Я никогда не чувствовала себя такой приземленной, как сейчас. Я не думаю о музыке, не думаю о боли, душе, чувствах. Глядя в окно у себя перед глазами, я думаю о том, застегнула ли моя дочь пуговицы на своем пальто, потому что на улице холодно. Я думаю о том, проголодалась ли она. А может, она хочет пить? Я не сомневаюсь в том, что могу закончить карьеры всех до единого сотрудников администрации этого заведения, но я думаю не об этом, а о том, что моя дочь могла промочить ноги, ведь она не переобулась в ботинки, а осталась в сменных кедах…
Подняв руку, холодными пальцами стираю слезу со своей щеки.
– Я тоже пойду ее искать… – говорю Андрею, который вышагивает за моей спиной, принимая телефонные звонки.
– Арина… – пытается он меня остановить. – Ее уже ищут. Разосланы ориентировки. Скоро получим видео с камер. На улице дождь…
– Я не могу просто ждать! – выкрикиваю, обернувшись к брату. – Влад не берет трубку.
– Он тоже ее ищет. Ты нужна здесь на тот случай, если нужно будет выехать в полицейский участок.
– Я ничего не делаю! Я схожу с ума, Андрей! – кричу на него.
Обняв меня, заставляет уткнуться носом в свою футболку.
– Мы ее найдем. Я обещаю, – говорит твердо.
Мой телефон разрывается от звонков родителей и Кристины, но я больше не могу отвечать им. Больше всего на свете я хочу пойти туда, под этот чертов дождь, и искать своего ребенка, хотя мой брат и настаивает на том, что это будет пустой тратой времени.
Я не хочу думать о том, почему это случилось именно с нами. Дерьмо не спрашивает, перед тем как стучать в дверь. Это случилось, и теперь мы должны с этим примириться, иначе голова лопнет!
– Я выйду на крыльцо. – Выбираюсь из рук Андрея. – Хочу воздухом подышать…
Он выпускает меня, но, когда двигаюсь к выходу, слышу за спиной его шаги.
Догнав меня на ступеньках, опускает мне на плечи мое пальто.
– Спасибо, – произношу, не оборачиваясь.
Свежий уличный воздух вступает в контакт с моими натянутыми нервами, от этого голова кружится, и, даже если бы на улице был мороз, я бы не заметила.
По двору туда-сюда бродит охранник. На калитке ворот сломался домофон, из-за этого она была не заперта. Не знаю, кто должен был за этим следить, мне плевать.
Мне становится плевать на все, когда за кованой оградой на тротуаре мелькает знакомый мужской силуэт в кожаной куртке.
Кажется, меня шатает, из глаз фонтаном брызжут слезы, потому что у него на руках я вижу маленькую фигурку в красном пальто.
София обнимает Влада за шею, положив голову ему на плечо. Они проходят вдоль ограды и заходят в калитку.
Мои ноги ватные. Перед глазами пелена, когда бегу навстречу, закрывая ладонью трясущиеся губы.
– Мама! – тонкий голос дочери звучит для меня как звон колоколов.
Я не даже не понимаю, как она оказывается у меня на руках.
– Маленькая моя, родная… – шепчу, прижимая к себе теплое тельце дочери.
Покрываю поцелуями ее щеки, нос и глаза.
Белая шапочка криво сидит на ее кудрявой головке. Так надеть шапку она могла только сама.
Софи начинает плакать, потому что я плачу навзрыд и никак не могу успокоиться. Пугаю ее, наверное.
Во всем этом сумасшествии ищу взглядом Градского. Его лицо бледное, зубы сжаты, глаза стеклянные. Волосы промокли от дождя, как и одежда. Протягиваю ему руку, но передо мной вырастает Андрей.
– Малыха… как же ты нас напугала… – Сгребает нас обеих в охапку.
В его глазах стоит влага, кадык дрожит.
Вокруг нас топот ног. Поднимается дикий шум. Крики, слезы.
Я не хочу выпускать ее из рук. Не могу!
– Я увидела папину машину… – плачет Софи. – Черную… Он за мной приехал… Я хотела показать ему картинку… Папочка! Он меня нашел. Не ругай меня, мамочка…
– Хорошо, хорошо… – бормочу, утыкаясь носом в ее щеку. – Я не буду… Не буду…
Вдыхаю родной детский запах и прикрываю глаза. Андрей баюкает нас в объятиях до тех пор, пока от бессилия я не перестаю плакать. Кошмарный стресс последних часов опустошает меня настолько, что я почти не могу стоять.
– К родителям поедем. Кристина уже там, – говорит Андрей, придерживая меня за локоть.
– Влад… – шепчу. – Где он?
– Он ушел.
– Куда?! – в раздрае я пытаюсь заглянуть за плечо Андрея. – Когда?
– Я не знаю, Арина… не видел.
На меня накатывает дикая слабость, но я никому не позволяю забрать у меня дочь. Она засыпает у меня на руках, так я с ней и сижу, пока полиция и органы опеки заполняют документы.
Я пытаюсь дозвониться до Влада, пока едем к родителям. Прижимая к себе Софи на заднем сиденье машины Андрея, я набираю Градского в десятый раз, даже несмотря на то, что его телефон отключен. Я хочу, чтобы, когда появится в сети, он захлебнулся сообщениями о моих звонках и знал, что я его ищу!
Он так нужен мне сейчас.
Я не смогу развидеть этот день, если Влада не будет рядом. Пока его нет рядом, все будто ненастоящее.
