— Да он вот собрался уезжать, — огорчился Синицын.
— Дела, дела…
— Всех дел всё равно не переделаете, Дмитрий Николаевич. — Катя взяла его под руку. — В кои-то веки приехали?! Отдохните, отдышитесь.
— А и то верно, генерал, — поддержал Синицын. — Хрен с ними, с делами. Пойдём, пообедаем, вечером в бане душу отведём. Детали обсудим. А утром и поедешь. Оставайся…
— Эх, где наша не пропадала! Уговорили, речистые. Остаюсь.
— Вот и хорошо. Садитесь, поехали.
Синицын сел за руль «Волги». Катя с генералом устроились сзади, и машина покатила, не торопясь, по пыльной просёлочной дороге к недалёкой деревне.
В деревне Дубровка, на высоком берегу реки Протвы, во дворе большого старинного бревенчатого дома, который достался Синицыну по наследству от деда с бабкой, под раскидистой яблоней, у длинного стола с лавками по обеим сторонам хлопотала тётя Шура. День клонился к вечеру. Обед подходил к концу. Старинный ведёрный самовар с медалями настойчиво шипел догорающими углями, приглашая гостей к чаепитию с домашними пирогами, вареньем и мёдом.
А гости продолжали неторопливую беседу.
В разговор вступила тётя Шура:
— Вот я и говорю, с тех пор как распался Советский Союз…
— Не распался, а развалили, тётя Шура, — перебил её Синицын, — сколько раз я тебе объяснял…
— Ну да, развалили, — согласилась тётя Шура. — Так вот, начались там всякие волнения, безобразия, мы и уехали…
— Не уехали, а убежали, — уточнил Синицын.
— Ну да, убежали… успели, — опять вздохнула тётя Шура. — Сын к жене на Украину, а меня Паша с Ларисой, царство ей Божье, приютили. Что ж поделаешь, время такое было. Да я не в обиде… Пусть живут в своей Алма-Ате…
— В нашей Алма-Ате! — взорвался Синицын. — Казаки её строили, Алма-Ату эту… И называлась она раньше, город Верный!
— Да, да, Верный… Конечно… Забыла…
— Нельзя такие вещи забывать, а то и себя забудем…
— Наши деды много чего понастроили, — продолжил тему Дмитрий Николаевич. — Скажем, старинный город Тарту в Эстонии построил Ярослав Мудрый ещё в XI веке! И назывался он город Юрьев. А теперь говорят, мы — оккупанты…
— А Суворов и Тирасполь строил, и Севастополь… — поддержала генерала Катя.
— А Грозный казаки основали, — добавил генерал.
— Ну всё, всё, хватит, — остановил их Синицын, — опять в политику полезли. Давайте о чем-нибудь хорошем — о погоде, о природе, о любви, что ли…
Катя вскочила из-за стола:
— Боже мой, что я слышу?! Какое сегодня число? Надо отметить как красный день календаря! Пал Иваныч впервые предложил поговорить о любви… Ура!
— Да будет тебе, — смутился Синицын, — ты меня со своей любовью уже достала…
— А что делать, товарищ генерал, — засмеялась Катя. — С детства люблю этого невоспитанного, неотёсанного человека. И Ларису его любила…
— Ты у меня договоришься! — погрозил ей кулаком Синицын. — Вот возьму тебя за шиворот да потащу в ЗАГС, да в церковь, да женюсь на тебе! Вот тогда ты у меня в доме попляшешь!..
— Ой, да уж скорее бы! Столько лет жду… Столько лет женихов палкой отгоняю…
— Верно, давно пора, — поддержала тётя Шура. — А то опоздаешь…
— Успею, — усмехнулся Синицын, — вот недавно по ящику этому мерзкому показали одного аборигена из Африки. Сто девять лет. В пятый раз решил жениться. И даже конкурс невест объявил!.. И условия поставил: чтоб не старше сорока пяти лет и непременно блондинка…
Катя улыбнулась:
— Так я как раз и подхожу! К тому же непьющая, некурящая, негулящая, работящая… в общем, подходящая…
— Ты-то подходишь, а мне до ста девяти лет ещё пахать и пахать…
— И всё-таки не откладывай надолго, — тётя Шура ласково погладила Синицына по голове.
— Тебя ещё не хватало! Ишь, спелись… Группа поддержки… — И к генералу: — Я сейчас приду.
Артамонов посмотрел ему вслед:
— Какой хороший человек…
— Замечательный! — подхватила Катя.
— Настоящий он, светлый, — подытожила тётя Шура. — Только вот одиноко ему без Ларисы. Зарок себе дал: пять лет ни на кого не глядеть.
Генерал посчитал на пальцах:
— Так уж седьмой год пошёл… Так ведь, Катерина?
— Так, так… Да я его не тороплю. И вообще на эту тему больше в шутку его завожу. Чтобы он, как говорится, форму свою мужскую не терял, верил в себя…
Генерал хитро прищурился:
— Значит, замуж не торопишься?
— Не тороплюсь, — вздохнула Катя. — Один раз попробовала по молодости, до сих пор вздрагиваю… Опомниться не могу.
— Случилось что?
— Случилось… Мужик оказался никудышный… Как запил на свадьбу, так до развода и не протрезвел. Год промучилась, больше не смогла. Не вытерпела…
Быстро вошёл улыбающийся Синицын с гитарой в руках и торжественно объявил:
— Музыкальный антракт! По просьбе трудящихся исполняется совершенно новая песня. Ты меня, начальник, спрашивал, что я новенького написал, ну так слушай…
Он чуть тронул струны, и лёгкий голос его полетел над притихшей Протвой, чутким эхом отзываясь в прибрежных кустах…
Поживём ещё, дружище, поживём,
И винца попьём, и хлебца пожуём,
И с певуньями своими поворкуем,
И о Родине с врагами потолкуем!..
