Нас было много на челне…
Иные парус напрягали, иные тихо умирали.
Лишь я заброшенный пловец…
Лишь я загадочный певец…
Лишь я законченный подлец…
Откуда–то снаружи раздался свист. Я подошел к окну, отодвинул штору.
Внизу, совершенно мокрый, настолько мокрый, что даже не прятался от потоков дождя, стоял Жора. Увидев зыбкое мое изображение сквозь стену дождя, он махнул рукой. Я спустился вниз, открыл дверь.
Он прошел по номеру, оставляя за собой мокрые туфли, плащ, какую–то бесформенную кепку.
– Прекрасная погода, не правда ли? – спросил я.
– Нормальная, – кивнул Жора. —
Запретите мне пить – своей силой воловьей,
Все запреты нарушив, я достану питья.
Запретите любить – и наполнит любовью
Мою тихую душу парадокс бытия.
– Наливай, – сказал я.
В шутку сказал, чтобы не молчать, чтобы показать, что и я жив, что и во мне еще теплится огонек. Но Жора все понял правильно – порывшись в мокрой своей одежонке, он вынул бутылку мадеры. Видимо, она долго мокла под дождем, поскольку этикетка сползла и теперь косо торчала, прилипнув к донышку бутылки.
Мы молча чокнулись гранеными стаканами.
– Жанну видел, – сказал он.
– Живая?
– Не понравилась она мне на этот раз.
– Сошел загар?
– Загар держится, хотя и потускнел… Меня не узнала.
– Может, не увидела?
– Увидела.
– В таком виде и я бы не узнал.
– Я был гораздо суше.
– Где?
– В Феодосии. Недалеко от галереи Айвазовского. Там рядом почта и переговорный пункт. С кем–то общалась.
– По телефону?
– Да, – Жора опять разлил по стаканам вино. – По междугороднему. Там в окошке работает знакомая женщина… Она хорошо ко мне относится. Откровенно говоря, она всегда ко мне относилась… с пониманием. Я спросил у нее – куда звонила эта юная красавица… И женщина мне сказала… Не лукавя, не таясь. Она всегда со мной вела… И на этот раз тоже.
– Ну? – не выдержал я.
– Ганновер. Север Германии.
– Слышал, – сказал я.
Я мог бы еще много чего сказать, поскольку мне много чего открылось, едва я услышал это короткое слово «Ганновер». Но Жоре мои соображения были совершенно ни к чему. Мне вдруг стало неоспоримо ясно – пора сматываться.
И лучше сегодня, нежели завтра.
И лучше до обеда, чем после.
– Кстати, не дозвонилась. В Ганновере к телефону никто не подошел. Тебе все это ни о чем не говорит?
– Говорит.
– Значит, я не зря приволокся в такую рань?
– Не зря.
Когда звучит призыв «Налей!»,
То, утверждать я не устану,
Мне блеск граненого стакана
Милей всех кубков королей!
Сольемся, друг, ведь мы с тобой,
Пожалуй, братья – два сосуда!
И радостно живем, покуда
Полно в нас жидкости хмельной!
– Жора… Ты слышал когда–нибудь имя великого поэта древности – Омара Хайяма?
– Доводилось, – настороженно проговорил Жора.
– Так вот, этот Омар в подметки тебе не годится. Слабак!
– Да? – произнес Жора озадаченно. – Тогда я пошел за мадерой.
И, сунув ноги в мокрые свои туфли, на дне которых еще плескалась дождевая коктебельская вода, набросив на плечи черное пальто со стекающими струйками воды, Жора вышел из номера. Подойдя к окну, я увидел, как, ссутулившись под дождем, он частой походкой заторопился к киоску, едва ли не к единственному киоску, который не закрылся на этом диком, кошмарном по своей безысходности, безлюдном побережье.
Вернувшись из больницы, Выговский застал свою контору в явном запустении. Машин на стоянке почти не было, не видел он и охранника у подъезда. Скользнул взглядом по окнам – шторы задернуты даже в тех комнатах, где задергивать их не было никакой надобности. Об убийстве Курьянова он узнал еще в больнице, телевизионщики доложили ему об этом событии во всех подробностях – и дырку во лбу показали, и в какой позе застали, показали, как всплескивали руками и причитали его последние собутыльники, мгновенно протрезвевшие и даже, кажется, радостно возбужденные. Они никак не ожидали, что в этот день случится такое крутое развлечение. Как же – их мнением интересовались, у них спрашивали, просили поделиться впечатлениями, предположениями, догадками.
– Не было врагов у Анатолия Анатольевича, не было! – твердили они в один голос. – И не могло быть врагов у человека столь порядочного, самоотверженного в работе и неподкупного.
Говорили и сами не верили себе же, поскольку понимали лукавыми своими мозгами, что неподкупность тоже достаточно уважительная причина для подобной разборки.
Выговский медленно поднялся на второй этаж. С кем–то здоровался, кому–то что–то отвечал, благодарил за какие–то поздравления. Он и сам не знал – с чем его можно поздравлять.
Разве что с тем, что остался жив.
Секретарша вскочила при его появлении, почему–то прижала руки к бокам, будто всю жизнь в армии прослужила, уставилась на Выговского с откровенным испугом.
– Я вас приветствую, – сказал Выговский. – Прекрасная погода, не правда ли?
– Да, Игорь Евгеньевич… Представляете, с утра шел дождь, а потом такое солнце выглянуло, такое солнце…
– Круглое?