Мы тоже ему нужны!
Я видела его глаза. Ощущала его страх, который он старался прятать. Чувствовала его отчаяние. Видела, как дрожали его руки. Кошмар его детства так жестко ворвался в нашу жизнь, что меня тошнит от мысли о том, где он сейчас и что с ним происходит.
Он от меня закрылся. От всех нас. Как делал когда-то. Он делает это сейчас, в эту минуту. Я не сомневаюсь, черт возьми. От этого меня мутит.
– Все хорошо… все хорошо…– приговариваю, целуя прохладный лоб дочери.
Она просыпается и, цепляясь за меня, сбивчиво бормочет: опять и опять рассказывает о том, как увидела за оградой машину и как за ней пошла, потому что с самого утра ждала, когда папа за ней приедет. Потому что приросла к нему, как гриб к дереву.
– Тебе надо выпить успокоительное или коньяк, – произносит Андрей, поглядывая на нас в зеркало заднего вида.
– Съезди к нему домой, – прошу я хрипло, игнорируя его совет. – Я не могу оставить Софийку одну.
Мне не нужно пояснять ему, о ком речь.
– Хорошо. – Андрей высаживает нас у родительской дачи и сразу разворачивает машину.
Я жду его звонка, не находя себе места. Не в состоянии проглотить ужин, брожу по дому как привидение, пока Софи брякает на игрушечном синтезаторе, оставаясь немного потерянной. Она спрашивает про своего отца, и мне приходится врать.
Андрей сообщает мне о том, что его нет в квартире. Это делает мою ночь бессонной, а утро размазанным и нервным, потому что вместо слабости теперь я начинаю злиться.
Я злюсь на него.
Злюсь, потому что Андрей звонит мне снова, чтобы сказать: Градский не ночевал в своей квартире.
И никто понятия не имеет о том, где он! Потому что у него, кроме нас и отца, в этом городе нет семьи и друзей.
Я боюсь самого страшного… Что пропажа Софи воскресила в нем старые триггеры. Что могло случиться что-то такое… что-то… что он мог уехать. Опять.
Стоя у окна вечером, я смотрю в густые сумерки и шиплю:
– Какой же ты засранец!
Схватив телефон, звоню Андрею и рычу:
– Этот Роман Гец еще в городе?
Глава 42
Влад
На тумбочке гостиничного номера трещит стационарный телефон, который сметаю оттуда, толкнув рукой.
Перекатившись на спину, пытаюсь понять, который час. Судя по тому, что за окном ровный серый свет, день в самом разгаре. Только не у меня.
Сбрасываю с кровати ноги и задеваю одну из двух пустых бутылок виски на полу. Она катится к окну, гремя так, что башка взрывается. Когда морщусь – тоже. В висках боль. Во рту сухость.
Ебаное похмелье.
Упираюсь локтями в колени, опуская пульсирующий лоб на ладони. Правую простреливает болью, от которой стону. От запястья до кончиков пальцев рука замотана в эластичный бинт, который мне раздобыл шуплый пацан с ресепшена.
В мозгах такой туман, что вчерашний день приходит мне обрывками и какой-то мешаниной в абсолютном угаре.
Я, кажется, все еще пьян, хотя в отключке провел не меньше десяти часов.
Говно в том, что я понятия не имею, где мой телефон. Скорее всего, потерян.
Оглядываю номер какой-то гостиницы, в которую с трудом помню, как попал. Башка отказывается работать. В двух последних сутках у меня вообще до хрена белых пятен.
Но я отчетливо помню, как радостно хлопали заплаканные глаза моей дочери, когда я ее нашел. Прячущуюся от дождя в деревянном домике одной из детских площадок, которые я успел обойти. Напуганную и чертовски маленькую. Мою.
Глаза обжигает. Позорная влага скапливается пеленой.
Твою мать.
Зажимаю пальцами переносицу.
Сколько еще раз я должен проживать это снова и снова? Вместо дикой радости испытывая то боль под ребрами, то головокружение, то желание пустить долбаную слезу.
Радостный вопль: «Папа!» Почти невесомое детское тело в моих руках.
Софи обняла меня, прижалась и сказала, что ушла из сада, потому что увидела мою машину. Потому что ждала меня с самого утра.
И тогда меня сломало окончательно.
– Блять…
Лежащая на подоконнике пачка сигарет вызывает приступ тошноты.
Пустой желудок воет и сжимается. На полу футболка, которую заблевал еще позавчера, после того, как вышел за ворота детского сада, вручив Софийку матери.
Моцарт…
Сглотнув вязкую слюну, думаю о том, что должен ее найти.
Она меня ненавидит?
Я себя ненавижу.
Я не мог быть с ними рядом.
Не мог функционировать как обычный человек, сбрасывая стресс слезами и объятиями. Потому что я долбаная сломанная микросхема! Мои мозги будто пропустили через мясорубку, и я не знаю, кто крутил ручку. Это точно был не я. Единственное, что я знаю, – это со мной впервые. Будто в моей голове двадцать лет сидела часовая бомба, которая рванула два дня назад, вывернув меня наизнанку.
Гостиничный телефон все еще жив после падения с тумбочки. Подняв его, звоню на ресепшен и прошу себе завтрак и воды, хотя не уверен, что способен принимать пищу.
Стащив с себя джинсы и трусы, разматываю бинт, картина под ним пиздец какая отчаянная. Ладонь раздуло, запястье тоже. Пальцы еле шевелятся.