навсегда!» – билось у него где-то в темени, и пульс этот медленно передавался остывающему телу. Прямая на первушинском мониторе дрогнула и встала буквой «л».
– Черт! – взревел где-то над ухом докторский бас. – Живой! Работаем, девочки!
Девочки заработали. Он почувствовал, как профессионально завели его сердце, ощутил острые запахи препаратов, холод приборов на замерзшей грудине. Еще оставаясь маленьким, где-то в собственной голове, Первушин вновь взглянул туда, где лежала неживая Ксю. Ее крохотное некрасивое существо порхало над красивым ее телом, билось, как русалка о люк закрытого иллюминатора, искало ходы. Но сил не было. Все силы свои она истратила на то, чтобы удержать его, живого, неблагодарного, отравить собою его жизнь. Ее тело отсоединили от щупалец аппаратуры, маленький медальончик хрустнул, раздавленный качнувшейся каталкой о металлический штырь капельницы, кусочек его отломился и с едва уловимым звуком брякнул о блестящий кафельный пол. В осколке этом маленькой запятой чернела доисторическая муха.
– Прощай, подруга. Сегодня мы, наконец, расстались!
… Но, балансируя на грани сознания, Первушин вдруг ясно увидел ее улыбку.
– До встречи, любимый. Я умею ждать.
Ольга КузьминаБудь моей сестрой
Третий день с берега слышались пьяные крики и визг, пахло дымом и шашлыками. Там вовсю праздновали Купалу. Туристы съезжались к бухте возле поселка Импилахти каждое лето. Димкина бабушка ругалась, что весь берег изгадили, и запрещала соваться близко, чтобы не научили дурному. Димка и не совался. Он тоже не любил туристов. Из-за них приходилось каждый вечер прятаться за кустами, чуть ли не ползком пробираясь по тайной тропке через камни, которые так и норовили вывернуться из-под кроссовок.
В этот раз он все-таки упал, да так неудачно, что джинсы, потертые на коленях, порвались. Ну и ладно, моднее будут. Димка постоял, растирая ногу, поддернул лямки набитого рюкзака и похромал дальше. Тропка вывела прямо к любимому валуну Импи. Сама она стояла в воде, закинув руки за голову. Вся светлая, как белая ночь. Длинная рубашка, вышитая зелеными нитями водорослей, просвечивала насквозь. На голове сказочной короной сиял венок из белых цветов. Димка радостно заулыбался, как всегда, когда видел Импи. Скажи ему кто месяц назад, что он подружится с настоящей русалкой, – на смех поднял бы.
– Ты пришел! – Импи обернулась.
– Ага, – Димка сбросил рюкзак. – Привет. Я хлеб принес и сыр, как ты просила.
– А молоко забыл?
– Держи. – Он вытащил из бокового кармана рюкзака дедушкину фляжку.
Импи потянулась к ней и вдруг отдернула руку.
– Ты раньше в бутылке приносил.
– Да все бутылки разобрали. Бабка туристов ругает, а сама им молоко продает. А что не так с фляжкой-то? Я ее вымыл. – В доказательство своих слов он отвинтил крышку и отхлебнул, хотя не любил молоко.
– Там знак, – Импи поджала губы. – Внутри.
Димка присмотрелся. Действительно, внутри крышки были выцарапаны какие-то каракули.
– Руны, что ли?
– Нет. Это древнее рун. Защита от таких как мы, чтобы молоко и воду не портили.
– А ты портишь?
– Чего ради добро переводить? Я молоко люблю, – Импи сложила ладони ковшиком. – Лей сюда.
Пила она не спеша, смакуя каждый глоток.
– Это что же получается, – заговорил Димка, осторожно подливая ей молоко, – мой дед колдуном был?
– Это едва ли, – Импи облизала ладони. – Я бы знала. Мы колдунов чуем и не забываем. Но твой дед ведь не отсюда родом?
– Ну да. Он рассказывал, что они из Питера переехали. Сразу после войны. Может, фляжку ему подарили?
Импи покачала головой:
– Такое только своим дарят. Кто-то в твоем роду был из знающих.
– Получается, я потомственный колдун? – Димка вытряхнул ей в ладони последние капли молока. – Круто! Поэтому я и тебя увидел?
– Ты меня увидел, потому что я этого захотела. А насчет колдовства… – Она принюхалась и отступила на шаг. – У тебя кровь идет!
– Ерунда, выживу.
Он убрал фляжку и расстелил на валуне стащенную из бабушкиного комода салфетку. Разложил на ней нарезанный хлеб и сыр. Импи схватила горбушку, прижала к носу. Смотрела она при этом на ссаженное колено Димки.
– У тебя платок есть? Завяжи. Я ведь предупреждала, чтобы осторожнее был на тропе.
– Да чего тут завязывать, царапина просто. – Он плюнул на платок, стер кровь. – Что ты, как бабка моя, зубы заговариваешь! Колдун я или нет?
Импи отвела глаза:
– Такое редко в детстве проявляется. Вот войдешь в возраст, тогда и спрашивай.
Димка расстроился. Здорово было бы научиться колдовать прямо сейчас. Уж он бы знал, что делать!
– Нет в колдовстве ничего хорошего, – горько сказала Импи. – Не людское это дело, Дёмка, забудь. Ты лучше вот что. В следующий раз принеси больше молока, я сварю иванов суп. Когда я была человеком, лучше всех в деревне варила.
– Суп из молока? – не поверил Димка. – Невкусно же.
