Я вышла замуж за Данилу из восхищения.
В десятом классе он научился подтягиваться на турнике восемь раз, чтобы получить зачет по физкультуре в своей крутой физико-математической школе, где каждый первый юноша был задохликом. А когда устраивался на работу в Random Games, прочитал все пятьдесят семь документов внутренних инструкций и соглашений прежде, чем поставить галочку в графе, что он с ними согласен.
Любые хоть сколько-нибудь важные вещи Данила фиксировал на бумаге – брал первый попавшийся лист и записывал. Все эти листы хранил потом в столе, а текущие заметки по работе – под клавиатурой. С них я и начала.
Все оказалось не так сложно, как я себе представляла. Если читать вдумчиво, то даже в разрозненных кусочках кода можно уловить свою логику, а комментарии и вовсе пишутся человеческим языком.
И все оказалось бессмысленно, как одинокая половинка ножниц.
Не знаю, что я ожидала найти. Сложные, набросанные на коленке схемы перехода в иную реальность? Отрывки дневниковых записей, в которых Данила жаловался бы сам себе, что постепенно сходит с ума? Указание взять в гараже три пары башмаков железных, три посоха, три колпака и отправиться в путь-дорогу дальнюю, искать любимого Финиста – Ясного сокола? Если Данила и рассчитывал на мою помощь, то ему следовало оставить хоть какие-нибудь инструкции.
– Сегодня будет голосование, – она ловит меня прямо у дверей.
– Не сейчас, Тилли, – я обхожу ее и спешу внутрь.
Отец Джон уже ждет меня.
– Расскажешь шутку или можно сразу начинать?
– Сразу.
Жду, пока кусочки сахара растворятся в красном вине, потом делаю глоток.
– Церковь уже почти совсем готова к весне, – оглядываю я вытянутый овалом зал.
– Стараниями нашей Джун, – отец Джон аккуратно открывает коробку с пиццей и вдыхает аромат расплавленного сыра.
– Тилли тоже очень помогла снаружи.
– Это правда, Матильда старается на славу.
– И скамейки как новенькие.
– Том приходил, – напряженно говорит отец Джон, будто понимает, к чему я веду.
– Останется отмыть витражи и разобрать игрушки, отнести сломанные в…
– Марфа занимается этим, – перебивает он меня.
– …в подсобку. Я бы могла ей помочь.
– Разумеется, – отец Джон смотрит на меня без обычного тепла. – Навести ты нас хотя бы в одно воскресенье.
Джун пылесосит подушечки, на которые становятся коленями при молитве. На каждой подушечке гобеленовыми нитками вышито по цветку. Меня она не видит. Оставляю на скамье узкий ящик с линялыми фиолетовыми крокусами и ухожу.
Тилли все еще караулит меня у дверей.
– Сегодня будет голосование, разрешать ли тебе приходить на чаепития, – повторяет она. – Не думаю, что хоть кто-то проголосует за.
– Я тоже не думаю.
– Скажи что-нибудь по-русски, только не как в прошлый раз.
– Ты стучала в дверь открытую. Я молчала, как убитая. Обманули, на улице та же жара. Загорели руки в темное, надоели звуки стремные. Прошатались по городу ночь до утра. Я задыхаюсь от нежности.
– Хорошее, – Тилли удовлетворенно улыбается, как будто получила свою дозу.
– Зажила коленка у Иды?
– Как новенькая. Не носи ей больше игрушки, она один раз повертит их в руках, а потом бросит.
– Она расстроится.
– Невелика беда.
Я возвращаюсь в церковь, иду прямиком в детский уголок, кладу маленькую фигурку Рона Уизли в коробку с раскрашенными пластиковыми животными. Ида найдет ее в воскресенье.
– Не думаю, что вам нужно в больницу.
Врач общей практики чай и плюшку с изюмом не предлагал, но говорил с тем же сдержанным сочувствием, что и люди в полицейском участке.
– Выпишу вам легкое успокоительное. В вашем поведении нет ничего патологического. Люди по-разному справляются с острым горем. Нам всем хочется думать, что наши близкие после смерти попадают в другой мир, в котором встреча обязательно состоится.
– Мой муж не умер.
Я сказала это скорее для себя, чем для доктора, – проверить в который уже раз, действительно ли я в это верю.
На ночь теперь вместо книги я читала Данилины записки. Повторяющиеся символы, команды, текстовые комментарии, написанные его почерком, успокаивали меня. Я погружалась в незнакомое мне созерцание. Казалось, если я вплыву в него чуть глубже, строчки кода сложатся в послание.
«Ньютон, Хемлок-драйв».
Почтовый индекс стерся, потому что Данила записал его на чеке из продуктового магазина. Хватило легкой штриховки простого карандаша, чтобы проступили буквы и цифры. Навигатор показал, что это всего в сорока минутах езды от нашего дома.
