Прямое включение — это как случайная незащещенная связь в розовых кружевах, или как операция на мозг без наркоза, или как прыжок с парашютом с малой высоты. Нервы нужны крепкие для такой работы. И привычка.
Екает сердце.
Вязенкин слышит музыку через «обратку», потом диктор объявляет темы выпуска — короткий шпигель. За шпигелем первым номером они — Грозный. Вязенкин уставился в объектив. Ведущий представил его и уже задавал вопрос. Вязенкин расслабился как в боксе перед ударом, помогая себе мимикой и жестам, стал говорить:
— Порядка ста местных жителей собрались сегодня у ворот правительственного комплекса. Это мероприятие власти уже охарактеризовали как несанкционированный митинг. Цель митинга не ясна, но важно то, что перед воротами на асфальте были выложены человеческие останки — восемь обгоревших до неузнаваемости тел. Пока нет официальных разъяснений, откуда эти тела и каким образом машина со страшным грузом прорвалась на охраняемую территорию. Однако местные жители утверждают, что погибшие их родственники. Я предлагаю послушать интервью…
Премьер резко выкинул руку с пультом, отключился звук на телевизоре. Будто пущенный чьей-то властной рукой, закружился на экране синий земной шар.
— Ну и что теперь? — голос у Премьера на удивление Твердиевичу был совсем не угрожающий, но предельно спокойный. — Андрей Андреевич, как фамилия этого?..
— Достал он меня, сукин кот.
— Не трать время на болтовню. Готовь подход. Я прокомментирую ситуацию. Обеспечь присутствие госканалов, но этого, как ты говоришь, сукиного кота, не пускать. Да, и я прошу тебя, все-таки они проигнорировали твою просьбу. Объясниться нужно. Ну, ты понимаешь.
— Конечно, конечно. — Твердиевич поднялся.
В кабинет вошел посетитель.
Твердиевич обернулся. Это был тот самый министр, который почему-то оказался без охраны за периметром в толпе митингующих. Чиновник увидел Твердиевича, и еле заметная тень пробежала по его лицу. Твердиевич поздоровался — не дождавшись ответного приветствия, вышел.
После каждого прямого включения Вязенкин первым делом спрашивал Пестикова и инженера Ордынцева — ну как, я снова на высоте? Ты снова на высоте, отвечали Пестиков и Ордынцев.
Звонила Москва.
Ленок сообщила, что в следующий выпуск тоже будет прямое включение.
Потом появился Твердиевич, его обступили журналисты. Гога Мартыновский показался на пороге своего вагончика.
Вышел и Вязенкин.
Камера так и стояла на треноге. Пестиков копошился рядом: что-то подкручивал, ковырял в боку камеры, вставлял и вынимал кассету.
— Что с камерой, Пест?
— Разберусь. Все будет чики-пуки.
Они теперь стояли лицо в лицо. Твердиевич в эту минуту пожалел, что не может со всей своей армейской силой врезать этому выскочке между глаз. Вязенкин ждал обещанных неприятностей и драться не собирался.
«Нет на земле чистых мест, и горы вон затянуло, — думал Вязенкин. — Ну что ты от меня хочешь, товарищ Твердиевич? Ну, расстреляй меня. Полномочий нет? Ага! Тогда покричи, полегчает. А в принципе, Андрюха, мужик ты неплохой, только тормоз. Работа у нас такая, знаешь ведь. Да в конце концов мы правду показали. Не можете со всем своим правительством навести порядок, получайте тогда!»
Выпятил подбородок Вязенкин, глаза прищурил, чтобы серьезней казаться. Внешность у него не грозная — сразу всерьез и не воспринимали его.
«Гад ты, Вязенкин, гад и есть, — думал Андрей Андреевич. — Пропьянствовали неделю, теперь в жопе засвербело, гонорары нужно отрабатывать. Все вы такие, вся ваша столичная продажная порода. Понаедут за славой… А где ты был, когда мы грязь в траншеях месили, когда война была настоящая?»
Испортился характер у Твердиевича, окончательно испортился.
— Я предупреждал?
— Андрюха…
Терпеть не мог Твердиевич панибратства.
— Не Андрюха. Для тебя Андрей Андреевич. Сейчас подгонят кран демонтировать вагон. Можете собирать свои манатки и проваливать. Вагончик правительственный, в аренде вам будет отказано. Вы регулярно нарушаете правила аккредитации.
— Какие правила, Андрей… — хотел Вязенкин, да принципиально не стал добавлять отчества. — У меня свои правила и свое начальство. А потом… ты выпуск хоть смотрел? Я ничего такого не сказал, только по факту. Я звонил перед выпуском, просил, чтобы дали время разобраться в деталях. Не дали. Кого мне слушать? Мне компания платит деньги.
— Тебя по-человечески просили, — побагровел Твердиевич. — Я тебе обещаю, слово офицера даю, что работать ты здесь больше не будешь. Я тебя лишаю аккредитации!
— Короче, Андрюха, топай к себе и не морочь мне голову. Думаешь, негде перекантоваться? Найдем. А насчет аккредитации, так это тебе к начальству моему надо. Телефончик дать или знаешь?
— Сука ты.
— Да пошел ты.
Так бы дело и до драчки дошло. Но Ордынцев втиснулся между ними: Вязенкина вопящего тащит теперь в вагон. Твердиевич вслед брызжет слюной.
— Григорий, горячий ты, ох горячий, — как-то официально и одновременно с участием говорит Ордынцев. — Добрее надо к людям, мягшее, гибче надо быть. Я вот тоже когда служил…
— Нет, вот ты мне скажи, — перебивает Вязенкин. — Мы что соврали, соврали, да? Мы как есть показали. И совесть моя чиста. Орать на себя и оскорблять не позволю!
