— Понимаю, понимаю, для вас все, что произошло, — трагедия, боль. Впрочем, как и для всякого родителя, отца.
Товарищ временами размышлял о природе всякой боли: боль вызывала желание, боль наводила на мысли, боль порождала новую жизнь. И отбирала старую. «Боль и страх движут сознанием людей — их сущностями, страстями. Страсти же земные приводят к боли. Страх вызывает апатию, страх плодит сомнения, страх приносит боль. Может быть, боль есть сопротивление страху», — так думал Товарищ.
Но пора, пора было говорить и делать больно. Товарищ умел и любил делать больно. Сколько людей скажут ему за это умение «спасибо».
— Состояние, в котором пребывал и пребывает ваш сын, очень похоже на острое психотическое расстройство с элементами шизофрении. Не пугайтесь. У здоровых людей случаются приступы шизофрении, и, как показала практика, это не приводит к патологическим изменениям структуры мозга. Одним словом, ваш сын остался в разуме. Шизофреник не может жить в триадном мире. Человек не был шизофреником в классическом виде, но определенные симптомы в виде инверсии аффекта, неадекватного аффекта, когда человеку положено плакать, а он смеется, были. Возбуждение сменяется апатией и наоборот. Требуется длительное лечение в стационаре. Плохо, что он отказывается. Но в любом случае необходимо контролировать, чтобы человек, простите, ваш сын, принимал лекарства.
Товарищ размышлял о своей диссертации. И подумал о посетителе, немолодом мужчине с седыми висками: «Печалится». Немолодой мужчина печалился: в глазах его была тревога и боль. «Ему больно», — решил Товарищ. Могло бы показаться, что Товарищ черств. Но так не было. Товарищ просто много знал о боли и вел разговор по формулам боли — чтобы нарастало, а не резало неожиданно и насмерть. Нарастающую боль можно купировать потом, когда станет совсем критически. Печаль тоже порождает боль. Его диссертация… И тут же в самый неподходящий момент, когда в уме родилось что-то незначительное по объему, но важное по сути, Вадим Анатольевич будто услышал немой вопрос: «Я же не посылал его туда! Я же не виновен в том, что случилось с моим сыном! Тогда кто виноват?»
— Боль.
— Что вы имеете в виду?
— Посттравматическое стрессовое расстройство, которое возникает либо после острой психической травмы, либо после длительного воздействия психотравмирующей ситуации. Как следствие — навязчивые переживания: тревожные сны и воспоминания о боли. Да, боли. Плюс к этому появляются симптомы физических расстройств: желудочно-кишечного тракта, сердца. Суставы. То есть боль приходит после. Что я имею в виду?.. Очень, очень объяснимо происхождение данной конкретной в нашем случае боли. В момент стресса, всякий человек обычно ведет себя сообразно ситуации: убегает, спасается или же, наоборот, атакует и побеждает. Бывают разные случаи: паника на поле боя, медвежья болезнь — когда происходит неконтролируемое выделение кала. Объяснимо. Если организм не отреагирует на стрессовую ситуацию таким примитивным способом, то может пострадать главный орган — мозг. Организм защищает свой мозг — голову, чтобы не свихнуться прямо там, на поле боя.
За окном светило солнце. Лучи его проникали внутрь кабинета: широкие полосы добирались до белых стен и книжных стеллажей. Ярким пятном загорелся корешок на объемном издании «Боль»; белые стены, выкрашенные дневным светом, приняли желтоватый оттенок.
Товарищ зажмурился — луч ударил по глазам. Он встал и задернул штору.
— Это сфера деятельности военных психологов. Разработаны тесты. Существуют типы характеров. В данном случае нас интересуют два: сангвиник — быстрый и устойчивый, и холерик — быстрый и неустойчивый. В экстремальной критической ситуации оба ведут себя одинаково — сражаются и побеждают, как правило. Если это война. Мы ведь обсуждаем войну. Но потом у человека излишне эмоционального — холерика — развивается заболевание: неврозы, психопатии. Такие люди склонны к формированию алкогольной, наркотической зависимости, длительно текущих депрессий. Отчего это зависит? Трудно сказать. Возможно, как и развитие любых других заболеваний, от генетических особенностей человека. От особенностей его нервной системы.
Товарищ стал ходить по кабинету руки за спину и говорить — говорить, будто читал лекцию по физике о сопротивлении и силе тока. Солнце спряталось в облаках, свет в кабинете снова стал ровным — стены прямыми, полки с книгами без бликов и ярких пятен на корешках. Надпись «Боль» погасла, стала незаметной. Товарищ присел за письменный стол с бумагами.
— Шизофрения — это не наш случай. Бывают процессы в организме, которые радикально трансформируют характер человека. Мы не можем изменить окружающий мир, мы меняем свое отношению к миру. Это не ново. Однако резкое изменение характера, мировоззрения, образа жизни человека дает основание врачам предполагать, что имел место шизофренический приступ. После которого человек стал казаться окружающим другим, не таким, каким все привыкли его видеть. Был учителем физики, например, и вдруг все бросил и уехал на Камчатку, стал путешественником. Или стал писателем-юмористом. Это не дает повода обращаться к врачам. Провидение. Судьба. Рок. Эти понятия не из области психиатрии. По идее все можно предсказать и объяснить научно. Разработаны тесты. Конечно, таких людей нельзя отправлять в «горячие» точки. И уж если отправили — кто-то принял такое решение, и ваш сын оказался там, где не должен был оказаться, — не говорите ему, что вы не посылали его туда.
