Таково магическое действие моего взгляда – внушать уверенность, что мы на одной стороне. Особенно девушкам. Особенно когда мне скучно.
– Расскажете правила? – Она уже расслабилась и весело смотрит из-под косой челки.
– Конечно.
Игра обещает быть очень простой, и инспектор[8] за мой стол не торопится.
Первую раздачу она выигрывает, вторую тоже. Воодушевленная и раскрасневшаяся, пускает весь выигрыш в оборот и с треском проваливается со своими тремя семерками против моего каре.
Даже не приходится делать специальное сочувственное лицо – девчонку и правда жаль. Одета она не ахти, пальцы, хотя выглядят аккуратно, но без модного нынче глянцевого слоя геля, а с простым прозрачным маникюром. Наверняка сама его делает.
Задумывается, кусая губы. Потом решительно дергает головой, отбрасывая челку с лица, и спрашивает:
– А можно делать несколько ставок?
– Конечно, – говорю, – пожалуйста.
Ставит ва-банк все, что есть, так, наудачу, оставив жетонов только на одно удвоение. Из трех. Отчаянная или глупая?
Смотрю с интересом.
Она разглядывает карты по очереди, мрачнея все больше. И вдруг, на последней раздаче, лицо ее расплывается в улыбке.
«Боже мой. С такой выдержкой только в покер», – думаю я, кусая губу, чтоб самому не засмеяться.
Пасует первыми двумя раздачами, третью удваивает. Вскрываемся. У меня минималка, у девочки флеш[9].
Юху-у-у!
– Поздравляю, – расцветаю я, и она, пританцовывая от радости, собирает жетоны.
– Спасибо… – смотрит на бейдж, – Илья! Большое спасибо!
И убегает. Я усмехаюсь, а внутри тепло. Как будто и не было этой тяжелой ночи, будто хлебнул энергетика.
«Спасибо», – ну надо же.
Я-то чего.
А потом мир переворачивается.
Буквально как чертовы песочные часы. И что интересно: он ведь проделывал этот трюк не раз и не два, а я просто не видел. Словно был тем песком, что пересыпается из одной части мира в другую, точно такую же. Песком, чей цельный образ держат тонкие прозрачные стенки, а ему, конечно же, и невдомек, что за их пределами существует что-то еще. Пока вдруг от удара сдерживающие его рамки не покрываются трещинами. А потом и вовсе рассыпаются без следа.
Удар по границам своей жизни я получил в туалете. Спокойно мыл руки, раздумывая, идти ли сразу домой или загреметь с ребятами в бильярд, куда они меня дружно зовут. С одной стороны, хочется спать, с другой – завтра же выходной, да и когда еще отрываться, если не в двадцать два?
Эх, была не была, к черту сон, здравствуй, веселье!
Прогоняя остатки сонливости пригоршней ледяной воды, вдруг явственно ощутил чье-то присутствие. И все равно вздрогнул, подняв голову и обнаружив в зеркале у себя за спиной давешнего игрока. Того, что собирался уходить.
Быстро взял себя в руки и, вытираясь бумажным полотенцем, сказал:
– Мы уже закрываемся.
Правило, вынуждающее дилеров ходить в туалет парами, у нас самое часто нарушаемое. К тому же игроки уже разошлись, и я понятия не имел, откуда вдруг выскочил этот. Не сидел же он все это время в кабинке?
Попытался обойти его, но он преградил дорогу. Пару раз резко вздохнул, собираясь с духом, и выпалил:
– Мне очень нужно выиграть сегодня, Илья.
– К сожалению, мы уже закрываемся, – дежурно ответил я. – Приходите завтра.
– Ты не понимаешь. Мне нужно выиграть сегодня. Сегодня, – немного помялся и тихо добавил: – От этого зависит моя жизнь.
– Уверен, что вы преувеличиваете, – мягко, как тяжелобольному, сказал я. По сути, многие из них и есть тяжелобольные – игромания та еще зависимость. А если и нет, что я мог сделать? Озвучил свои мысли: – К тому же, вы ведь знаете, я никак не влияю на результат. Извините.
Снова направился к выходу, но он схватил меня за руку и быстрым шепотом заговорил:
– Нет, ты влияешь! Ты как раз влияешь! Просто не хочешь, но мне очень надо, Илья, пожалуйста! Я прошу! Только один раз, подыграй мне!
Я выдернул руку. Понятно – очередной псих. Не так давно один такой разбил дилеру голову пепельницей. До сих пор, бедолага, в больнице лежит.
– Простите, – сказал сухо и направился к выходу. – Ничем не могу вам помочь.
– Ты не веришь мне! – заорал он. – Ты, единственный, кто может помочь, и ты мне не веришь! Бестолковый беспамятный робот!!!
Чего?!
Я на мгновение замер на пороге, зацепившись за бред его слов. Потом дернул головой и взялся за ручку двери, но время будто бы растянулось.
– Значит, не поможешь, – с горечью шепнул он прямо в ухо. Как он успел подойти так близко? – Это конец для меня, понимаешь ты?
Я изо всех сил нажал на дверную ручку, но та поворачивалась медленно, будто воздух вдруг стал осязаемым, плотным.
Наконец повернулась, ура! Я выскочил в коридор, чувствуя, как гулко в ушах бьется сердце.
