Спор выдохся — как и ужин. В ярком свете верхней кухонной лампы, среди опустевших тарелок, я и себя чувствовала опустошенной — выпила слишком много вина и почти не ела. Удивительно, как я вообще не поплыла с такого количества спиртного. Из гостиной я слышала, как Джон и мальчики над чем-то смеются. Телевизор. Я чувствовала, как внутри меня разливается, подступая к горлу, белое вино, обжигающее и благоуханное, как будто я ночь напролет пила духи или проглотила дешевый букет роз, купленный в бакалейной лавке, и теперь остается только ждать, когда он переварится и извергнется вон естественным путем.
Брем Смит.
Не исключено, что на общем собрании факультета я мельком и видела человека, который мог быть Бремом Смитом, преподавателем автодела.
Но плохо верится, что именно он — мой тайный поклонник. Высокий мужчина в желто-зеленой футболке, мускулистый, темноволосый, с бородкой и коротко подстриженными усами, покрывавшими верхнюю губу и подбородок, с красивым и мужественным лицом. Тот тип мужчин, на которых я перестала смотреть по крайней мере лет десять назад и которые, по моему убеждению, так же давно перестали обращать внимание на меня.
Сегодня меня мучит головная боль и кошмарное чувство сосущего голода. Одним словом, похмелье. Но все же я закончила стирку вещей Чада, собрала его чемодан, около шести утра приготовила завтрак, после чего Джон с Чадом отбыли в аэропорт. Когда я сообщила, что не поеду с ними, казалось, на их лицах отобразилось… облегчение?
Отлично, пусть едут одни. Обойдутся без моих слез у стойки регистрации пассажиров и хандры на обратном пути. — Пока, мам, — сказал Чад мимоходом, словно уезжал на футбольную тренировку и намеревался вернуться к ланчу. — Я позвоню, как только доберусь, — пообещал он и поцеловал меня в щеку.
Наблюдая за ними с заднего крыльца, я видела, как, выезжая с подъездной дорожки, они смеялись.
Надо мной?
Еще один серый ненастный день, но чуть теплее предыдущих, и в ветерке чувствуется какая-то влага. Водяная пыль, похожая на слюну, нечто живое, может, бактериальное, означающее пробуждение к жизни, явившееся на смену замороженному отречению от нее.
После их отъезда я вернулась в постель, и мне приснился сон.
Я достаю из блюда яблоко и откусываю от него. Оно мягкое, как губка. Такое соленое и теплое, что я начинаю давиться. Наверное, такой вкус имеет сердце какого-нибудь животного или мужское яичко, вздумай кто-нибудь его попробовать. Но остановиться я не могу и продолжаю есть.
Что меня заставляет?
Чувство долга? Жажда приключений?
Голод? Отвращение?
И пока ем (а съела я все, включая семена, сердцевину и черенок), не перестаю давиться и удивляться.
Сегодня днем в своем почтовом ящике (в последний раз я проверяла его перед уходом с работы) я обнаружила белый лист бумаги, в центре которого было нарисовано сердце, а внутри теснился текст, составленный из мелких печатных букв:
ДУМАЕТЕ ЛИ ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ОБО МНЕ? КОГДА Я ДУМАЮ О ВАС, Я ДУМАЮ О ВАШИХ МЯГКИХ ВОЛОСАХ И О ТОМ, ЧТО Я ПОЧУВСТВОВАЛ БЫ, ЗАРЫВШИСЬ В НИХ ЛИЦОМ, ЦЕЛУЯ ВАС В ШЕЮ И В КОНЦЕ КОНЦОВ ПОВЕДАВ ВАМ ОБО ВСЕХ МОИХ ЖЕЛАНИЯХ.
