – удивился он.
– Голых баб показывают. Под музыку. Не совсем, конечно, голых, но так, почти. Они могут и до конца раздеться, но за отдельную плату. Пятьдесят гривен за трусики.
– Что–то дороговатые трусики, – включился лейтенант в разговор более для него приятный.
– Не сами трусики, – пояснил я терпеливо. – Трусики они оставляют себе. И на следующий вечер опять их используют при исполнении обязанностей, в служебных надобностях. А пятьдесят гривен берут за временное снятие трусиков. Чтоб клиент убедился – там у нее, в трусиках, все как у остальных женщин, или что–то необыкновенное, никем доселе не виданное.
– А что, некоторые сомневаются? – усмехнулся лейтенант.
Вопрос мне понравился, я даже посмотрел на рыжего с уважением. В этот момент наша беседа прервалась – кто–то постучал. Не успел я подняться, как дверь открылась и в комнату заглянула Жанна. Тонкой своей, опять я про тонкую руку, так вот тонкой своей загорелой рукой она сделала мне приглашающий жест, дескать, срочное дело, важное слово хочу сказать.
Я вышел на площадку и закрыл за собой дверь, чтобы лейтенант не слышал наших тайн.
– Я сказала ему, что эту ночь мы провели вместе, понимаешь? – прошептала Жанна.
– С кем провели? – не понял я.
– Мы с тобой. Вдвоем. Вместе. В твоем номере. Любовью всю ночь занимались. Он меня допрашивал. Я ему так сказала.
– Зачем?
– Ну… Может быть, тебе это понадобится.