– Вашим глазам о-о-очень идет этот оттенок. – Маячит перед моим лицом визажист. – Вас все устраивает?
Девушка отходит в сторону, а я смотрю на себя в гримерное зеркало.
После бессонной ночи я бы не взялась делать себе макияж самостоятельно. Сегодня я бы не взялась за него в любом случае, от волнения я еле-еле удержала в руках кружку утреннего кофе.
В желудке пусто, но эта пустота дает мне ощущение легкости. Его ничтожное подобие.
Я то и дело разминаю пальцы, чтобы они не одеревенели от того, что вся кровь ушла из моих рук. От этого они ледяные.
Это волнение меня прикончит.
Время сегодня мчится в какой-то сумасшедшей перемотке. У меня было целых две недели, чтобы справиться с волнением, но все бесполезно. Чем ближе я подбиралась к этому дню, тем сильнее волновалась.
У меня прическа в виде ракушки на затылке и идеальный классический макияж с черными стрелками. Оценив его в зеркале, хрипловато отвечаю:
– Да, очень. Спасибо.
За тот час, в течение которого девушка со мной работала, я не произнесла ни единого слова. Наверное, она считает меня социопатом.
Я сбежала из дома три часа назад, оставив Софийку на попечение Кристины. Она в курсе, куда я отправилась. Мне пришлось попросить ее остаться сегодня дома и присмотреть за Софи.
За окном салона красоты уже темнело, когда я в него вошла, был дождь.
Наверное, они дома. Смотрят телевизор или готовят ужин.
Я стремилась отправиться в этот бой в одиночестве. Все для этого сделала. Но сейчас мне кажется, что я не отказалась бы от поддержки. Было бы неплохо хоть об кого-то согреть руки.
Я репетировала две недели с таким упорством, что приходилось отправлять моих домочадцев куда глаза глядят, чтобы моя дочь не возненавидела фортепианную музыку раньше, чем начала ей учиться, а Кристина не сошла с ума от моих многочасовых занятий.
Мое такси уже приехало.
Торопливо рассчитываюсь за стойкой администратора и дергаю с вешалки свой плащ. Глядя себе в глаза через зеркало, стряхиваю невидимые пылинки с черного платья-футляра, в которое одета. Мне приходится держать плащ палаткой у себя над головой, пока перебегаю тротуар, чтобы сесть в машину. В ней я в десятый раз перечитываю инструкции от организаторов, надеясь, что не опоздаю, ведь уже семь вечера, а в городе всегда пробки.
Перспектива опоздать нервирует меня не меньше.
Я просто ерзаю по сиденью, как будто по нему рассыпали битое стекло.
В программе концерта сплошь незнакомые мне имена. Кое-кого из этих музыкантов я нашла в интернете и послушала. Они неплохи. Даже очень хороши. А я… я планирую выложиться, и я выбрала для этого достаточно сложное произведение, чтобы мое волнение было не надуманным.
Заходить с ноги в эту дверь чертовски самонадеянно, но у меня тоже есть имя, и я хочу, чтобы его знали.
Мысли об отце моей дочери мешают потонуть в мандраже по самую макушку.
Перед глазами встает то его лицо, то его улыбки, которыми он разбрасывался, когда забирал Софию с собой в прошлую субботу. Они обедали с его отцом и ездили погулять в парк, где, судя по фотоотчету Градского, кормили уток.
Его улыбающееся лицо рядом с ее личиком – картина, от которой на моих ногах поджимаются пальцы.
С того дня я Влада не видела. Он предупредил, что улетает на несколько дней в Лондон, и я не знаю, вернулся ли он в город или решил задержаться подольше. Я также не знаю, разболтала ли ему Софийка о моих воскресших талантах, если и да, то он словом не обмолвился.
Цветы от Рязанцева наконец-то перестали приходить. Я очень надеюсь, что этим он демонстрирует отказ от попыток поговорить и вернуть прошлое. Я поставила точку в наших отношениях еще два месяца назад, когда вернула ему через брата кольцо.
Глядя на то, как по стеклу такси барабанят капли дождя, с ясностью понимаю, что рядом с ним стряхнуть пыль со своего пианино было все равно, что грести одной против течения. Я бы не смогла поделиться с Рязанцевым чем-то сокровенным. Застрявшей в душе болью от потери этого важного элемента своей жизни. Егор хотел видеть меня другой. Не строящим карьеру музыкантом, а женой и спутницей, которая его интересы всегда будет ставить на первое место.
Раньше мне казалось, что эта роль меня устраивает, а сейчас, когда у меня за спиной будто крылья выросли, эта роль кажется мне клеткой.
Боже, какой глупой я была, когда решила, что могу обмануть свою чертову природу. А может, дело в том, что Градский заразил меня этой идеей, как вирусом.
Где он, черт его возьми?
Обычно он появляется любыми доступными способами: звонками, сообщениями, внезапными визитами, а теперь от него ни слуху ни духу почти неделю.
Это проклятая слабость, но я хотела бы услышать его голос именно сейчас. В триллион раз больше, чем чей-то другой.
Наша переписка похожа на ту, которой обзаводятся люди в разводе. Мы обсуждаем только Софи, обмениваемся ее фотографиями, смешными и милыми моментами.
Я на взводе, и мне нужно отвлечься, именно так я объясняю себе то, что делаю.
