Оживление врагов передалось пленным: в трюме зашелестели разноязыкие разговоры. Гадали, что ждет их в конце пути. На что годен пленный? Стать пищей людям, или жертвой их богам, или отцом в роде, потерявшем много мужчин. Больше ничего не могли они придумать. Лишь немногие из разговоров с освобожденными рабами начинали смутно догадываться о правде.
Смятение усилилось при появлении корыта разваренных зерен и корзины с сушеной рыбой. Ведь еда полагалась лишь завтра.
Утром над головами пленных раздался топот ног и крики команды. Потом послышался плеск у бортов — в воду опустились весла. Корабль пошел мягкими толчками, а навстречу ему рос странный шум, сперва как комариное гуденье, потом громче, громче… вот он уже как гул весенних ручьев в горах. Левый борт со скрипом ударился обо что-то. Одни из пленных вскочили, другие забились в самые дальние углы.
Дверь трюма откинулась, вошли все воины охраны со связками звякающих крючьев. Подталкивая пленных, крича на непонятливых, они защелкивали каждому руки за спиной и, связывая по девять, уводили наверх.
Когда Ора вывели на палубу, шум, прежде приглушенный, дубинами замолотил по ушам. Пленные стояли, пошатываясь, не чувствуя пинков. С палубы Ор увидел широкое место, обведенное полукругом отвесных скал. Но скалы были ровно обтесаны какой-то неведомой силой и пробиты ровными рядами отверстий. А за их полукругом шли и шли, поднимаясь по пологому берегу, все новые ряды каменных утесов — словно стадо мамонтов застыло на пути к соленому водопою.
А площадь… Площади тоже не было! Была сплошная, шевелящаяся масса людей. Она взбухала водоворотами и ревела, как Стикс на порогах. А через узкие щели между скалами все лились и лились человеческие ручьи.
Ремень, натянувшись, дернул за шею. По широкой доске пленных свели с корабля. Береговые стражи в куртках из собачьего меха, дубинками оттесняя толпу, расчистили место, куда сгоняли рабов с Тифоновых кораблей. Теперь Ор видел уже не всю толпу, а лишь ближние ряды. Краснолицые мужчины и женщины в ярких одеждах толпились вокруг пленных, тыкали в них пальцами, перекликались с моряками и воинами.
Давно с востока не приходило таких богатых караванов. Немногие приплывшие корабли везли лишь просьбы о помощи да беженцев. Но теперь, слава Праотцу, все уладилось: плывут из корабельных утроб тюки и сосуды, сходят на берег воины с мешками добычи, гонят рабов.
Гнусные, заросшие дикари! Как смели они противиться народу Цатла! Ха, смотрите: черные скалятся! Сожрали бы нас, если бы не ремни! Ничего, им выдерут клыки! А поглядите на этого: до чего глупая рожа! Да, борейцы годны только копать землю. Япты смекалистее. Ха, сосед! Моя собака смекалистее трех яптов!
Ор смотрел на орущую, хохочущую, плюющуюся стаю, пытаясь понять, что же это за люди, из какой они жизни? И сколько краснолицых в Срединной, если на этой площади их больше, чем было людей во всем Севзовом войске?
В толпе сновали женщины с бурдюками и расписными чашками. Поднимая толстые лоснящиеся лица, они кричали пронзительно, как загонщицы на большой охоте. Когда кто-нибудь кивал одной из них, она наливала в чашу пенистую некту и, сияя улыбкой, протягивала просившему. Другие женщины, вопя более низкими голосами, предлагали еду. Странно, что лишь немногие из толпы, да и то после уговоров, соглашались поесть и выпить. Неужто здесь все такие сытые?
Неожиданно толпа раздалась, и по одному из ущелий на площадь плавно вышли три мамонта. Ор сжался, ожидая, что гиганты затрубят и кинутся топтать людей. Но звери шли спокойно, легкими взмахами хоботов помогая стражам раздвигать толпу. На спинах у них сидели дети Даметры, но не в яптских лубяных накидках, а в грубых шерстяных балахонах, а сзади за каждым мамонтом двигалось на странных круглых лапах… нечто вроде большой лодки.
Слушаясь палочек, мамонты подошли к пристани и встали возле грузов, вынесенных с кораблей. Япты соскочили, повозились с широкими ремнями, и мамонты начали грузить добычу в свои лодки. Погонщик тыкал в очередной тюк, зверь брал его, а другой япт, в лодке, показывал, куда его положить. Ор так засмотрелся, что не заметил подошедших атлантов, пока ремень не дернул его за шею.
Ор обернулся. Перед ним стоял Одноухий. Юноша попробовал спрятаться за спинами пленников, но ремень, сдавив шею, притянул его обратно. Что-то бурча, Одноухий расцепил крючки на руках гия. Остальные пленные в ужасе шарахнулись от него — несомненно первой жертвы чужим богам.
Ор пробовал упереться, но атлант ударил его по щеке. Скуля от стыда и бессилия, юноша поплелся за ним, как олень на аркане. Они подошли к атлан: ту в зеленом, который возле тюков с добычей рисовал палочкой на листе кожи. Враги коротко поговорили, и рисовальщик начертил несколько знаков. Затем Одноухий пинком заставил Ора поднять понуренную голову и, несколько раз хлопнув себя ладонью в грудь, повторил: «Я — Храд! Храд! — потом, ткнув гия: — Ты — мой раб! Мой раб. Говори!»
— Храд… мой… раб, — пробормотал Ор. Старый воин расхохотался. Что развеселило узкоглазого?
