Она бросилась за угол здания, в переулок, и, как только он забежал за ней, увидел, что она в дальнем конце переулка, уперлась в тупик – кирпичную стену. Он посмеялся, замедлился, прогулочным шагом направился к ней – кошка играется с мышкой.
Он почти подошел, когда она обернулась, выронила освежитель дыхания, сумочка соскользнула с плеча на землю. И тут он увидел, как из нее что-то сочится. Тень – и эта тень сложилась вокруг нее, как крылья таракана. Затем появились новые тени, скользили по стенам переулка из-за помойки. Тени ползли по кирпичам, как пауки, шуршали, упали на землю и в мгновение ока стали черными скелетами, а потом – огромными насекомыми.
Загонщик выхватил нож из-под рубашки, который собирался применить на женщине. Тени застрекотали по стене и переулку, насекомые лапки цокали по мостовой, щупальца качались в воздухе, как алкоголики, которые ловят такси. Цокающие тени сомкнулись вокруг него.
Он полоснул ножом. Даже порезал, в этом он был уверен – они были твердые, - но они так и надвигались, засовывали влажные тени под его кожу, толстые, как шерстяные одеяла. В тенях были лица, почти человеческие, но черты расплывались и менялись, как тающий воск. Мелькали зубы и слышались голоса, но слов он разобрать не мог. Тени схватили и без труда подняли его, словно бы изучая. Насекомые лапки трогали его, щупальца ласкали.
И тут возникла девушка, вышла из теней, больше не объятая тьмой, поплыла к нему. Из пор ее кожи вылезли маленькие жучиные ножки, и они росли, увеличивались, схватили его, прижали к ее рту, который открылся нараспашку. Изо рта что-то выползло и так быстро заскочило в него, что он и понять не успел, что произошло. В него вонзились острые щупальца, проникли под кожу. Щелкали зубы, потекла кровь. Он чувствовал ее тепло на лице, шее и спине, а потом ногах и мошонке – он истекал кровью из тысячи порезов и укусов.
Хотелось бежать. Хотелось кричать. Но ноги не касались земли. Он висел над ней. Когда он попытался закричать, все, что послышалось, – стон, потому что рот был забит какой-то толстой ползучей гусеницей размером с банан. Оно спускалось в его горло и живот. Живот зашевелился и разбух.
Он давно выронил нож. И не помнил, когда тот упал из руки. Теперь он был беспомощной добычей.
На один счастливый миг он ничего не чувствовал. Его парализовало. Но казалось, что его опустошают, будто он только что освободил кишечник.
Затем его прижали к земле животом. Теперь он почувствовал боль. Она налетела, как поезд, такая жуткая, и спина хрустнула, как хлебная палочка. Затем последовало онемение. Он увидел по бокам от лица ботинки, пятки смотрели в небо. Хруст стоял громкий. Он уже должен быть мертв, думал он. Мертв. Но увы. Ему не повезло.
Внезапная боль исчезла. Он онемел, как будто его обкололи новокаином; нет, как будто он сам стал Новокаином.
Его постепенно скатывали в шарик плоти. Слезы струились по щекам и капали на землю переулка. Его подняли и закинули в большой черный мешок, и мешок закрылся; мешок был из влажных теней. Его понесли среди вздохов и довольного урчания, как будто он был всего лишь кулем с перьями, который закинут в огонь.
6
«Ноктюрн» в час ночной
Колеса катились по воде, тащили тушу «Ноктюрна» по мягкой темноте прохладной ночи. Горели красно-желтые китайские фонарики. Они были цвета крови и меда. Ужин кончился, стол убрали, и Элвис с остальными разошлись по каютам.
У себя в каюте, сидя на кровати, Элвис думал: “Hу и пиздец. Мне надо работать над новым альбомом. Может, поучиться самому писать песни. Никогда не умел. Но зато умею петь. И как умею. Теперь я пою лучше, чем в начале. В голосе появилась глубина, мощная и резонирующая. Я становлюсь все лучше.
И на что я трачу талант. Дебильные, поганые говнокиношки, и все потому, что не могу убивать монстров с чистым разумом, если сконцентрируюсь на чем-то серьезном, что требует всей мозговой активности, — приходится выбирать либо то, либо другое. Полковник Паркер, мать его. Сказал, если буду сниматься в говне и петь дурацкие песни, то заработаю кучу денег и куплю себе все, что захочу.
Зато не надо переживать, чтобы войти в роль. Играй себя и не заморачивайся. Не репетирую. Не учусь. Простые реплики. Дурацкие песни. Перепихон с коллегой. Ничего особенного. Ну, перепихон – это правда неплохой момент”.
“Вот только в бочке меда есть ложка дегтя”, - думал Элвис. – “Разум у меня все равно мутный. Я принимал все, что только можно, хоть и по рецепту. В смысле, раз по рецепту, значит, мне это правда нужно?
Да блин, ты меня вообще слушаешь? С кем я там разговариваю? Сам с собой, очевидно, а я себе всегда отвечаю так, как хочется мне. Но, может, если бы я был честным, я бы себе сказал: «Элвис, ты сам себе в глаза пиздишь, сраный эгоист, только себя не одурачишь».
Наркота ломает тебе жизнь. Тебя пнут под жопу и оставят валяться в канаве рядом с пивными бутылками и псиной, которую сбили на шоссе. Это же очевидно, сынок. Очнись!”