Дверь за спиной захлопнулась, словно притянутая пружиной. Но до этого я успел услышать вслед:
– Как ты пришел сюда, Илья?! Куда ты уходишь? Просто подумай!
Куда «сюда»? В туалет? Что за хрень?
Покачав головой, я пошел переодеваться. Но, натягивая джинсы и майку, краем уха слушая шуточки Марка и даже умудряясь чего-то ему отвечать, я продолжал крутить в голове эту мысль: как я прихожу сюда? Куда «сюда»? И главное: почему слова явно выжившего из ума психа не выходят у меня из головы?
Мы гурьбой вывалились на улицу. Раннее утро, когда солнце только встает, а жаркая пелена дня еще не обрушилась на беспомощный перед ней город, такое утро уже давно миновало.
Солнце ослепило, и я зажмурился, прикрыв на мгновение глаза…
– Нет игры, – выплачиваю анте[10], собираю карты. Шафл, новые ставки, новая раздача.
И вдруг замираю, накрытый внезапным пониманием.
Я никуда не ушел.
Ветер утаскивает последнее тепло из-под куцего тряпочного пуховика.
Затянутое сумрачной дымкой облаков небо грозно висит над городом, и оттуда сыпется какая-то мелкая сволочная мука: не разберешь, дождь это или снег. Пакеты примерзают к пальцам, и кажется, существовать друг без друга они больше не смогут.
Сказать, что на улице холодно, все равно что тактично промолчать. На улице стыло, мерзко и душевынимающе. Как же я ненавижу холод, сил нет!
К остановке подходит промоутер с пачкой разноцветных флаеров. При взгляде на него в глубине просыпается зависть: он-то небось не мерзнет, вон он в какой дубленке и в шапке, и шарфом обмотан так, словно его бабушка в дорогу провожала. Может, и провожала. У некоторых, говорят, и правда бывают нормальные бабушки.
Шарфоносец медленно приближается, предлагая свои листовки, но хмурый народ нервно отмахивается – не до тебя, мол. Промоутер бредет так понуро, втянув голову в плечи, что мне сразу становится стыдно за свои мимолетные мысли. Вот тоже, нашла кому завидовать. Человеку, согласившемуся на такую собачью работу, только посочувствовать можно. Я-то что? Зайду сейчас в автобус, потом десять минут бодрым рысаком, и я дома. А ему тут весь день торчать. Ну или какой там у них план выполнения по раздачам.
Пока мои мысли кардинально меняют направление, то же самое делает и парень: не дойдя до меня, разворачивается и идет обратно. Ну вот еще. Я тут как раз прониклась к нему всей душой, а он…
– Молодой человек!
Собственно, определение вышло весьма условным, потому что из-за шарфа подтвердить его было бы затруднительно. Но примем за данность все-таки, что он человек, а молодым всяко приятнее зваться, чем старым, стало быть…
Он оборачивается.
– Дайте мне одну эту вашу… штуку.
Неизвестно, кто удивляется моей просьбе больше: он сам или толпа на остановке. Ближайшие ко мне бабки начинают чего-то недовольно бубнить, но, к счастью, в этот момент подходит троллейбус, и, позабыв обо мне, они бодро мчат завоевывать новую цель.
– Возьмите две, – предлагает промоутер, незаметно подкравшись поближе.
– Давайте-давайте, – на горизонте маячит моя маршрутка, и нужно срочно менять дислокацию. – Суйте прямо в пакет, и поскорее.
Его глаза сужаются, и от уголков к вискам бегут морщинки. Шарф надежно прячет улыбку, но глаза те еще сволочи – так и норовят выдать все, что у тебя на душе.
«Да черт с ним и его глазами», – думаю я, протискиваясь поближе к обочине, на которой уже сбилась стая оставшихся от троллейбуса бабок. Ну вот, теперь еще полчаса с пакетами стоя колбаситься.
– Обязательно позвоните нам! – кричит промоутер вслед.
– Угу, – бурчу я и тут же забываю о нем, потому что подъезжает маршрутка.
– Мамуль, ты дома?
– Ага, – печально из кухни.
Понятно. Значит, еще один бесполезный день.
Все, чем занята в последнее время мама, – беготней по всевозможным инстанциям, благотворительным фондам и частным меценатам в попытках раздобыть денег на лечение моей младшей сестренки. У нее тяжелое генетическое заболевание, и единственное, что может помочь, – трансплантация костного мозга в одной из клиник Израиля.
Но денег на нее нужно так много, а желающих помочь выходцам из ближайшего зарубежья так мало, что все мамины усилия кажутся бессмысленными. Все, что ей удалось за полтора года, – насобирать немалую сумму на определение донорства и с горем пополам платить за стационар. Но она не сдается, не теряет надежду. Потому что потерять ее равносильно потере ребенка. Правда, есть и хорошие новости – оказалось, что она сама является почти стопроцентным донором для сестренки, а значит, шансы на успех операции очень большие. Но увы, шансов на саму операцию с каждым днем все меньше.
Моей же зарплаты кассира едва хватает на еду и квартиру. Так и живем.
Я натягиваю улыбку и, тщательно удерживая ее, вваливаюсь в кухню.
– Смотри, что принесла, – хвастаюсь, с грохотом роняя пакеты. – По списанию за полцены отдали. А что, хорошая курица, в заморозке-то что ей будет, да?