По глупости я развернула листок в коридоре. Надо было сразу же сложить его обратно, едва я поняла, что это такое, и унести к себе в кабинет, но при виде сердца и аккуратных буковок я словно примерзла к полу. Так и стояла столбом возле почтовых ящиков в общем кабинете. Всего в паре шагов от меня сидела Бет, и еще около полдюжины человек постоянно сновали туда-сюда, а в довершение всего мимо меня протиснулась Сью, добираясь к своему ящику.
— Шерри, — позвала она.
Когда я смогла оторвать взгляд от листка, то обнаружила, что Сью стоит и внимательно читает послание.
— Боже мой, — воскликнула она. — Этот парень взялся за дело всерьез! А, Шерри?
— Что? — переспросила я.
В ответ она разразилась смехом:
— Бог с тобой, Шерри, ты прямо искусительница. Мужской магнит!
Наконец я справилась с собой и сложила листок. Сью увязалась со мной до двери моего кабинета, где я, пытаясь открыть замок, дважды уронила ключи. Она опять оглушительно рассмеялась, а затем сказала:
— У тебя руки трясутся! Точно, ты знаешь, кто этот парень! И скрываешь ценную информацию от лучшей подруги!
— Не хочу обсуждать это в коридоре, — прошептала я в ответ.
— Ого, — тоже шепотом подхватила она. — Ты действительно знаешь, кто это.
Я не без труда справилась с дверным замком и убрала книги со стула, чтобы она могла сесть.
— Думаю, я знаю, кто это, — сказала я.
— Тогда давай рассказывай!
Сью.
Я любила Сью все эти двадцать лет, столько же, сколько Джона. Впервые мы встретились на собрании преподавателей английского языка, где она пошутила насчет наряда нашей заведующей кафедрой: «Похоже, она пытается добиться самовозгорания. Все, что на ней надето, сделано из нефтехимических отходов».
Сама Сью пришла в мятой вареной юбке и сандалиях. На дворе стоял поздний август. Ее волосы сплошным светлым потоком стекали на спину до самой талии. У нее были белые, по-настоящему белоснежные, зубы — и это задолго до того, как изобрели препараты для очистки и отбеливания зубов, нынче продаваемые в каждом аптечном киоске. Великолепные зубы! И сама она была молода и чиста, не пила ни кофе, ни красного вина, никогда не курила. Ее бедра уже тогда отличала некоторая полнота, которая впоследствии перешла в мягкую пышность женщины средних лет, в том числе и потому, что ходьбе она предпочитала езду на машине и уделяла своим близнецам слишком много времени, чтобы тратить его на спорт.
В прошлом она бегала и ходила на лыжах. От нее всегда веяло ароматом зелени, как будто вместе с ней сюда, на Средний Запад, прибыл кусочек Северной Калифорнии, откуда она была родом.
Сегодня она выглядела уставшей.
В безжалостном свете мощной лампы я увидела, что небольшие припухлости у нее под глазами теперь превратились в настоящие складчатые мешки, отливавшие синевой. С осени она набрала еще добрый десяток фунтов, для которых в одежде, купленной без учета прибавки в весе, уже не было места. Пуговицы белой блузки прямо-таки впились ей в живот, рукава плотно обхватывали руки. Давным-давно коротко остриженные волосы, кое-как прокрашенные хной, казались под красно-коричневой краской сухими и серыми, как будто с пролетающего в бреющем полете самолета ее случайно опрыскали какой-то дрянью — не то ржавчиной, не то кровью.
Когда это, мелькнуло у меня, она успела превратиться в старуху?
Конечно, с тех пор, как мы стояли возле отделения грамматики, потешаясь над сшитым из полиэстера платьем заведующей кафедрой (геометрические фигуры, перетянутые самодельным кожаным ремнем), минул не один год, но все же не так уж много. В тот день в центре английского языка сквозь плоские оконные стекла лилось солнце позднего лета. Легкие клубы пыли витали длинными столбами, оседая крохотными частицами на поверхности столов и стульев, даже на волосах и руках преподавателей. Эта пыль несла в себе запахи осени — учебников, чернил для заправки ксероксов, календарей и ручек с красной пастой, — словно намекала, что близкая осень уже в пути, хотя небо оставалось чистым и голубым. Ни единого облачка. На полу лежал оранжевый ковер: кто-то решил, что этот цвет наилучшим образом подходит для нашего помещения. Несколько лет спустя его заменили на розовато-лиловый, который нравился нам гораздо меньше, но такая судьба постигла все ковры в учебных заведениях. Двадцать лет прошло — а кажется, всего год-другой.