Они вернулись на нос корабля. Пол здесь покрывал толстый войлок, у стен лежали постели из шкур. Одноухий взял из угла два мешка, связал и взвалил на Ора. Они прошли по площади, толпа на которой уже поредела, свернули в одно из ущелий и остановились перед каменной стеной. Храд приблизил губы к щели между камнями и крикнул. Ор чуть не уронил мешки, когда кусок стены перед ними медленно сдвинулся. В проходе стоял молодой, изрядно ожиревший атлант.
Храд вытянул из-за пазухи бронзовый знак — искусно сделанный челн. Атланты заспорили. Одноухий кричал, показывая два весла на своем амулете, жирный в ответ хрипел, задыхаясь, и показывал три и четыре пальца. Наконец Храд, недовольно ворча, развязал мешок и вынул шкурку песца. Жирный сразу заулыбался, нежно подул на пышный мех, сунул его за пазуху и мелко, часто дыша, побежал впереди. Проход вел во двор, окруженный стенами.
Пройдя мимо навеса, где несколько атлантов ели из расписных мисок, они остановились возле бревенчатой двери. Жирный, мигнув Храду, потолкал дверь ногой, потом дал ему продолговатый камень. Храд сунул его в дырку между бревен и нажал на дверь ладонью. Та покорно отворилась.
В маленькой комнате на подстилке из войлока лежала шкура медведя, возле стоял кувшин. Храд велел сложить мешки у стены, и все трое вышли. Храд, захлопнув дверь, изо всей силы толкнул ее плечом — бревна даже не дрогнули. С сомнением оборачиваясь, Одноухий повел Ора дальше вдоль стены. Чудо с дверью уже не удивило загнанного Ора. Он брел за Храдом, повторяя про себя: «Раб, раб, раб…»
Из пленного он стал кем-то другим. Но кем? Заскрипела створка люка. Ора толкнули в темноту, и щит гулко захлопнулся за спиной.
Под навесом Храд сел к низкому длинному столу и крикнул, чтобы принесли еды. Для старого вояки, отдавшего службе тридцать лет, несколько мисок крови и ухо с половиной щеки, настало время отдыха. При уходе на покой Подпирающий небо дарил подпиравшим его самого сотню плащей земли, пять рабов и бронзовый знак: челн о двух веслах. Знак освобождал хозяйство владельца от части податей и от пределов земли в общине — иначе дарованные плащи скоро вновь смешались бы с общинными.
Кроме того, знак давал право бесплатно посещать зрелища, пользоваться во всей Срединной домами для путников, кораблями и повозками, перевозящими людей и грузы из города в город. Завидные привилегии! Но смотрители гостиниц, пристаней, конюшен полагали иначе. Эка невидаль — челн о двух веслах! Бывает, что и владельцу четырехвесельного знака места нету! Впрочем, стоило вытащить шкурку, все отговорки жирного пройдохи как волной смыло.
Рабыня принесла кувшин с пивом и миску мяса с острым соусом. Похоже, что бык, перед тем, как попасть в котел, двадцать лет пахал землю. Но Храд почти не заметил вкуса еды. Непривычное чувство свободы, предвкушение встречи с семьей переполняли его. Наевшись и чуть захмелев, он поднял голову от миски. Душа желала беседы.
Соседи с любопытством смотрели на старого воина. Прибытие флота было в этот день сердцевиной всех разговоров. Плосконосый купец с юга задал положенный вопрос о пути пройденном и пути грядущем, после чего все с должными возгласами слушали рассказы о подвигах, о чудесах и богатствах дальних земель, коварстве диких племен. В битве с Севзом Храд сотнями умерщвлял бунтарей, заменял кормчего, убитого стрелой Айда, чуть ли не брал в плен самого вождя коттов.
— Такого бы раба в хозяйство, — сказал подошедший смотритель, сменив этим направление мыслей Храда.
— Хозяйство! Много нынче надо бронзы, чтобы оно не зашаталось! Но у старого Храда кое-что есть! — Он брякнул кольцами за пазухой. — И два мешка добычи! И награда от Подпирающего.
— Большая? — спросил кто-то.
— Мог взять сто плащей земли и пять рабов, или триста плащей и одного раба. Я выбрал, — он поднял толстый палец, — триста плащей и раба, и не прогадал. Дикие дохнут, а земля нет! — Он захохотал, довольный шуткой.
— Ты мог выбрать любого раба на корабле? — спросил смотритель.
— Ха, на корабле! Любого из всей своры, взятой Тифоном!
— И взял того щенка, которого привел сюда?
— Взял этого и не прогадал! — оскалился Храд.
— Смотрите, люди! Он взял юнца, тощего, как весло, и притом гия!
Все засмеялись.
— Взял бы котта, — сказал торговец. — Уж эти живучи, так живучи!
— Или япта, — вставил старик, судя по запаху, приручатель волков. — Они хоть малорослы, но трудолюбивы. А гии — нет диких злее и упрямее!
— А я вот взял гия! — Храд вновь треснул тяжелой рукой по столу, и смех умолк. — И не прогадал! Знаю диких! Вот ты, — он ткнул пальцем в торговца, — что смотришь, покупая раба?
— Зубы, конечно, потом плечи…
— А я смотрю глаза! И ни разу не прогадал! У этого щенка живые глаза, и — попомните слово Храда — он принесет мне не одно звонкое колечко! — Отставной воин оглядел пожимающих плечами собеседников и, нашаривая отворяющий камешек, заспешил к своим мешкам.