— Я не посылал его туда, — недружелюбно произнес отец Вязенкина.
Товарищ переложил листки бумаги из стопки в стопку. Что-то почеркал, открыл, закрыл папку. Вдруг задел локтем стакан с половинкой остывшего чая, но успел спохватиться и не уронить.
— Я объясню. Вполне возможно, что ваш сын изменится. Не могу сказать, когда это произойдет, в какой форме будет выражаться и произойдет ли вообще. И все же. Вам придется наблюдать за ним. Тем более что я выпишу препараты, которые он должен будет попринимать пару месяцев. Несильные антидепрессанты и витамины. Я думаю, он займется творчеством. Может так случиться, что его жизнь изменится кардинально — работа, образ жизни. Он бежит от проблем, прячется от них; он инфантилен в бытовом отношении, поэтому рвется туда, где все для него просто и понятно — на войну. Но не надо бояться того, что произойдет. Терапия творчеством не менее эффективна в таких случаях, а то и более: увеличиваются нейрональные связи. Белок. Ну и так далее. Все материально, как вы понимаете. И еще. Если бы ваш сын был солдатом, он не выжил бы на войне.
На четырнадцатый день, когда отец вышел из кабинета главврача психиатрии на «пятом километре», Вязенкин обрел долгожданную свободу.
На оставшиеся две недели отгулов Вязенкин переехал жить в деревню. Он облюбовал себе место на веранде. Стоял, облокотившись о широкие перила, и наблюдал, как на том берегу реки, по черной пахоте ползают трактора, похожие на школьные ластики.
Весна пришла ранняя.
Конец марта для Вязенкина выдался насыщенным впечатлениями. Вязенкин боролся с переживаниями и страхами, — он хватал лопату и шел копать: перекопал под яблонями и грушами; поднял целину у бани, где родители собрались высадить цветник. Баню он топил с чувством: ждал, когда загудит — потянет печной огонь за собой воздух и, насытившись кислородом, вдруг наберет силу. Он открывал тогда заслонку и запихивал много дров. Горело весело. Будто вместе с трескучими дровами сгорали в печи его прошлые страдания и горести.
Вязенкин учился мыслить. Мыслительный процесс вызывал боли в затылке, рвотные позывы. Вязенкин, чертыхаясь, шел окапывать малинник.
Жил он в доме один, родители уезжали на будни в город.
Макар Шамаев приезжал.
Поговорить им толком не удалось. Макар устанавливал кованые перила на крыльцо. Когда Макар работал, ни о чем другом больше думать не мог, так и говорил: «Помашешь молотком, вся дурь из головы вылетает».
Вязенкин как-то копал и перекапывал землю в малиннике, но вдруг выпрямил заломившую спину и, отбросив лопату, побежал к дому. Вбежал. Схватил ноутбук. Он нашел и открыл документ. Прочитал:
— «Буча».
Подкурил сигарету. Сломал. Подкурил другую. И не думая, не вникая в будущее, стал писать — застучал пальцами по клавиатуре:
«Броня у бэтера теплая. Случалось, коснешься железа рукою, отнимешь, а ладонь вся черная от пыли. Пыль эта, словно одежда — как пальтишко демисезонное. Дождь с неба прольется — голый станет бэтер, чистый до неприличия, беззащитный, будто солдат-первогодок в батальонной бане…»
И еще писал он — не отрываясь.
Макогонов, Твердиевич, Пест, Гога Мартыновский.
Откуда они знали?
Откуда они все знали, что надо делать, как жить, чтобы не сломаться? А может, он, Вязенкин, только сейчас и вступил на свой законный, верный, единственный путь. Тот путь, который ищут многие люди, и не всем случается найти. А он нашел. Он сумасшедший. Он заплатил по счету за каждый день, проведенный в психиатрической больнице на «пятом километре».
Он прочитал написанное.
Он не думал ни о содержании, ни о форме.
Это было начало. Дальше будет больно. Вязенкин ощущал боль — самое начало. Боль наступала по всем фронтам — и с тылов и с флангов. Отовсюду. Не было клочка памяти, где бы не было хоть мизерной, хоть ничтожнейшей боли. Боль станет мешать работать. Нужно перетерпеть — нужно придумать счастливую концовку. Тогда пройдет — отступит боль, тогда перегорит-перестрадается. Тогда ему легко будет вспомнить, каким копченым лещом обедал он, как мягко спалось прошлой ночью, как задорно щебетали воробьи-дураки над беседкой и коваными перильцами крыльца. Как ровно билось сердце после бани и как ему дышалось потом, как звенело его голое чистое тело на весеннем ветру.
И тогда голый очищенный он стал молиться Богу.
Вязенкин смотрел в небо и видел, как приближается вечер. Небо стало по краю фиолетовым, и мягкая ночная синь густела к востоку. Он повернулся к западу, где рыжели последние облака. И стал молиться.