Ванята пошел через огороды, чтобы сократить дорогу, но запутался и снова вернулся на большак. Он устал и хотел спать. Теперь он вставал с зарей. Веки слипались, а в ушах стоял глухой, протяжный шум. Будто где-то там, за темным перелеском, шел скорый поезд.
Ванята приплелся домой, сел на минутку к столу, положил голову на согнутую руку и, сам того не заметив, уснул.
Разбудил Ваняту скрип половицы. Он поднял глаза и увидел мать. Он окончательно проснулся и пришел в себя.
— Ну, что там, мам? — спросил он.
Мать разулась, оставила туфли у порога и пошла по коврику в нитяных, намокших возле пальцев чулках.
— Худо, сына!
— Говори же ты!
Мать села рядом, помедлила минуту и тихим, упавшим голосом сказала:
— Ой, Ванята, плохо... заведующей фермой меня, дуру, поставили!
Ванята вздохнул шумно и глухо, как мехи в кузнице.
— Правда, что ли? — все еще не веря неожиданной новости, спросил он.
— Я ж тебе говорю... и просила их, и плакала... все одно — назначили. «Назначаем, говорят, и точка...»
Мать заглядывала в глаза Ваняты, нервно покусывала тонкую бледную губу.
— Чего же ты молчишь, сына?
А Ванята не знал, что тут говорить, и вообще, что обсуждать.
— Ладно уж тебе! — строго сказал он. — Чего переживаешь? Это ж — оргвопрос!..
Чтобы успокоить человека, порой нужна целая лекция, а иногда достаточно и одного слова. Мать улыбнулась, прильнула щекой к Ванятиному плечу. Видимо, думала, что с таким человеком, как Ванята, не пропадешь. И вообще приятно, если в доме не мочалка, а серьезный и рассудительный мужчина.
Часы пробили двенадцать. Мать охнула и начала разбирать постели.
— Ложись, Ванята. На ферму пойдем завтра, — сказала она.
— Чего я там не видел? Мы ж на свекле!
— Парторга упросила. Всю вашу компанию дали. Там же такое на ферме — ужас!.. Утром всех зови. Ладно, что ли?
Ванята натянул одеяло к подбородку, положил под щеку кулак.
— Ладно, — сказал он. — Разбуди только пораньше.
Мать щелкнула выключателем, пошелестела простынями и затихла. Тикали, считая людские радости и грехи, часы, пробуя голос, чиркнул где-то в углу сверчок.
Ночь пролетела как одна минута. Закрыл глаза Ванята — и вот уже оно, утро. Из каждой щелочки струились в избу солнечные лучи. Мать причесывалась возле зеркала.
Волосы ее горели легкой, пышной волной. Казалось, расчесывала она не волосы, а светлое золотое солнце.
— Жаль тебя было будить, — сказала она. — Вставай, пора уже...
Ванята не стал завтракать. Выпил с ходу кружку чая, схватил ломоть пирога — и на улицу. Там светло и радостно. За плетнями цвели оранжевым цветом тыквы, мерцали меж листьев гроздья черной смородины; возле погреба с продуктами трое колхозников обжигали паяльной лампой кабана. Синее пламя шипело на всю улицу. В другой бы раз он завернул туда, подождал, пока зарумянится кабаний бок и ему дадут на пробу кончик хрустящего уха, а возможно даже, подарят пузырь. Бросишь в него несколько горошин, надуешь, встряхнешь — на всю улицу гром.
Но сейчас Ваняте было не до этого. Первым делом он забежал к Марфеньке, затем вместе с ней пошел к Пыховым. Пыхов Гриша делал возле крыльца зарядку — поднимал над головой и опускал тяжелый ноздреватый камень. Рядом лежал белый пес с черными ушами. Он тявкнул для приличия на гостей и снисходительно продолжал наблюдать за хозяином.
— Пыхов Гриша, здравствуй, — сказала Марфенька. — Собирайся скорей. Ким где?
Пыхов Гриша поднял еще раз камень, опустил на землю и стал избочась. На руках и груди у него, как у заправского йога, заиграли мускулы.
— Спит Ким, — сказал Гриша. — Он бастует. Отец взял к себе прицепщиком Ваньку Сотника. Ну, он и бастует. Не встану вообще, говорит.
Вместе с Гришей Ванята и Марфенька пошли к Пыхову Киму. Забастовщик спал лицом вверх. Уголок верхней губы его вздувался быстрым круглым пузырьком и снова падал — пых-пых!
— Ким Пыхов, вставай! — сказала Марфенька. — Ну!
На лице Кима не дрогнула ни одна жилка.
— Не встанет! — сообщил Гриша. — Я его знаю.
Гриша в самом деле знал брата и видел его насквозь.,
Когда Гришу отправили в первый класс, ушел тайком в школу и Пыхов Ким. Учитель с трудом выдворил самозванца и сказал, чтобы и духу его в классе не было. Ким обиделся, но все равно решил не сдаваться и не уступать брату, который почему-то родился на год раньше его.
Когда Гриша садился дома за уроки, Ким устраивался напротив и вместе с ним грыз гранит науки. Так они вместе научились читать. Была между ними только одна небольшая разница: Гриша читал книгу как все люди, а Ким — шиворот-навыворот.
Долго потом пришлось маяться учителю. Отвернется на миг, а у Пыхова Кима уже букварь вверх ногами. Хоть убей его!
Не забывал Ким первой науки и сейчас. Он с удовольствием читал на досуге книги запрещенным методом, а в классе без труда списывал из тетрадок ребят, которые сидели сзади него.
