Башка лопается. Все на хер валится из рук.
Мне хочется ее потрогать и убедиться в том, что она настоящая. Живой ребенок. Моя дочь. Софи. Я перекатываю ее имя на языке и несколько раз произношу вслух.
Черт.
Мне нравится ее имя. Оно ей подходит.
Я не знаю, как себя с ней вести. Что говорить? Насколько должен быть к ней привязан, чтобы она понимала – в моей жизни она уже является чем-то исключительным. Просто одним фактом своего существования она перевернула мой долбаный мир.
В конце зала хлопает входная дверь.
Встаю на ноги под звуки приближающихся голосов.
Я слишком заряжен эмоциями, чтобы делить пространство вокруг себя с кем-то еще, поэтому ухожу из спортзала через противоположную дверь, предпочитая ни с кем не пересекаться.
Я думаю о Моцарте и о том, что зол на нее, как никогда и ни на кого в жизни.
В своей башке я не делаю попыток оправдать ее поступок. Даже буддизм не пробудил во мне атрофированную функцию ко всему в жизни относиться со смиренным пониманием.
Я имел право знать, и с этим никто не может поспорить.
Нет никаких высших сил, которые могли бы определить мою судьбу или судьбу любого другого человека, ее определяют только наши поступки.
И это был выбор Арины, не мой.
Собственный выбор я сделал в тот день, когда пять лет назад озвучил Арине Беккер то предложение, наплевав на все свои принципы. Сделал выбор, когда стал навязчиво ее хотеть и пошел на поводу у собственных желаний. Эгоистично перечеркнув все. Свою дружбу с ее братом, отношения с ее семьей. Я сделал этот выбор снова, когда трахнул ее без защиты.
Арина и есть мой выбор.
Понимание этого вышибает из меня воздух.
Заставляет мозги работать и перегорать. Заставляет видеть картины будущего, которого теперь я боюсь лишиться, потому что опоздал.
Глава 15
– Мамочка, если я принцесса, то ты королева? – голос Софийки нарушает гнетущее молчание в машине, за рулем которой сидит мой хмурый брат.
Я чувствую на своем лице его тяжелые взгляды всю дорогу. Когда поворачиваюсь и отвечаю на очередной, губы Андрея сжимаются в тонкую линию, потому что, собираясь что-то сказать, он всякий раз решает этого не делать.
Меня это устраивает.
Мы два дня друг друга избегали, а сегодня слишком суматошный день, чтобы начинать говорить о том, что так кривит его лицо.
Обо мне и его друге, который своим возвращением в город сломал все, к чему успел прикоснуться. Без него все работало идеально, а теперь все вокруг шатает и трясет, как от землетрясения, которое никто не заказывал!
– Королева, ага, – отзывается вместо меня Андрей. – Дашь ей свою корону, малыха?
Обернувшись, вижу, как рука дочери тянется к маленькой серебряной диадемке, украшающей ее кудрявую головку.
Она мечтала надеть ее всю неделю, и наконец-то этот день настал. Сегодня мне исполняется двадцать пять. Андрей вызвался отвезти нас на праздник в ресторан. Я знаю, он сделал это для того, чтобы успеть поговорить наедине, до встречи с родителями и Егором.
– Корону? Мою? – Софи растерянно хлопает глазами. – Мамочка, ты хочешь мою корону?
Покосившись на Андрея, ударяю кулаком по его колену.
Он чешет пальцем нос, пряча улыбку.
– Не нужно. На тебе она лучше смотрится, зайка, – успокаиваю ее, ведь она отдала бы мне свое сокровище, даже несмотря на любовь с первого взгляда.
Болтая ногами, Софийка начинает напевать какую-то мелодию, поигрывая в воздухе пальцами по клавишам воображаемого инструмента.
Отвожу глаза, чувствуя маленький укол в сердце и борясь с желанием растереть это место кулаком.
Андрей смотрит на племянницу в зеркало заднего вида и хмурит брови.
– Ни хрена не похожа. Или я слепой? – пробует он начать этот выматывающий разговор.
– Может, неправильно смотришь… – отвечаю я.
– Может быть…
Его пальцы сжимают руль до скрипа кожи. Он молчит мгновение, потом спрашивает:
– Ты из-за этого музыку бросила? Из-за него?
Его вопрос заставляет меня напрячься.
Когда-то мне было легко делиться своими чувствами со всем миром. До того, как они стали сложнее китайской головоломки. Тем более странно вот так обсуждать их с Андреем. Я столько лет могла делать это только с Кристиной, как вор, который что-то украл.
Пряча от брата глаза, пожимаю плечом:
– Из-за себя самой.
– Я сопоставил пару фактов… – продолжает он. – Ты перегорела, да?
Молчу, поджав губы.
Я люблю и ненавижу музыку одновременно.
Она отбрасывает меня в то время, где моя душа горела то от вселенского счастья, то в болезненной агонии. Реши я сесть за инструмент, музыка подняла бы в душе слишком много эмоций, от которых я хотела избавиться.
В последний свой раз я играла Владу. После его отъезда я так и не смогла подойти к инструменту. И не хотела. Точно знала, что это разорвет меня в клочья. Я просто отрезала себя от музыки. Как от воспаленного органа, без которого все еще можно продолжать жить, а с ним… никак.
– Музыка – это либо боль, либо любовь, – говорю брату. – Боль – не самое приятное чувство. А любовь… я перегорела, да…
– А как же Софийка? – спрашивает Андрей.
