Становлюсь под душ и пытаюсь вспомнить, где оставил машину. Это проблема, потому что вариантов у меня ноль, все не совсем дерьмово только потому, что машина прокатная, а значит, в ней есть «Джи Пи Эс», и компания по-любому сможет ее отследить. Только для меня это сейчас ничего не меняет. Лишь дает надежду, что телефон мог остаться в тачке.
Халаты в этой гостинице не предусмотрены, есть только набор чистых полотенец для одного человека, потому что гостиница третьесортная во всех смыслах. Может, как раз поэтому в дверь вместо деликатного стука начинают долбить так, будто я не завтрак заказал, а вызвал полицию.
Натянув джинсы на голое тело, на ходу застегиваю ширинку. Делать это с одной рабочей рукой величайшая проблема, поэтому оставляю пуговицу расстегнутой и открываю дверь.
Глаза Арины полосуют меня по лицу, как два горящих голубых прожектора. Распахнутые, припухшие и немного влажные, они пробегают по моему телу, охватывают его от башки до пяток.
Мне в живот будто врезается поезд.
Все вокруг становится реальным. Чертовски, твою мать, красочным.
Ее волосы растрепаны ветром, от нее и пахнет ветром. Ветром и дождем. Ворот красного вязаного свитера оттеняет бледную, почти прозрачную кожу на щеках. Делает Моцарта чертовски юной. Напоминает мне о том, что ей всего двадцать пять, но эту мысль обрывает звонкая пощечина, которой Арина обжигает мою щеку без каких-либо тормозов так, что моя голова дергается в сторону
Глава 43
Влад
Мне не приходится подбирать слова. У меня чертовски стойкое ощущение, что, если раскрою рот, останусь без яиц. Чертовски стойкое ощущение, что она пришла сюда не слушать, а говорить.
Арина сжимает и разжимает пальцы ладони, автограф которой сверкает на моей щеке.
Пока в мозгах звенит, смотрю на Моцарта, не позволяя себе моргать и, блять, дышать, ведь она фантастически наэлектризованная, а я не у такого уж большого количества людей вызывал подобные эмоции.
Наверное, потому, что никому в жизни не был так нужен, как ей и нашей дочери.
И то, как трещит вокруг Арины воздух, тому подтверждение.
Проглотив язык, я жду того, как она засадит мне по яйцам, но не физически, а словесно.
Твою мать… как же сильно я ее люблю…
– Я очень рада, что ты жив-здоров, – бросает она в меня. – Я не буду лезть в твое личное пространство, не волнуйся. Просто хотела убедиться, что с тобой все хорошо. И напомнить, что у тебя есть дочь, которую ты приручил, и она ждет твоего звонка уже вторые сутки. Ответственность – это не просто твое имя в ее свидетельстве о рождении. Это еще значит осознавать, что от тебя зависят!
Искупав меня в своих словах, Моцарт делает вдох, чтобы пополнить запас кислорода в легких. Пока она это делает, в мое нутро просачивается понимание, что мне не нужно личное пространство. Больше всего на свете сейчас мне нужно ее тепло. Физическое.
Я бы сильно поспорил о том, что со мной все в порядке. Так херово мне не было, кажется, никогда. Мой анамнез смахивает на клиническую картину жертвы авиакатастрофы, но, если ей нужно спустить пар, обточив об меня свои ножи, я потерплю.
– Продолжай… – прошу севшим голосом.
– Не смей быть таким самоуверенным! – гремит Арина, толкая меня ладонями в грудь. – Только не сейчас! Ответственность – это значит думать о чувствах людей, которые от тебя зависят! Мы есть, тупая твоя башка! Нас как минимум двое, может, тебе эта цифра кажется незначительной, но ты не смей сбрасывать нас со счетов! Ты не один! Я места себе не находила. Твой телефон отключен. Сидеть… ждать… По-твоему, я думала хоть о чем-то, кроме тебя, в эти двое суток? Могла я вообще о чем-то, кроме тебя, думать?! Уехал ты или… где ты находишься… что с тобой происходит… Я думала об этом, потому что мне на тебя не плевать! В печали и радости… – Тычет пальцем в мою грудь. – Заруби эти слова у себя на носу, Градский, если когда-нибудь собираешься вручить мне свое чертово кольцо, иначе я смою его в унитаз!
– Ты жестока… – говорю сухими губами.
– Ты бы бросил меня? – задает убийственно мучительный вопрос. – Если бы… – закрыв глаза, пытается выдавить из себя то, что режет меня без ножа. – Если бы мы ее не нашли. Ты бы бросил меня, как твоя мать бросила тебя?
Ад последних суток, клокочущие в башке воспоминания, пелена на глазах, которую Арина почти вышибла своей пощечиной – ничто не мешает мне ответить на последний вопрос в ту же секунду, как Моцарт его задала:
– Нет.
Арина сглатывает слюну, глядя в мои глаза и ища в них правду.
Я сказал правду.
Чтобы ее нащупать, мне потребовалось потрошить себя здесь, в этой комнате, много часов подряд. Выблевать прошлое, оставив его позади, и с кристальной ясностью осознать ответ на убийственно мучительный вопрос в ту же секунду, как он прозвучал.
