— Обкурились, говоришь? — переспросила ехидно старейшая. — Тогда вороне скажи, — пусть не беспокоится — нас, мол, тут нету и воронят таскать некому!
Наталья почесала болящий затылок и промолчала.
Они приземлились рядом с большим чумом. Старейшая достала из-за пазухи завернутое в узелок подношение, не разворачивая положила у входа и, откинув полог, забралась в чум, приглашающе махнув рукой Наталье.
В чуме было пусто и, несмотря на давно погасший оча, удивительно светло. Рядом с очагом стояла широкая, плоская, до краев наполненная водой бронзовая чаша.
— Для гадания? — спросила Наталья у старухи, кивнув в сторону чаши.
— Для смотрения, однако, — ответила старуха. — Ответ на свой вопрос получить хочешь? В чашу смотри. Она ответит.
— Так просто? — неверяще переспросила девушка.
— А ты ждала шаманских плясок и полоумных завываний? С этим — к нойдам, у нас, женщин, по-другому. Вопрос задать не забудь, когда в чашу смотреть будешь. Мое дело — Луот-хозик задобрить, если раньше времени вернется, да ответ растолковать, если сама не сообразишь.
Наталья пожала плечами и склонилась над водой, стараясь выбросить из головы посторонние мысли. Почему так странно складывается ее жизнь? Кто или что стоит за ее неприкосновенностью? Неужели ответы, которые она искала с тринадцати лет, лежат здесь, в пятисантиметровом слое питьевой воды над потемневшим от времени дном бронзовой чаши?
Девушка напряженно всматривалась в недвижное водное зеркало. Долгое время ничего не происходило, и собственная вера в чудо, подвластное старой шаманке, стала казаться нелепой и конфузной, словно Наталья стала жертвой чересчур затянувшегося розыгрыша. Девушка уже хотела обернуться, чтобы выяснить у старухи, кто заплатил ей за столь глупую шутку, когда в глаза бросилась неестественная гладь воды — ведь должна же была возникнуть рябь от дыхания! И отражения почему-то тоже не было…
Словно дождавшись Натальиного озарения, вода в чаше помутнела, а когда муть исчезла, вместе с ней исчезло дно чаши, открыв взору девушки зеленовато-голубую бесконечность.
Наталья неверяще коснулась поверхности, погрузила пальцы, затем всю кисть. Вода коснулась обшлага рубашки, но пальцы не нащупали дна. Внезапно закружилась голова. Прозрачная бездна затягивала, как омут. Наталья оперлась руками о землю, пытаясь удержать себя от падения внутрь чаши и с ужасом ощущая, как неодолимая сила сминает ее волю, заставляя подчиниться призыву. Она застонала сквозь стиснутые зубы, но позвать на помощь уже не сумела.
Где-то в глубине превратившейся в колодец чаши возникло пятно хаотично клубящегося мрака. Мрак быстро разрастался, его структура обретала признаки упорядоченности, в которых Наталья с содроганием узнала образ крутящейся воронки приближающегося смерча.
Еще несколько секунд назад он казался далеким и в силу этого безопасным, но теперь, заполнив собой большую часть чаши, смерч готовился к финальному броску к намеченной жертве. В его яростном кружении чувствовался некий гипнотический ритм, поймавший взор девушки в смертельную ловушку — ни оторваться, ни зажмуриться, ни отпрянуть. Только одно еще удавалось Наталье — удержать себя от прыжка навстречу всплывающей из бездны смерти.
Колодец чаши не имел стен, и было невозможно определить расстояние до смерча, однако Наталья знала его, чувствовала каждый оставшийся между ней и смерчем метр: тысяча… восемьсот… пятьсот пятьдесят… триста… Вода в чаше задрожала и покрылась рябью, но смерч по-прежнему был виден совершенно отчетливо. Двести… сто пятьдесят… Стенки чаши начали мелко вибрировать, и в чуме раздался сверлящий вой. Откликаясь на него, по телу пробежала ознобная волна. Сто метров… шестьдесят пять… Вой усилился до нестерпимости, от него ныли зубы и закладывало уши. Сорок… тридцать… В этот момент случились сразу три события: смерч почуял близость жертвы и рванулся к ней с утроенной скоростью; руки Натальи не выдержали давления и ослабли, бросив девушку лицом в воду, и, наконец, еще одно — в тот момент, когда до воды остались считанные сантиметры, что-то сильно ударило ее в бок, оттолкнув в сторону от чаши.
В следующий миг тонкая пленка воды, отделявшая смерч от поверхности, исчезла с жалким хлюпаньем, почти не слышным за остервенелым воем. Наталья обреченно ждала, когда инфернальный пришелец втянет ее в свою ненасытную утробу, но действительность оказалась страшнее: в воздух взметнулись две извивающиеся струны черного дыма. Наталья завороженно следила, как их концы разветвлялись, формируя нечто, напоминающее человеческие кисти… Через мгновение трансформация завершилась: уродливые, гротескно искореженные, оканчивающиеся антрацитно-блестяшими когтями руки принялись жадно шарить вокруг в поисках внезапно ускользнувшей добычи…
К чаше, уворачиваясь от когтистых лап, метнулась чья-то смазанная от скорости тень. Тень на миг застыла, и Наталья увидела искаженное неимоверным напряжением лицо вцепившейся в край чаши старейшей. Время замедлило бег почти до полной остановки — Наталья видела, как, почуяв ее, замерли в воздухе свитые из черного дыма хищные лапы и с ленивой грацией устремились на перехват, опережая ее слабую попытку увернуться. Она видела, как одна из лап сомкнулась на ее ноге и из-под впившихся в джинсы когтей выбились едко пахнущие паленой тканью струйки дыма. Вой легко заглушил жалобный девичий вскрик. Сотканная из дыма лапа обрела плотность стали и раскаленными клещами потянула девушку к разверзшейся пасти вихря. Казалось, ей уже не было спасения, но тут, поддавшись отчаянным усилиям старейшей, край чаши нехотя оторвался от земли, явив миру доселе не существовавшее дно. Чаша медленно встала на ребро… и перевернулась.