– Да, – кивнула секретарша в полнейшей растерянности. – Совершенно круглое. Будто кто–то циркулем нарисовал, представляете?
– Представляю, – кивнул Выговский. – У нас в живых кто–нибудь остался, кроме меня?
– Не знаю… Вроде как больше ничего подобного не было.
– Здора похоронили?
– Да, все очень удачно получилось.
– Удачно? – переспросил Выговский. – Ну ладно… Пригласите ко мне Мандрыку.
И он вошел в кабинет.
А когда с трудом уселся в свое кресло и через некоторое время поднял голову на шорох, увидел в дверях секретаршу.
– Игорь Евгеньевич…
– Неужели опять что–то случилось?
– Это… Мандрыка… Отсутствует.
– Еще не подошел?
– Его уже неделю нет.
– В каком смысле? Убили?
– Не знаю… Нет, и все.
– Так… Кто же остался?
– Усошин звонил вчера… Интересовался. Я сказала, что сегодня вы будете. Обещал позвонить.
– Хорошо ему там, за колючей проволокой, – усмехнулся Выговский. – А этот… Мандрыка… Что, ни милочки, ни записочки? Ни звоночка, ни весточки?
– Ничего. Только это… Как вам сказать…
– Да уж скажите как–нибудь, поднатужьтесь, – Выговский не скрывал раздражения.
– Когда его не было день, второй, третий… Я зашла к нему в кабинет. И вы знаете, что меня поразило…
– Что же вас поразило?
– Порядок.
Выговский почувствовал, что устал. Он откинулся на спинку, закрыл глаза и несколько минут просто дышал, стараясь восстановить сердцебиение. Придя в себя, все еще не открывая глаз, махнул секретарше рукой.
– Подходите, садитесь… Мне трудно быть все время развернутым в вашу сторону. Итак, вас поразил порядок в кабинете главного бухгалтера Мандрыки. Я правильно понял?
– Дело не в самом порядке… Кое–что исчезло.
– Например?
– Нет ежедневника… У него на столе всегда лежала дорогая ручка с золотым пером. Ее тоже нет. Приходили ко мне из бухгалтерии девочки. Они не могут найти кое–какие документы… И еще… У него в шкафу всегда висело несколько пиджаков и сорочек. Знаете, он любил менять пиджаки…
– В клетку, – чуть слышно произнес Выговский.
– Да, у него все пиджаки клетчатые. Так вот… Нет ни одного. Вы это можете как–то объяснить?
– Могу, – кивнул Выговский. – Да вы и без меня уже обо всем догадались. Сбежал Мандрыка.
– И это, Игорь Евгеньевич… Он снял большую сумму со счета. Несколько миллионов.
– Долларов?
– Разумеется. Эти деньги пришли, когда вы были в больнице.
– Домой к нему звонили?
– Телефон молчит. И еще, Игорь Евгеньевич… Вас уже недели две хочет видеть жена Фаваза.
– Валентина?
– Да… Я сказала ей, что вы приедете сегодня. Она будет звонить. Фаваз тоже убит, вы знаете?
– Знаю, – кивнул Выговский. – Кто–то мне об этом сказал… Да, Здор и сказал. Успел сказать перед смертью. Еще в Испании. Не то сказал, не то признался… В этих своих знаниях, – Выговский продолжал бормотать, как бы разговаривая сам с собой, сидя все так же откинувшись в кресле и глядя прямо перед собой в клокочущее перед ним пространство.
– Как быть с Валентиной?
– Передайте охране, чтоб пропустила. У вас все?
– Вроде все… Извините, что встречаю такими новостями… Но есть и другие. Деньги поступают, предприятия работают… Но пошли сбои.
– Так и должно быть, – Выговский оттолкнулся от спинки и склонился над столом. – Значит, сбежал Мандрыка, значит, все–таки сбежал, сучий потрох!
– Похоже на то.
– Очистил счета и был таков.
– Бухгалтерия склоняется именно к этому.
– Тут и склоняться не надо, – опять усмехнулся Выговский.
Несмотря на все услышанное, Выговский с удивлением обнаружил в себе вовсе не угнетенность или какую–то обреченность. Пришло успокоение. Он не то чтобы знал, скорее догадывался, что хороших новостей по возвращении из больницы не услышит, их попросту не может быть. Было опасение узнать нечто кошмарное, непереносимое. Но новости оказались не столь уж и плохими, нормальные новости, предсказуемые. Выговский ожидал чего–то похожего. Даже бегство Мандрыки он если и не предвидел, то допускал. Не надо быть сверхпроницательным, чтобы догадаться о таком развитии событий. В конце концов, о времени возвращения его и Здора из Испании знал только один человек – Мандрыка. И узнал он об этом за день. Выговский поступил так сознательно, чтобы никаким наемным ребятам не дать времени подготовиться. Но те все–таки успели организовать не просто подготовку, а продуманную засаду на дороге из Шереметьева.
Кого можно заподозрить в первую очередь?
Конечно, Мандрыку.
Ход его мыслей тоже был вполне предсказуем. Если бы покушение удалось в полной мере, если бы убили не только Здора, но и Выговского, тогда Мандрыка никуда бы и не сбежал. Зачем ему бежать, если он остается единственным владельцем всей лесной империи с северными разработками, пилорамами, мебельными фабриками и прочим хозяйством?