– Много ты понимаешь! Вкуснее ничего нет. В июне голодно, одним молоком и спасались. А суп из парного варили, сразу после дойки. Парни ходили по дворам и пробовали, у кого из девушек суп лучше. К тем и сватались.
– Это котелок надо, – сказал Димка. – А у меня нет. Давай лучше хлеб пожарим.
– И сыр! – Она оживилась. – Жареный сыр еще вкуснее, чем молочный суп.
Пока Димка разводил огонь в обложенной камнями ямке, Импи принесла два ошкуренных прутика. Нанизала сыр и хлеб.
– Ты чего хмурый такой? Зря мы о колдовстве заговорили, не ко времени. Или нога болит?
– Завтра мать приезжает, – буркнул Димка. – Дуру эту привезет, Даринку. Свежим воздухом дышать.
– Сестру твою?
– Да какая это сестра? Ей что я, что табуретка – без разницы. Ничего не понимает.
– Сколько ей?
– Пять лет. А говорить не умеет, мычит только. Вообще ничего не умеет, пенек с глазами! Видеть ее не могу! Столько денег мать угрохала на врачей, мы бы уже давно квартиру нормальную купили, не ютились бы в однушке. И чего мать не сдаст ее в детдом? Ясно же, что нормальной не станет. Врожденное слабоумие не лечится, я в Интернете смотрел, – Димка впился зубами в поджаренный кусок сыра. Проглотил, не чувствуя вкуса. Думать о сестре не хотелось. И так с ней весь год маешься.
Импи сочувственно молчала. Она откусывала от хлеба маленькие кусочки, долго держала во рту, потом бросала в воду. Вокруг размокшего мякиша тут же собирались мальки.
– А меня родители предали, – сказала она. – Жениха моего сгубили, чтобы за богатого меня отдать. Вот тогда я и утопилась.
– Какого жениха? – Димка чуть не подавился. – Тебе сколько было? Лет тринадцать?
– Семнадцать, – она улыбнулась. – Это я сейчас могу выглядеть как захочу. Тебя вот встретила, потому и стала как твоя ровесница.
Димка шмыгнул носом. До сих пор неловко вспоминать, как он полез в залив спасать русалку и чуть не утонул.
– Дурацкий был розыгрыш!
– Не злись, – она погладила его по руке. – Ты мне понравился, а иначе я не умею… знакомиться.
– Да ладно, проехали, – он лег на спину, закинув руки за голову. – А небо сегодня прямо светится, да?
– Конечно, ведь праздник, – она легла рядом. – Самая короткая ночь в году. Самая волшебная. Хочешь, научу, как отыскать клад? Найдем цветок папоротника и…
– Папоротник не цветет.
– Ой, какой ты умный! – Она насмешливо прищурилась. – Сама знаю. Это только так говорят. Просто в эту ночь духи, которые клады стерегут, сжигают накопившуюся на них ржавчину. И над местом клада горит синий огонек, на цветок похожий. Пойдем поищем?
– А разве, чтобы взять клад, не нужна жертва? Я читал у Гоголя… – Димка вкратце пересказал «Вечер накануне Ивана Купала».
Импи выслушала с интересом. Она любила сказки.
– Все правильно, хоть и не про наши места. Но ты не бойся, я договорюсь с духами. У нас свои счеты.
Димка задумался. Клад – это ведь разные старинные монеты. Дорогие, конечно, но без взрослых не продашь. А если маме отдать, она все на эту дуру потратит.
– Не надо. Давай просто поплаваем. Может, я больше не смогу приходить каждый вечер, мать не пустит.
Импи покладисто кивнула. Они долго плескались, гонялись друг за другом, перекидывались мячиком, который уплыл у туристов, а Импи нашла. Вода была теплая, как парное молоко.
– Слушай, а до меня ты дружила с кем-нибудь? – спросил Димка, когда они вылезли на берег. Он крепко хранил тайну Импи, но порой очень хотелось поговорить с кем-нибудь, кто знает о русалке. Да и дружить компанией веселее.
– Не помню. – Она перестала расчесывать зеленоватые волосы. Опустила руку с гребнем на колени, уставилась в темную воду. – Я мало что помню о себе. Понимаешь, я сплю каждую зиму. Там, на дне. Весной просыпаюсь, а прошлого лета в памяти как не бывало. Странно, да? А жизнь свою, настоящую жизнь, помню, как вчера было.
– Ты и меня через год забудешь?
Она внимательно посмотрела на него.
– Мне кажется, я тебя помню… немножко. Ты прошлым летом приезжал?
– И позапрошлым тоже, только ненадолго. Тогда дед еще жив был, он меня на рыбалку брал. А одного к воде не отпускал. Ты меня правда видела?
– Мне так кажется, – она невесело улыбнулась. – Я не хочу тебя забывать. Обещай, что следующим летом придешь сюда и все мне расскажешь! И про эту ночь тоже. Обещаешь?
Димке нестерпимо захотелось обнять ее, обещать, что он вообще никуда не уедет и всегда будет рядом. Но как такое скажешь? Он ведь здесь только до осени, а вернется ли на следующее лето – неизвестно.
– Я постараюсь, – сказал он. – Обещаю. Я очень-очень постараюсь.
Внезапно потемнело. Набежавшие тучи занавесили белое небо.
– Пора тебе, – сказала Импи. – А то дождь скоро начнется.
– Туристов намочит, – хмыкнул Димка. – Все костры им зальет.
– И поделом. Они в воду плюют и мальков пугают. – Импи вздохнула. – Но все равно, я хотела бы снова стать человеком. Только не взрослым, а ребенком, чтобы прожить заново целую жизнь.