Вой стих. Отрезанные от хозяина лапы вновь обернулись дымом. Тяжелые черные полотнища неестественно быстро стекли на пол и втянулись под край чаши, оставив после себя смрад гниющей мертвечины. Воцарилась звенящая тишина… которую тут же прервал скрипучий голос старейшей:
— Хватит разлеживаться — уходить надо! Луот-хозик домой спешит! Не хватало нам еще и с Оленьей Хозяйкой отношения выяснять!
Наталья с трудом перевернулась на живот и попыталась оторвать себя от земли. Руки тряслись, категорически отказываясь удерживать неимоверно потяжелевшее тело. Зубы противно стучали, наполняя рот мельчайшими крошками эмали. Мускулы живота вдруг скрутила болезненная судорога, и Наталью вырвало. Желчная горечь наполнила рот, усилив и без того невыносимые спазмы, и прошло немало времени, пока Наталья сумела хоть немного прийти в себя.
— Очухалась? — безжалостно спросила старуха. — Давно пора! Вылезай из чума, тебе говорят! Иначе совсем худо будет!
Всхлипывая и размазывая рукавом по лицу смешавшиеся с каплями рвоты слезы, Наталья полезла наружу.
Как они возвращались в стойбище, Наталья не запомнила: стоило ей вылезти из чума Луот-хозик, как мир закружился в бешеной карусели, смешав тундру и небо над ней в единый уносящийся назад тоннель. В себя она пришла уже в стойбище, сидя, привалившись спиной к корявой карликовой березе. В паре метров от нее, у соседнего дерева сидела старейшая и дрожащими руками набивала трубку.
— Это и был ответ на мой вопрос? — выдавила из себя Наталья, как только к ней вернулся дар речи.
— Он самый… — сердито отозвалась старейшая. — Черен был тот день, — продолжила она после паузы, — когда ты решила искать ответы на землях предков… Лучше бы я тебя не встречала: однако Луот-хозик жутко рассердилась — олешки разбежаться могут, заболеть могут… много даров дарить надо, однако… сильно откупаться надо…
— Я ли виновата, что ты меня с собой поволокла, — обидчиво возразила Наталья, — и в чашу смотреть заставила?
Старейшая долго молча сопела, яростно затягиваясь. Табачный дым окружил ее густым сизым облаком.
— Это не вина твоя, — вымолвила она наконец, — это беда твоя. Проклятье Черного Нойда вновь проснулось и требует новую жертву! Не верила я, однако, не хотела верить…
Проклятие Черного Нойда? Наталья услышала о нем впервые, но, судя обилию заглавных букв, явственно слышимых в голосе старейшей, лучше было бы о нем не слышать вовсе.
— Что еще за проклятие? — обреченно спросила она.
— Был такой, — нехотя ответила старейшая, когда Наталья уже отчаялась вновь услышать ее голос, — долгая история, однако всю рассказывать не буду: времени нет, желания нет, один страх есть… Большую силу имел Черный Нойд — Мец-хозин для него добычу гнал, Аккрува — Рыбий Хозяин ему сети наполнял. Олени сыты были, не болели. Саамы ему самые большие дары несли, только все мало было Черному Нойду. Загордился, нос высоко задирать начал. «Я для вас теперь верховный бог — Радиен-Атче! — говорить начал, — так ко мне и обращайтесь!» Сайво — предков — уважать совсем перестал: кормить перестал, дары дарить перестал. «Я сильный, мне сайво совсем не нужны», — говорил…
— Если это короткая история, — тихо пробормотала Наталья, — то какова же полная версия?
Впрочем, перебить старухино повествование она не решилась — ну как обидится и самого главного не расскажет? Старуха меж тем продолжала говорить, зажмурив и без того узкие глаза и привалившись головой к березе:
— Кто из них к кому пришел, того не знаю, однако встретился Черный Нойд с Неназываемым и сказал ему: «Я сильный, ты сильный, хочу рядом с тобой стоять, чтоб все меня боялись и дары дарили!»
Рассмеялся Неназываемый и ответил: «Будешь со мной рядом стоять, если саамы каждую третью весну мне невесту дарить будут! А перестанут — я сам выбирать начну: но из твоей крови! Я добрый: только раз в три поколения приходить буду!»
Старейшая еще раз затянулась, но в трубке только заклокотало. Она сплюнула, выбила пепел и принялась набивать трубку по новой.
— И что же, — не выдержав долгого молчания, спросила Наталья, — ты хочешь сказать, что я его крови и пришел мой черед?
— Ничего я больше не хочу, — отрезала старейшая, — однако последнюю невесту Неназываемому сожгли, когда я еще девчонкой была. Как раз три поколения минуло… Потому тебя никто обидеть не может, что Он не дает — для себя бережет!