Ты не тронь Россию-матушку, не тронь,
За неё мы с ходу в воду и в огонь,
За неё мы хоть на плаху, хоть в атаку,
хоть в штыки!
Нас пока что много, много нас таких!
И пока что, слава Богу,
Нас, таких, пока что много,
Нас пока что много, много нас таких!..
В кабинет генерала Артамонова входит знакомый нам подполковник с папкой в руках.
— Разрешите, товарищ генерал?
— Что там ещё? — оторвался от стола Дмитрий Николаевич.
— Теракт на Урале. Имеются жертвы.
— Ах, так их разэдак! — шлёпнул генерал ладонью по столу. — Ладно, зайди через полчаса. Мы заканчиваем. — И к сидящему напротив Синицыну: — Видишь, что творится? По всей стране эта зараза расползается.
— Корни надо рубить. Корни. Беспощадно! — Синицын встал.
— Садись… генерал достал из стола свёрток, развернул. — Это мы нашли в личных вещах бандита Радуева рядом со взрывчаткой. Тут золотишко всякое, камешки… А вот эта вещица, думаю, очень важна…
Он протянул Синицыну небольшую красивую брошь — зелёный изумруд в форме полумесяца, обрамлённый мелкими бриллиантами.
— Дорогая вещица, — положил её на ладонь Синицын.
— И со смыслом, — добавил Артамонов.
— Пожалуй, — согласился Синицын. — Это какой-то знак или пароль.
— Возьми с собой. Может пригодиться. И эту мишуру забери, — он протянул ему весь свёрток.
Синицын убрал туда же брошь, завернул свёрток и запихнул в нагрудный карман.
— Не потерять бы.
Генерал поднялся:
— Ну, Бекас, вперёд, как в лучшие годы.
— А ты тут поспокойнее. Береги нервы. Нам ещё, знаешь, сколько работы!
Большой современный сухогруз, старательно рассекая волны, упрямо торопился навстречу поднимавшемуся над горизонтом солнцу.
Рейс был обычный, груз обычный, и дежурные матросы занимались обычными текущими делами. Только боцман, настоящий богатырь, бодрым шагом обходил свои владения, одним видом призывая подчинённых к трудолюбию и порядку. Вот он поднялся на бак, и два матроса, лениво драивших палубу под неторопливую беседу, сразу смолкли, задвигали швабрами вдвое быстрее.
— Всё копаетесь? — проворчал боцман.
— Да уже заканчиваем, — протянул молодой матрос Лёша и длинно сплюнул за борт.
— Итак вовсю стараемся, — поднял голову матрос постарше, в котором не сразу можно было узнать Павла Синицына. То ли усы его изменили, то ли необычная обстановка…
— Ты уж вчера вечером так настарался, за версту от тебя сивухой несло.
— Да не пил я, — возразил Синицын. — Показалось вам!
— Старпому показалось, мне показалось. Да я этот запах за версту чую! Сам когда-то принимал.
— Давно бросили? — полюбопытствовал Синицын.
— После женитьбы… Сразу… Условие такое было. — Боцман улыбнулся, достал сигареты, присел на канатную бухту.
— И с тех пор ни капли? — искренне удивился Синицын.
— Ну почему же, иногда потребляю. Но знаю, где, с кем…
— …и почём, — подхватил Синицын.
— Вот именно, — кивнул боцман. — Но ты меня, Иваныч, честно говоря, огорчил. Без году неделя на корабле, а уж второй раз наряд вне очереди. Понравилось гальюны чистить? Ты что ж, и на своей подводной лодке так же зашибал?
— Ты мою военную службу не трожь, — нахмурился Синицын.
— Ну, извини!
— Да чего там, — помягчел Синицын. — Было, конечно… Ты вон после женитьбы перестроился, а я не успел. Из-за неё, проклятой, и со службой расстался. И, что обидно, до пенсии двух лет недотянул!..
— Это правда обидно, — согласился боцман. — Зато у нас такой классный механик появился. Дизеля как часы тикают! Тебя ребята профессором нарекли, слышал?
— Э-э, — махнул рукой Синицын.
— Не горюй, Иваныч! — Лёшка рискнул наконец оторваться от швабры. — Завтра в порту ошвартуемся и пойдём в город душу отводить…
— Ты сначала душу заведи, — хмыкнул боцман.
— А что за город-то? — спросил Синицын.
— Да ничего, весёлый. Я туда уже седьмой раз иду.
— А ума не набрался, — погрозил ему боцман. — В прошлый раз таможенники опять какое-то барахло отобрали.
— Да они вечно придираются, — вскинулся Лёшка.
— А к тебе не придираться — все трюмы контрабандой забьёшь!
С моря раздался басовитый пароходный гудок. Боцман поднялся.
— Кто-то из наших возвращается. Кажись, танкер. Эти как муравьи — туда-сюда, без остановки. Большие деньги волокут!.. — Посмотрел на часы. — Ну, мужики, шабаш! Обедать пора. — И пошёл привычной матросской походкой вразвалочку.
«Светлогорск» поставили под разгрузку только к полудню. Мощный портальный кран аккуратно вытягивал из трюма первый контейнер, а