Элвис бросил думать и взглянул на чемодан на подставке рядом с кроватью. Его уже открыли за него, одежду аккуратно выложили мертвые руки.
Он подумал: «Мертвяки лапают мои трусы и разворачивают носки. Ну неправильно это».
Хотелось колес, но, к счастью, хотя он их не захватил и не знал, где достать, он справлялся и без них – здесь у него был смысл жизни, как когда-то в музыке.
Элвис бросил думать о том, что не мог изменить, о неправильных поворотах, на которые свернул. Слишком удручающе. Надо видеть себя в более позитивном ключе. На самом деле он герой. Правда, никто этого не знал. Он спасал людей от дыхания чудовищ на затылке. По большей части.
Элвис содрогнулся, словно чтобы стряхнуть уныние.
Полковник предоставил ему шкатулку с кубинскими сигарами, которые он любил, оставил у кровати. Элвис выудил сигару, взял зажигалку, которая лежала там же, вышел на палубу, встал и закурил. Втянул дым, но не глубоко, затем выпустил в ночной воздух.
А потом увидел ее.
Она стояла на палубе, и лунный свет был к лицу Рэйвен, которая предпочитала, чтобы ее звали Дженни. Как же он ей шел. Она была в нем как во второй коже, словно ангел, снизошедший прокатиться по речке. Китайские фонарики с луной отражались от воды, и другого света не было, не считая мигающих огоньков на берегу. Все цвета романтики. Дженни стояла на палубе, положив руки на перила.
Элвис сделал к ней шаг, понял, что на самом деле курить не хотелось. От сигары был гадкий вкус во рту. Он подошел к борту, выкинул ее в Миссисипи и направился к Дженни. Шел так же, как во многих своих фильмах. Слегка опустив голову, застенчиво, прикрыв глаза и нацепив полуулыбку. Его стиль отлично работал с женщинами. Элвис одновременно умудрялся выглядеть потерявшимся мальчишкой и опасным преступником. Он репетировал перед зеркалом: если не выйдет – похоже, будто у него запор, если выйдет – перед ним раскроются врата экстаза.
Когда он приблизился, она сказала:
- Очень мягко ходишь. Плеск, когда ты что-то выкинул за борт, громче твоих шагов.
- Сигара, - сказал он, - не такая уж она и громкая.
- У меня необычный слух, - сказала она. – Не как у Слепого, но дает преимущество. Я живу со стуками, шорохами и эхом, которые другие не замечают. Сверчок может быть громким, как скрипка, движение языком во рту у человека через комнату – как будто кто-то выжимает банное полотенце над ухом. Скрипучие ботинки – словно визжащие хорьки. При исполнении я могу идеально оценить свой голос, но приходится надевать беруши, иначе музыка, мониторы и собственное пение стали бы сущей пыткой. С берушами я слышу нормально, это удобно. Но ты ходишь слишком тихо даже для моих ушей.
- Меня часто говорят, что во мне есть кровь индейца.
- Походка не имеет отношения к генетике. Этому учатся.
- Думаешь?
- Знаю. И мне действительно приятно познакомиться. У моего папы есть все твои пластинки. Даже самые старые. И подумать только, ты занимаешься не только музыкой, с Полковником. Великолепно, в твоем возрасте.
- Кажется, моя гордость содрогнулась и упала в мучениях.
Она отвернулась от реки. Впервые она посмотрела на него прямо. Улыбнулась. Да, ангел.
- Как тебя в это втянули? – спросил Элвис. - У тебя изумительная карьера, а теперь ты и здесь. Поверь, для карьеры это только хуже, а через какое-то время хуже будет и тебе. Мне сперва нравилось, но это изматывает.
- Как и тебя, меня привлек Полковник. Он умеет видеть таланты. И в пении, и странностях, благодаря которым мы особенные.
- Твоя странность – слух?
- Одна из странностей. Еще я необыкновенно гибкая.
- Вот это интересно.
- Так говорят все мужчины. Забудь. Ничего не будет.
- Нет?
- Нет, - она помолчала. – Полковник только сказал, что у меня подходящие для работы разум и тело, и именно это он и имел в виду. Он не думал о том, о чем думаешь ты. По крайней мере, мне так не показалось.
- Он, конечно, деловой, но если он об этом не думал, то либо он специалист по задним приводам, либо у него не хватает яиц.
Она усмехнулась, оперлась на перила и смотрела, как мимо течет вода.
- Я знаю многих “специалистов по задним приводам”, как ты говоришь. И некоторые из них мои друзья.
- Ну ладно, - сказал Элвис, не желая продолжать этот разговор, не разбираясь в меняющемся мире, не понимая, где добро, а где зло. Взамен одарил ее одним из своих фирменных взглядов; про который ему говорили, что он сексуальный. – Иногда на нашей работе становится одиноко. Так одиноко.
- Как я уже сказала, ничего не будет, малыш.
- Чего именно?
- Не буду помогать тебе не быть одиноким.
Элвис улыбнулся.
- Уверена?
- Да. Лично мне не одиноко.
“Осечка”, - подумал Элвис. Блин. Он помнил, что с ним уже однажды такое было. Сколько, лет десять назад? Та девушка оказалась лесбиянкой. Наверняка в этом все дело. Дженни лесбиянка.