Марфенька и Ванята принялись изо всех сил будить Кима. Они толкали Кима под бока, дергали за ногу, подымали на попа. Ким сидел на кровати, не раскрывая глаз, а когда от него на минуту отступали, снова валился на бок.
Но в мире нет ничего невозможного. Пыхов Гриша помозговал и нашел все-таки выход. Он подошел к кровати, наклонился к Киму и голосом суровым и решительным прокричал:
— Пыхов Ким, к доске!
Ким моментально вскочил. Ошалелым взглядом начал искать классную доску и учителя. Но потом Ким все понял. Он не обиделся, а только чуть-чуть поворчал на брата. И вообще Ким не стал волынить и сразу согласился идти на ферму. Видимо, понял, что спорить теперь с отцом и Сотником не имело смысла, и добровольно прекращал забастовку.
— Я ему покажу, этому Сотнику! — пообещал для отвода глаз Пыхов Ким. — Он еще узнает!
Ким влез в рубашку, всунул ноги в старые, растоптанные кеды и сказал:
— Я в момент. Только умоюсь.
Ванята, Марфенька и два Пыховых отправились к остальным ребятам. Вскоре вся бригада была в сборе. Сзади всех плелся правнук деда Егора Сашка Трунов.
Они шли на ферму полевой тропкой. Справа и слева колосилась, желтела на глазах пшеница, летели наискосок юркие длиннохвостые касатки. Вдалеке среди хлебного разлива маячил высокий серый памятник. Ванята был на ферме только ночью и памятника этого не заметил.
— Кому это? — спросил он Марфеньку.
— Саше, — тихо, почти шепотом, сказала Марфенька. — Пять танков он подбил. На этом месте...
Она посмотрела на Ваняту и еще тише, почти одним дыханием добавила:
— Пойдем... цветочки ему положим.
Марфенька свернула на узенькую боковую тропку, пошла по ней, раздвигая колосья руками. Тропка покружила по полю и вскоре привела к памятнику.
Саша стоял на высокой каменной глыбе. Он был похож на мальчишку в своей распахнутой на груди гимнастерке, с короткой челкой волос над крутым упрямым сводом лба.
— Он здешний? — спросил Ванята.
— Нет, никто не знает. Спрашивали, а он уже ничего не мог сказать. Только сказал «Саша», и все... Может, это и не его имя. Может, это его девушка. Но мы все равно Сашей зовем. Это наш Саша...
Марфенька наклонилась, сорвала белую с желтым сердечком ромашку.
— Ты рви, — сказала она. — От каждого надо подарок...
Ванята набрал букет из ромашек и сизых степных колокольчиков, положил возле серого тяжелого камня. Все постояли немного у Сашиной могилы, помолчали и снова двинулись в путь.
Ферма была уже рядом. Румянились на солнце черепичные крыши, на водокачке татакал мотор. Возле коровника мелькнул белый материн платок. Ванята поднял руку, помахал.
Мать стояла возле коровника и ждала ребят. Ванята подошел к ней строгим степенным шагом, вытянул по швам руки и, сдерживая радость, сказал:
— Всю бригаду тебе привел. Всех, до одного...
А на ферме уже дым стоял коромыслом. Стучали топорами плотники; колхозники, закрыв носы платками, сваливали в яму белую, едкую, как горчица, известку. Двери коровников, которые будут сейчас белить, стояли настежь. Телята бродили в длинном, огороженном слегами загоне, грелись на теплом солнце.
Ванята подошел на минутку к загородке, протянул белому с рыжей звездочкой на лбу теленку комочек серой ноздреватой соли. Теленок облизал соль и Ванятины пальцы, преданно смотрел на него круглым фиолетовым глазом.
Наверно, он помнил темную ночь, мокрый холодный дождь и мальчишку, который спасал телят от беды. Помнил, но не мог, конечно, ничего сказать.
Глава тринадцатая
КОЛЬЦО
Болезнь редко валит человека с первого раза. Вначале она походит вокруг да около и только потом принимается за дело. Ванята почувствовал приближение плутовки еще с утра... Все тело его разламывала усталость, а в ушах стоял глухой, протяжный гул.
Ванята догадывался, откуда все пошло. Вчера днем, тайком от всех, вздумал он полезть в старый, заброшенный колодец на огороде тетки Василисы.
Колодец стоял в конце огорода среди капустных грядок. На деревянном, потрескавшемся от времени и зноя вороте висела, теперь уже без всякой надобности, веревка с ржавым крючком на конце.
Воду из колодца не брали уже полгода. В селе провели водопровод, поставили возле дворов чугунные колонки с короткими тугими рычажками.
Председатель колхоза несколько раз предлагал тетке Василисе засыпать от греха колодец, но она не разрешала и однажды прогнала прочь пришедших с лопатами землекопов.
— Идить, идить, хлопчики! — сказала она. — Не вашего це ума дело. Ишь чого придумали! Та я вас!..
Немногие в Козюркине знали, почему добрая и сговорчивая тетка Василиса заупрямилась, не желает сравнивать с землей старый, никому не нужный колодец.
Среди этих немногих были Ванята и его мать. Как-то вечером, когда они сумерничали в избе, тетка Василиса открыла давнюю, видимо не дававшую ей покоя тайну...
На второй год войны в Козюркино ворвались на танках фашисты. Муж тетки Василисы партизанил в лесах. Она хотела податься туда же, но не успела. Пока то да се, чужаки уже были в Козюркине, шастали по избам, искали партизан и спрятанное оружие.