Болиголововый проезд. Или цикутовый? Трое детишек, покладистая жена в платье в пол, дом полная чаша, ипотека. Я просто хотела посмотреть, издалека. Пусть постыдное, но приемлемое для меня завершение истории. Не я первая, не я последняя.
Смотреть оказалось не на что. В Хемлок-драйв не было домов. Слева редкий лесок, справа распаханное поле, граничащее с зеленым лоскутом следующего поля, впереди дорога. Я просидела там час, съехав на обочину. Когда сообразила, что можно дойти до леса, уже стемнело.
Прежде, чем отправиться домой, я снова позвонила в полицию.
– Мы обязательно все прочешем, – усталым голосом пообещал детектив. – Много времени это не займет, там три сосны, мэм.
Я тоже прочесала эти три сосны. Как показывали в процедуралах: медленно, каждый дюйм, обращая внимание на целостность почвенных покровов и на то, в каком порядке насыпаны листья.
Лесок оказался редкий, но широкий. Я первые башмаки железные истоптала, первый посох сносила, первый колпак потеряла, пока все проверила от одной опушки до другой. Так замаялась, что не заметила квадратную колоколенку церкви на холме. К ней вела обычная грунтовая дорога, я просто не доехала до поворота.
На исповеди я молчу. Отец Джон не торопит меня. Мне есть что рассказать, но я не могу подобрать нужные слова.
– Простите, цветой отец, – наконец бормочу я, – ибо я согрешила.
– Не верю, – безнадежно машет он рукой и переходит на латынь.
Точно так же он машет рукой, когда переходит к пицце.
– Ты оговорилась, – Джун забирает у меня луковицы гладиолусов. – Сказала «цветой» вместо «святой».
– Да? Теперь меня отлучат от церкви?
Кажется, она шипит от злости, когда я поворачиваюсь к ней спиной.
Тилли ест бутерброд, сидя на ступенях, которые она только что вычистила, щетка и совок лежат тут же рядом.
– Один голос за, остальные против, – сообщает мне она.
– И кто за?
– Ида.
– Разве ее голос считается? Она ведь ребенок.
Тилли кивает, рот у нее занят едой.
– Сколько еще нужно?
– Хотя бы два.
– Как в блокчейне. Собери три подписи, чтобы транзакция прошла.
– Не понимаю, что ты говоришь. Скажи что-нибудь по-русски.
– Если меня не будет, ты потом сможешь завязать? В любой момент?
Тилли снова кивает, но уже не так уверенно.
– В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
– А дальше? – выдыхает она.
– Только если отдашь Иде игрушку.
– Обещаю.
Она протягивает ладонь. Я кладу в нее фигурку Хагрида.
– Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя.
– Леа испекла сахарные печенья с розовой водой для четвергового чаепития, – с теми же завороженными интонациями говорит она. – Жаль, что тебя не будет.
Легкое успокоительное, которое мне выписал врач, оказалось не таким уж и легким. Под ним мне снились цветные, наполненные готическими кошмарами сны. Реальность тоже причудливо плыла.
Не было никакого поворота к церкви на холме, и никакой церкви с квадратной колоколенкой не было тоже. Был лес, был холм, была прямая дорога без отворотов следующие пять миль, а церкви не было. Привиделась она мне от усталости или от игры разума под веществами – никакой разницы. Марьюшка во мне подрастеряла силы и волю искать своего Ясного сокола. Хотелось только спать, спать и спать.
Без Данилы мне жилось плохо и одновременно нормально. Я, как те ножницы, потеряла вторую половинку, но сама никуда не исчезла. Я жила, ела, спала, гуляла, ездила в магазины, разговаривала с друзьями. Все это без особого смысла, но все равно я была в этом мире, а он не знаю где.
Полиция никуда не спешила, детектив позвонил мне только через неделю, сообщил дату, когда они собираются прочесывать лес, спросил, хочу ли я с ними. Я не хотела, но все равно согласилась – просто для ощущения, что лично я сделала все, что могла, для поисков своего мужа.
Дату я перепутала. Или вытеснила. Или таблетки снова выкрутили реальность. В лесу я присутствовала одна. Обошла его снова вдоль, поперек и по диагонали. Квадратная колоколенка снова виднелась сквозь редкие елки и сосны. Данила бы сказал, что это подгрузился кусочек метавселенной. Врач бы сказал, что недооценил глубину моего психического расстройства. Но в психушку я бы всегда успела, а церковь – вот она, чуть-чуть проехать до поворота.
В церкви было пусто, пахло ладаном, старыми молитвенниками и пылью. Она ничем не отличалась от тех, что есть тут в каждой деревне: витражи из цветного стекла, каменная купель, длинные покрытые лаком скамейки, украшенный цветами алтарь, детский уголок с игрушками.