— Совесть, Григорий, такая субстанция, которая может быть, а может и не быть.
Где-то он уже слышал эту фразу, от кого только, не может Вязенкин вспомнить. В комендатуреможе у военных?.. В вагончик зашел Пестиков с загадочным выражением лица. Включил магнитофон. Заиграла «Отель „Калифорния“».
— Пест, достала твоя «Калифорния»…
— Гриня, а я все снял — как нас выгоняли, — сияет Пестиков, кивнул на отставного майора Ордынцева. — Гоним? Дядь Саш, заводи дырчик.
У Пестикова, как у оператора новостей, была замечательная черта — он забывал в нужное время выключить камеру. Можно было уже не думать о последствиях — последствия уже начались. Пресс-служба, Премьер, правительство, мирная жизнь, пленные у забора, митинг с трупами… Плевать! Если Москва санкционирует драку, будет драка.
Москва дала добро.
К следующему выпуску Вязенкин состряпал сюжет, где показал и Твердиевича, и митинг с трупами, и снова Твердиевича — грозящего «Независимой» компании выселением, исключением и проклятием. Они снова шли первым номером. Гога Мартыновский получил обещанную Вязенкиным картинку. На «Чистой Кнопке» появились обгорелые тушки, тетки в платках и каракулевые папахи: «Прауэльно парэнь сказал!» Госканалам ничего не оставалось делать, как воспользоваться той же самой картинкой.
Скандала избежать не удалось, совещание в правительстве было сорвано.
В кабинете у Твердиевича накурено. Чай на столе. «Серые костюмы» пьют с сахаром вприкуску.
Твердиевич хмур, в окно смотрит. Молчит радио.
Тот, что у окна — Сергеев — пьет с удовольствием, дует на кипяток.
— Андрей Андреич, в нашей работе как в дзюдо расслабляться нужно перед броском. Паренек с «Независимой», конечно, горяч не в меру, но не думаю, что все так плохо. Но пресануть надо для порядка. Ты вот что, давай-ка завтра организуй поездочку в то село, откуда притащили эти трупы. Возьми госканалы, охрану, кого-нибудь из чиновников повыше рангом, чтоб посолидней выглядело. Посмотрим. И картинка… Нужно сделать копию съемок с митинга. Завтрашние съемки тоже перепиши, только сразу как вернетесь. Мне передашь картинку.
— А Премьер? — спросил Твердиевич.
— А что Премьер, — вступает в беседу Иванов, — у Премьера хватает забот. Премьер пусть с Центром согласовывает, а мы тут покопаемся. Верно же?
Твердиевич кивает в знак согласия.
— Ты ведь знаешь, Андрей Андреич, журналисты — народ рыхлый, изнеженный, болезненный, — подмигнул хитро Сергеев. — Но стратегический это предмет. Это и нужно использовать. В ваших военных академиях такие науки не преподают, нам и приходится роли осваивать по ходу пьесы. Пусть себе снимает этот твой Вязенкин. Госканалы свою работу сделают — не сомневайся; у них задачи и стратегии другие. Контрасты нужны, конфликты. Без конфликта не понять, кто на чьей стороне. А сторон-то всего две. Кто не с нами, тот против нас. Верно ж?
— Поездку придется согласовывать с Премьером.
— Так согласовывай, на то ты и пресс-служба. Только не настаивай на кандидатуре чиновника, который поедет в село. Пусть Премьер сам назначит, а может, кто и добровольно вызовется.
Сергеев с Ивановым допили чай и собрались идти.
— Ну, до связи.
На следующий день, в пятницу, две правительственные «газели» в сопровождении машин охраны, с бэтером в голове колонны, двинулись в сторону шатойских предгорий.
Журналисты сонно вглядывались в окна. За окнами — мрачнейшие руины Октябрьского района. Дорога пошла вниз под уклон, высокая покатая гора осталась справа, мелькнули ржавые ворота и вывеска над ними «Дачный поселок Дружба». Вверх по склону потянулась густая зеленка.
«Вот, наверное, хорошая позиция для снайпера», — думал чернявый паренек, сидевший как раз у окна справа. Он поежился, незаметно огляделся, но никто не обращал на него внимания. Операторы, поднятые, словно на пожар, досыпали в обнимку с камерами. Звонили из редакции, сказали, что поездка ответственная, ждали на вечер картинку и сюжет.
«Может, даже будет прямое включение», — подумал паренек и снова поежился.
Звали его Алексеем Владимировичем Дудниковым.
Было ему двадцать семь лет. Год всего назад снял Алексей Владимирович капитанские погоны, рассчитался с должностью замполита ракетного дивизиона и стал просто Лешкой, компанейским парнем с устойчивой психикой и твердыми политическими взгядами. Стал Лешка осваивать новую для себя профессию — журналиста. Лешка полгода поработал на корпункте во внештатной глубинке, но быстро зарекомендовал себя с лучшей стороны, и был переведен в штат столичной редакции.
На новом месте нравилось ему: уважение людей, телевизионная зарплата сравнима с генеральской, интересные командировки — обеды в хороших ресторанах и упругие «горничные» в розовых кружевах на обратной дороге с войны. Работал Лешка Дудников теперь военным корреспондентом. Когда летел из Моздока на вертолете первый раз в зону контртеррористической операции, КТО, сердце замирало. Но знал Лешка, что все получится у него. Чем он хуже других? Да ничем. И вид у него боевой, мужественный. Жена волновалась за него после эфиров на фоне горящих скважин, колючей ханкальской проволоки и снующих по базе федеральных сил бэтеров — береги себя! Берегу, успокаивал родных бывший капитан Алексей Владимирович Дудников.