Скоро пришел врач, психиатр.
Он был старенький, с бородкой, умным взглядом семита и колючим голосом. Я подумал, что в советское время в паспорте, где графа национальность, у него было неразборчиво, а в его фамилии преобладали мотивы народов Севера или ближе к Китаю. Он был сторонником галоперидола. Говорил он так: «Некоторым больным шизофренией можно разрешить жить в триадном мире, — но нужно ли? Я колю им современные лекарства, за которые, кстати, уплачено из государственной казны. Чудные препараты! А разве люди достойны чего-либо кроме галопередола? О, батенька, еще и галоперидол нужно заслужить, а то ведь можно и по шее за симуляцию и обман».
Он так разговаривал со мной, будто я ему старый друг или родственник.
Психиатр ездит мне по ушам:
— Они начинают задавать вопросы, и я трачу много времени на пустое — их жизнь. Я начинаю осознавать, что пусть себе живут как раньше — овощами. И снова колю галоперидол. Овощи не бывают несчастливы. Так что вам от меня нужно? — в конце всей этой белиберды сказал он, старикашка премерзкий.
— Отдайте, — говорю, — мне Сашку. Он не овощ, у него на войне мать убили. И еще какие-то суки украли все его вещи.
У старикашки глаза не забегали — заслезились: он много лет лечил душевнобольных. Я подумал, что психиатры ненавидят сумасшедших так же, как хирурги синие культи.
— Говорите, тот врач-негодяй сдал его в психушку? По-вашему, тот врач — негодяй? Молодой человек, а у вас есть семья? Вы только представьте: вы врач, а у вас пациент на грани суицида, и вы можете лишиться всего в одну минут — когда его найдут бездыханным под окнами высокого этажа. Вы защищаете докторскую, у вас любовница — женщина немолодая, а другая — молодая; ваше отчество знает сам зам по Минздраву; вы имеете два кредита — за квартиру и дачу; ваш племянник по жене устроился в ГИБДД на должность инспектора. Что вы станете предпринимать?.. Психушка… Премерзкое слово. Клиника, причем областного масштаба, имейте в виду. У нас, знаете ли, знаменитые диссиденты в семидесятых бывали, один из них недавно выступал по телевизору, большой пост занимает. Все наши, наши. Бросьте, молодой человек, не держите зла на ответственных людей. Как там вашего фамилия?..
Я поверил во всю эту белиберду и проникся к старикашке, даже пожалел его — что он курит много и пепельницу редко вытрясает. Наверное, вытряхивать должна та премерзкая старуха поломойка или премерзкий тролль-санитар. «Даже начальство свое не уважают. Вот суки! Они, суки, наверное, и украли Сашкины вещи». Но доказать я ничего не мог, поэтому только спросил, когда Сашку можно забрать.
— Он вам родственник? — спросил психиатр.
— Нет, — сказал я.
— А кто? — спросил он.
— Никто, — сказал я.
— Бывает, — сказал психиатр и написал на бумажке свой телефон.
Он сказал мне на прощание:
— У вашего друга последствия сильнейшего стресса. Острое полиморфное психотическое расстройство с симптомами шизофрении. И, по всей видимости, синдром Корсакова. Он пьет?
— Да что вы! Он же ребенок почти. В смысле не пьет.
— Были травмы головы?
— Он на мине подорвался.
— Ясно. Наиболее тяжелое проявление синдрома Корсакова — неспособность запоминать, хранить и воспроизводить новую информацию. У больного не нарушены сознание и мотивации, но он не может вспомнить, что было только что на обед или что происходило несколько часов назад. Большинство больных глубоко дезориентированы, апатичны, не способны к сосредоточению. Без лечения может развиться кома и наступить смерть.
— Сашка, когда жил у моих родителей, — говорю я, — в кино ходил по сто раз на один сеанс. А я думал, что ему интересно.
— Устойчивые воспоминания о печальном прошлом, — задумался старичок. — Снится мать? Ее убили, говорите? Хым, печально. Звоните и через два дня забирайте своего брата.
— Он мне не брат. Он полукровка. Прошлое было не печально, а трагично.
— Это для психиатрии не имеет значения.
Когда я забрал Сашку, от него пахло мочой. И пахло изо рта. Мы брели по улице, сворачивали в переулки, много курили и беседовали. Я пожалел, что не забрал из-под батареи куклу Настю. В отделе дешевой одежды смазливая продавщица оглядела Сашку и сморщила нос. Я подавал с вешалок в примерочную пахучие складом вещи: рубашки и брючки, стопками трусики и майки. Сашка мерил, и ему все подходило. Продавщица морщила нос.
«Терпи, мокрощелка! — злобно думал я. — Хоть ты, хоть и невинная, но ответишь. Кто-то должен за все ответить. Нюхай Сашкину мочу, нюхай, как у него от зубов воняет! Знаешь, как надо труп снимать? Чтобы ветром дуло не с трупа, а со спины. Мокрощелка. Сука! Ненавижу тварь!»
Я улыбнулся продавщице, она сморщилась еще сильней.