– Она другое, – отвечаю тихо.
– Арина, тебе двадцать пять… любовь… она у тебя будет, если ты захочешь… Егор?
– Да. Есть Егор…
– Ты его не любишь, – констатирует Андрей.
Его слова точь в точь копируют слова Градского, и я решаю дать выход своему раздражению и на брата тоже.
– Я больше не ищу любви. У меня все хорошо без нее. Это мой выбор, я что, должна тебе что-то доказывать?
– Мы просто разговариваем, – говорит он твердо.
– Тогда придумай тему поинтереснее, чем любовь, ладно? Иначе я решу, что тебя в Китае подменили.
Он бросает на меня испытующий взгляд, говоря:
– Я тебя тоже не узнаю.
– Я выросла…
– Думаю, дело не в этом…
Я отвечаю молчанием, а Андрей ровно спрашивает:
– Когда ты успела вляпаться в Градского у меня под носом? Я даже предположить не мог…
– Что в этом такого невероятного?
– Невероятного? – отзывается немного зло. – Он сложный человек, и он не для тебя. Я и сейчас советую тебе держаться от него подальше.
Внезапно это утверждение вызывает у меня прилив раздражения. И хоть пять лет назад он не сказал мне этих слов, потому что я не спрашивала, была уверена, что именно так он и скажет.
– Может, ты меня совсем не знаешь? Откуда ты знаешь, кто мне нужен? – так же зло говорю ему.
Он бросает на меня еще один тяжелый взгляд, бормоча под песни Софи:
– Я понял. Я тебя ни хера не знаю… И его, судя по всему, тоже.
Последние слова он произносит с насмешкой, от которой веет разочарованием и раздражением. Если он разочаровался в дружбе, то я не смогу ему помочь.
– Почему ты ему не сказал? – спрашиваю вместо этого. – О… Софийке?
– Подумал, что это только наше дело. Тонкое и семейное. Нет? – смотрит на меня. – Если бы я, блять, знал, – понижает голос. – Притащил бы его прямо из Тибета.
Именно поэтому я не хотела, чтобы он знал…
Отвернувшись к окну, смотрю в пространство.
– Мы скоро приедем? А там будет торт? – раздается с заднего сиденья звонкий голос дочери.
– Будет…
– Шоколадный?
– Надеюсь, что нет… – отзывается брат себе под нос.
– А я люблю шоколадный… – рассуждает Софи, принимаясь вслух перечислять плюсы шоколадных тортов.
– Когда собираешься родителям сказать? Или мне это сделать?
Закусив губу, смотрю на свои колени, разглаживая на ткани платья невидимые складки.
– Я сама скажу, – прошу. – Ты не лезь.
– Я поражаюсь, как ты так долго молчала…
– Он был женат. Был твоим другом. Был моей первой любовью.
Пальцы Андрея снова смыкаются на руле. На скулах пляшут желваки.
– Я все-таки дам ему по роже.
– Это наши с ним дела… – произношу в сердцах. – Я не хочу, чтобы ты вмешивался. Не хочу чтобы хоть кто-то вмешивался. Теперь это касается только нас троих. Меня, Влада и Софи.
– А как же Рязанцев?
– Я не знаю, Андрей, – говорю сокрушенно.
Чтобы избежать еще каких-то вопросов, выхожу из машины, как только она тормозит.
– Цветы! – взвизгивает Софи, показывая пальцем на крыльцо ресторана. – Мамочка, смотри, как красиво! Это для тебя и меня?
– Для нас… – Помогаю ей выбраться из детского кресла.
На дочери белое воздушное платье, через плечо перекинут ремешок блестящей сумочки, из которой торчат розовые заячьи уши.
– Привет… – Оставляю мягкий поцелуй на щеке встречающего нас отца.
Он со счастливой улыбкой осматривает меня с ног до головы, бормоча:
– Красавица. Светишься.
На мне длинное голубое платье без рукавов и лямок, профессиональный макияж и модная укладка волнами, которую я поправляю рукой, отвечая мягко:
– Спасибо.
Мне никогда не хватит смелости сказать отцу или матери, что счастливая картинка моей жизни – это только бутафория. Я счастлива, но совсем не так, как представляют себе они. Я никогда не показывала отцу того, что стала другой. Что я больше не беспечный мотылек, главная цель жизни которого – радоваться рассвету и мечтать о музыке. Последний год у папы проблемы с сердцем, и мы стараемся оградить его от любых волнений.
Не представляю, как скажу ему о Владе!
– Где моя вторая принцесса? – делая умилительный голос, папа ищет глазами Софи.
Она кружится вокруг нас, показывая, как юбки ее платья умеют взлетать вверх. Помогает себе руками и хихикает.
– Дедуля! Посмотри…
На мою талию неожиданно ложится мужская ладонь, знакомый голос рядом с ухом произносит:
– С днем рождения. Отойдем?
В руках Егора огромный букет роз.
Он оглядывает мое платье и прическу, кивает Андрею. Его карие глаза излучают спокойствие, лицо непринужденное, а губы растянулись в приветливую улыбку.
Мы почти и не общались последние дни.
Нам сложно поддерживать ежедневный контакт, живя раздельно, именно поэтому он сделал мне предложение. Сделал его задолго до моего дня рождения, и я согласилась, потому что с ним мне спокойно и комфортно. Мы не съехались раньше только из-за Софи. Она все еще привыкает к присутствию Рязанцева в нашей жизни, а он… был согласен не спешить.