Нырнув в телефон, листаю галерею и выбираю фото, где дочь сегодня утром переместилась спать в мою кровать со всем выводком своих любимых зайцев.
Отправляю ее Владу, закусив изнутри щеку и наблюдая, как вверху экрана бегают точки, потому что он набирает ответ почти в ту же секунду.
«Тебя выселяют из кровати?» – читаю на экране.
«Почти каждую ночь», – пишу и отправляю.
«Как насчет твоего фото?»
Втянув в себя воздух, откидываю голову на сиденье.
Вступать с ним в подобные переписки – значит флиртовать. Мне хочется этого до зубного скрипа, но он четко дал понять, что играть с ним во флирт можно только по его правилам.
К черту его правила. Он может уступить или нет, решать ему!
Делаю фото своих ног в черных лодочках на шпильке и тонком капроне чулок на заднем сиденье такси и, пока не передумала, жму отправить.
«Выше?» – намекает он на мое лицо или грудь.
Мы все-таки флиртуем.
В животе сладко печет.
Это тот самый букет эмоций, которых я так боюсь рядом с Владом. Это его чертово умение по щелчку намочить мое белье.
«Как насчет тебя?» – предлагаю.
«Меня? Я бы предпочел что-нибудь с тебя снять».
Я все же закусываю до боли губу. По телу мелкой рябью растекается возбуждение.
«С этим я сама справляюсь».
«Очень жаль».
Меня подмывает спросить его о том, где он находится.
Гложет и щиплет, но я этого не делаю.
Убираю телефон в сумочку и, щелкнув замком, устремляю взгляд за окно такси, где мелькает умытая дождем Москва и виднеются знакомые мне улицы.
После концерта состоится аукцион современного искусства, выручка от распроданных лотов пойдет в благотворительные фонды.
В зале будет импресарио, но я не рассчитываю на предложения в свой адрес. Это хорошо. Даже отлично. Мотаться по миру с концертами – это не то, чего я бы хотела для нас с дочерью. Я вряд ли могла бы взять ее с собой, а оставлять ее одну… я так не могу… Я и сама не знаю, каким вижу свое будущее, оно сузилось до желания вновь прикоснуться к тому, от чего когда-то добровольно отказалась.
На входе встречает распорядитель с планшетом, после чего суетливо передает меня в руки другого распорядителя, пока я в спешке на ходу отряхиваю плащ и проверяю прическу.
Мандраж накрывает меня новой волной уже за кулисами, где все существуют сами по себе, погруженные кто в мрачное молчание, кто в задумчивость.
Я отказываюсь от воды, бутылки которой здесь всем предлагают.
Вода застрянет в горле, и меня вырвет.
Мое выступление под номером семнадцать, я буду играть Брамса.
От первых аплодисментов меня потряхивает. Чтобы абстрагироваться, вставляю в уши наушники и начинаю бродить по коридору.
Проходящий мимо организатор показывает мне десятиминутную готовность.
В зале море лиц. В центре сцены рояль, и, когда сажусь за него, свет глушат, оставляя освещенными только меня и инструмент.
Остаемся только он и я.
Теперь я понимаю, что значит восставать из пепла.
Пока играю, питаюсь вибрациями, которые отдаются в сердце, и до очередного спазма в горле осознаю, как по этому скучала. Это окрыляющее чувство!
Аплодисменты разгоняют кровь. Крики браво делают ноги ватными. Я переставляю их с трудом, уходя со сцены, потому что вымоталась, но внутри меня продолжает колотить так, будто в сердце вкололи адреналин.
– У нас организован небольшой фуршет для участников, – торопливо объясняет мне девушка с гарнитурой в ухе по дороге в комнату отдыха, куда я несусь по коридору. – Также можете остаться на аукцион.
– Спасибо, – говорю севшим голосом.
Мне нужно на воздух. Теперь, когда все позади, у меня горит лицо, и мне жарко, сердце стучит как бешеное.
Хочу бежать куда-нибудь под дождем и глотать этот чертов воздух!
Схватив свои вещи, выскакиваю на пожарную лестницу и замираю как вкопанная, будто вошла в стену, потому что пролетом ниже вижу пристроившегося у стены Градского. Опершись о нее плечом, он поднимает на меня глаза, оторвав их от экрана своего телефона, а под мышкой у него зажат букет белых пионов.
Вскинув брови, он убирает телефон в карман коричневой кожаной куртки.
Мне требуется секунда, чтобы отмереть.
Чтобы увидеть, как скучающее выражение на его лице сменяется легкой ухмылкой.
Стиснув кулаки, осматриваю его с ног до головы и заставляю ноги прийти в движение. Стуча по ступенькам каблуками, останавливаюсь только тогда, когда обвиваю шею Влада руками, безжалостно смяв зажатые между нами цветы.
Глава 30
Носом утыкаюсь в теплую кожу на шее Влада и прикрываю глаза, глотая его запах. Возможно, у меня галлюцинации, но мне кажется, что его кожа, помимо тонкого запаха мужского парфюма, пахнет дождем. Мне хочется дышать запахом его кожи до головокружения.
Сердце замирает.
Руки Влада опускаются на мою талию. Сжимают ее. Крепко обнимают, давая мне ту самую поддержку, в которой я так нуждалась весь этот день.