В то время я снимал квартиру на севере Москвы, по вечерам гулял в Ботаническом саду. Со мной жила моя жена. Иногда мы ссорились, и она уходила на несколько дней к себе на юго-восток столицы. Я ездил в командировки. Так мы и жили. Сашку пришлось поселить на кухне, я подарил ему новый диван. Первую ночь он кричал во сне, а мы с женой курили на балконе и ругались:
— О чем ты думал? — говорила мне жена.
— Мне уже задавали такой вопрос, — говорил я.
Очень скоро Сашка забыл куклу Настю, мою дочь, мою маму, кино и светофор на перекрестке, где продается мороженое. Он забыл психушку. Я познакомил Сашку и моего коллегу — корреспондентище с небритым имиджем. Коллега был очень серьезен, почти хмур: он всегда, когда разговаривал с теми, кто пострадал на войне, становился очень серьезен. Сашка про него забыл тоже. Но ему снилась мать. Она была то живой, то мертвой. Сашка просыпался и рассказывал мне, о чем они говорил с матерью. Я по ночам ждал, когда он уснет, после этого ложился сам, но скоро вставал и проверял, хорошо ли закрыт балкон и думал, что лучше бы я снял квартиру на низком этаже, а не на десятом.
Я тогда первый раз подумал: что, если бы я его не забрал из Грозного, ничего бы плохого не случилось со всеми нами. Но тут же отогнал от себя глупую мысль. Благое дело не может быть премерзким. Так говорили на войне.
Мы оказались в тупике. Я просто жил. Матерый корреспондентище в монтажной собирал очередной выпуск авторской военной программы.
Я ждал. Нам с Сашкой должно было повезти.
И повезло — нашлись его сестры: Вера, Надежда и Любовь, тройняшки из Балакова.
Жизнь журналиста состоит наполовину из телефонных переговоров. По телефону устраиваются на работу, делают карьеру, узнают о растущих ценах на бензин, женятся, покупают машины, продают квартиру и т. д. По телефону можно заказать встречу в аэропорту с цветами или проводы в слезах. Зазвонил мой мобильный телефон. Звонила какая-то доставучая тетка с телевидения, она клялась, что они нашли Сашкиных сестер. Вера, Надежда и Любовь — старшие дочери тетки Натальи. Они ничего не знали о судьбе Сашки и матери. Узнали из моего репортажа. Но ошиблись… Сестра Вера увидела тот репортаж из Грозного про Сашку и позвонила на телевидение, но не на «Независимую» телекомпанию, а в Главный канал страны.
Я говорил по телефону с доставучей теткой:
— Ах-ах-ах, дорогой Григорий, мы нашли сестер бедного мальчика.
— Слава богу.
— Мы из программы «Найду тебя» с Главного канала страны. Мы хотим соединить сердца бедных родственников.
— Только не надо шоу. Он психически неустойчив. Он пережил шизофрению.
— Ах, все это не важно.
— Да как же не важно? Пусть все пройдет без пафоса.
— Клянусь, все так и будет. А где мальчик Саша?
Сашка сидел рядом и тер вонючей мазью синюю сморщенную культю. Сжалось мое сердце — лучше бы я тебя не знал и не видел. «Прости, прости! Все устроится, Санек, как-нибудь». Скоро мы встретились с доставучей теткой, и я показал им Сашку. Они, тетка с Главного канала и другие редакторы программы «Найду тебя», хотели даже Сашку пообнимать. Я не дал.
Я прожил с Сашкой еще неделю и выдохся. Попросился в командировку: мне выписали в бухгалтерии командировочные, редактор Ленок уточнила время спутниковых перегонов.
Я паковал сумку.
— Ты в Грозный, братан? — спрашивал Сашка.
— Нет.
— Можно я в кино схожу?
— Я вернусь через четыре дня.
— Я на гитаре твоей попробую, братан?
Он называл меня «братан», и я его тоже. Мы обнимались, когда собирались расставаться, хлопали друг дружку по спине, я его не сильно — сколько его не кормили, он не толстел. Я всем своим видом панибратствовал с ним. Я старался отвлечь его какой-нибудь пустяковиной, — чтобы он не задавал мне вопросов, а мне не приходилось бы отвечать на них. Он не должен был усомниться во мне. Он и стал единственным, кто и не усомнился во мне! А я прятал от него взгляд. И я научился произносить, — сначала рот жгло, язык жгло, легкие жгло, — но сказал: «Прости Сашка! Прости меня за все то добро, которое я причинил тебе! Лучше бы тебя там, как мать…» Но я не Сашке сказал, а произносил шепотом и про себя: «Лучше бы и тебя там, как мать убили бы». За это — такие премерзкие слова — меня должен был впоследствии сурово наказать Бог.
И я уехал в очередную командировку.
Что же с Сашкой?
Но еще до моего отъезда, приехала доставучая тетка-редакторша с Главного канала из шоу-программы «Найду тебя». Я называл ее на «вы» и мелко тряс протянутую сухую ладошку. Ужасное у нее было лицо — насквозь пропахшее добротой. Проще всего верить в чужую доброту и жить дураком в глазах премерзких.
— Вы можете не сомневаться во мне! Во мне вы можете не сомневаться! — она повторяла и так и так. Я поверил и так и так.
Тетка-редакторша согласилась навещать Сашку, пока я буду в командировке. Жена ушла в очередной раз к себе на юго-восток. Не сидеть же было ей, девятнадцатилетней, с дурачком Сашкой.