Или даже меньше.
Но, глядя на руки Сью, я подумала, что теперь эти годы стали частью нас самих.
Они поселились в наших телах.
Мы, конечно, не замечали, как они пролетали мимо, потому что они никуда не исчезали.
Вместо этого они копились в нас. Мы все носим в себе свое прошлое.
И все же, если смотреть сквозь призму моей любви и дружбы со Сью, она для меня нисколько не изменилась. Она так и осталась молодой женщиной, которая сидела со мной на заднем сиденье моей машины в день, когда мне (через охранника территории колледжа, явившегося в класс, где проходили лекции первого семестра по орфографии) сообщили, что мой брат умер, и которая через год, на мою свадьбу, надела на свои длинные светлые волосы венок из ромашек — она была подружкой невесты.
До того как встретить Сью, я вообще не испытывала потребности в подругах. Были, конечно, какие-то девчонки и в школе, и в колледже, но им я без сожалений дала уйти из своей жизни, словно отпустила на волю, и даже память о них постепенно стерлась. Но Сью по-прежнему со мной. Я никогда не выбирала ее своей лучшей подругой. Просто в тот самый первый день в учебном центре нас связали некие узы, и мы обе до сих пор расплачиваемся за их удобство.
— Ну, — потребовала Сью, наклоняясь вперед. — Рассказывай. Кто это?
— Брем Смит, — ответила я. — Преподаватель автомеханики на неполной ставке.
Брови Сью поползли вверх. Я так и не поняла, что это — недоверие или удивление.
— Брем Смит? — переспросила она. — Это что, тот самый, неотразимый?
— Я его даже не знаю, — заметила я. — Такой темноволосый, да?
— Да, — насмешливо сказала Сью, словно не веря, что я могу не знать Брема Смита. — С отлично развитой мускулатурой, Шерри. С ямочками на щеках. Самый сексуальный мужчина, когда-либо появлявшийся в этом Богом забытом месте. Тот, о котором последние три года мечтает каждая работающая здесь женщина, сохранившая в своем теле хоть чуточку эстрогена. Типичный искуситель из комикса про роковую любовь. Не прикидывайся дурочкой, Шерри. Ты прекрасно знаешь, кто такой Брем Смит.
— Да не знаю я его! — сказала я. — Вернее сказать, я понимаю, о ком ты. После того, как ты его… описала.
— Ага, — недовольно фыркнула Сью и с кривоватой улыбкой отвернулась.
— Честное слово, Сью, — сказала я. — Про него говорил Гарретт, приятель Чада. Вроде бы он рассказывал обо мне своим студентам.
— Ладно, — промолвила Сью уже без тени улыбки и встала, приглаживая помявшуюся спереди льняную юбку. В оконное стекло лился серый свет с вкраплениями желтизны, словно сквозь лоскутную рвань облаков пробивались редкие лучи солнца. Один из них упал на грудь Сью, обтянутую слишком тесной блузкой, и ее кожа в вырезе поразила меня своей дряблостью (когда это успело случиться, подумала я). Тонкая кожа, как шпаклевкой покрытая коричневыми пятнами. Я вспомнила новогоднюю вечеринку, на которую она пришла в черном платье с глубоким декольте. Всех мужиков как магнитом тянуло к столу с закусками, возле которого остановилась Сью, флиртуя со своим будущим мужем, он же — будущий отец близнецов. Они так и пялились на ее вырез, обнажавший белую плоть, с трудом держась в рамках приличий.