Гребаная парализация стискивает горло. Втягивая в себя воздух кубическими метрами, я чувствую на своих глазах влагу и откидываю назад голову, хрипло выдыхая:
– Блять…
Тонкие руки на моей шее и тихий шепот рядом с ухом…
Я сжимаю Арину Беккер в руках так, будто боюсь, что она исчезнет. Рваными выдохами пытаюсь придушить слезы, пока дышу запахом ее кожи, утрамбовав свое лицо в ямку между хрупким плечом и тонкой шеей Моцарта…
Меня поглощает желание уйти из этой комнаты. Закрыть на ключ номер третьесортной гостиницы, в которой провел две последних ночи. Закрыть как гребаный сундук со старым хламом и оставить его где-то на чердаке своей памяти.
– Если ты… когда-нибудь сделаешь так еще… – сбивчиво шепчет Арина мне на ухо.
– Никогда… – Целую ее скулу, обнимаю ладонями лицо. – Прости меня…
– Ты не один… не один…
Твою мать…
Вжавшись носом в ее висок, делаю шумный вдох.
В моменте я отключаю башку. Перестаю пускать в себя что-то посторонее, что-то, кроме ее голоса, прикосновений и поддержки, которую она вдалбливает в меня дрожащим шепотом, делая меня слабым слепым котенком.
Нам требуется время, чтобы раздобыть для меня чистую футболку и наконец-то убраться из этого места.
Сидя на кровати, наблюдаю за тем, как Арина бродит по комнате.
На разбросанные по полу бутылки она реагирует чертовски серьезным взглядом, на который я отвечаю усталым заверением:
– Не волнуйся. Я не собираюсь становиться забулдыгой.
– Ответственность давит? – бормочет она, остановившись рядом со мной и легонько ощупывая мою руку.
– Нет… у меня в жизни есть вещи поинтереснее алкоголя, – Утыкаюсь лбом в ее живот.
– Тебе нужно в больницу… может, у тебя перелом… – вздыхает она.
У меня определенно перелом, но больница последнее место, где я хотел бы сейчас оказаться.
– Отвези меня домой… – прошу ее хрипло.
– Домой? Где твой дом?
– Там, где мы сможем уснуть вместе…
Ее голова лежит на моей груди, когда такси везет нас за город. Перебирая светлые шелковистые волосы Моцарта, смотрю в окно на тусклую картинку, понимая, что проголодался. Жизнь часто состоит из простых вещей, сейчас мне хочется, чтобы она такой и оставалась. Простой, понятной и охеренно приятной. Для этого мне необходимы два человека: Арина и Софи.
Моя семья.
Кажется, смысл этого слова только что раскрылся в моей картине мира во всем своем фантастическом масштабе, и я хочу наслаждаться каждой пядью этой материи, как наркоман, точно зная, что мне всегда будет мало.
ЭПИЛОГ
Влад
Три года спустя
– У меня от ветра все волосы растрепались.
Я вижу в глубине дома движение, но перевожу глаза на Софию.
Она пытается поправить прическу, глядя на свое отражение в стеклянной двери. Стопроцентно, сделать это ей было бы проще, зайдя внутрь арендованного на этот день дома, но моя дочь не планирует искать легких путей.
Подняв глаза, смотрю на небо.
Ветер и правда немного портит планы. Тучи над головой выглядят небезобидными, а дождь сегодня нам ни к чему. Сам я промокнуть не боюсь, но я давно думаю за четверых, поэтому смотрю на часы, прикидывая в башке расклад на ближайший час.
– Помоги. – Софи вкладывает мне в руку ленточку с приклеенным к ней цветком и протягивает свое запястье. – Развязалось…
Ставлю на фуршетный стол стакан с соком и обматываю ее запястье розовым атласом, делая такой узел, который развязать можно будет только ножницами.
– Готово, – улыбаюсь.
Она смахивает на пирожное. На ней много розового, белого и воздушного. Маленькая корзинка с цветочными лепестками, которую поднимает с пола, чертовски дополняет образ.
– Давай сделаем селфи, – просит.
Наклонившись, подхватываю ее на руки вместе с корзиной.
Софи хихикает, обнимает мою шею и пристраивается щекой к моей щеке.
На экране телефона наши лица.
Чем больше лет ей капает, тем очевиднее наше сходство, даже я не могу этого отрицать, хотя жизненный опыт подсказывает, что такие вещи обычно виднее со стороны.
Но ведь моя дочь слегка аномалия, так что…
Повернув голову, целую ее висок и делаю снимок.
– Еще раз! Ты не смотрел в камеру! – взвизгивает она, смеясь.
Я знаю о своей дочери все.
Знаю, о чем она мечтает, знаю, чего боится. Знаю, как она смотрит на мир, и знаю, как работает ее логика. У нее нет от меня секретов. Я знаю обо всем, что творится в ее сообразительной головке, и я люблю ее больше своей собственной жизни. В долбаную тысячу раз.
Три года назад, когда у Арины начался концертный тур, Софи была со мной повсюду, несколько раз даже попадала со мной на деловые встречи. Тот год мы провели в Японии. Можно сказать, тот год мы провели вдвоем, график у Арины был плотный, она не преувеличивала, когда предупреждала меня об этом.
Я не жаловался.
Мне было в кайф находиться рядом со своим ребенком и знать, что моя женщина занимается делом своей жизни, а наша дочь… черт… она не просто музыкант. Она композитор, в ее копилке уже есть несколько вещей, которые можно назвать музыкальными произведениями, и они вылетают из ее головы как пули.