У дальней законченной стены громоздился очаг. Сгорбленный раб раздувал в нем огонь. В длинных стенах справа и слева были завешанные кошмой входы в спальни подкормчих. Тарар, откинув кошму, вошел в каморку, которую они делили с Агданом. Тот, зацепившись за порог, хрипло выругался и шагнул вперед. Рабы внесли вещи.
— Живей, скот! — Агдан пнул либийца, развязывающего тюк.
— Мигом, хозяин! — рванув зубами ремень, Ип развернул на дощатом ложе меховую постель. Агдан повалился на нее, не снимая сапог.
Тарар поморщился: подкормчий, а так и остался мужланом! Сам он уже переоделся в чистое и мыл руки в поданной яптом миске.
Вернувшись в большую комнату, рабы подошли к очагу, у которого дряхлый япт кидал в котел куски мяса.
— Не будь бит! — приветствовал повара Ип. — Давай другой котел: сегодня наши угощают господ столичной едой.
Старик поднял слезящиеся от дыма глаза:
— Возьми посуду под навесом. А это, — он кивнул на мясо, — сами съедим! — и его серое от старости лицо сморщилось в улыбке.
У входа раздался топот, хриплые голоса, в комнату ввалились пыльные подкормчие. Столпившись у чана с фруктовым наваром, они хватали друг у друга чашу и пили, громко глотая. Один, с худым и белесым северным лицом, сделав пару глотков, плюнул и разразился проклятием:
— Чтобы брюхо разорвало тому, кто это варил! До чего опротивело проклятое пойло! Я успел забыть даже вкус некты… А-а, кажется, сегодня вспомню! — воскликнул он при виде вернувшихся. — Ну, рассказывайте, счастливцы, как позвенели кольцами.
— Мы счастливцы! — возмутился Агдан. — Кто может быть несчастнее тех, у кого отдых только что кончился!
Помогая готовить еду, Ор ловил обрывки разговора атлантов, которые у стола принюхивались к запаху столичных приправ. Тарар с Агданом рассказывали о боях зверей и о танцующих женщинах. Слушатели завистливо ахали.
Когда ароматный ишлох был разложен по мискам, появился бурдюк запретной некты. Каждому досталось всего по чаше, но с пепривычки подкорм-чие захмелели. Голоса стали громче, посыпались грубые шутки, встречаемые общим хохотом.
— Вот писец, о котором я тебе говорил, — показал Агдан соседу по столу, губастому южанину, на Ора. — Пусть дня три попасется при твоем пеласге, а?: Чего не поймет, я уж сам вобью плеткой.
— Ладно! — кивнул размягченный нектой и вкусными блюдами губастый. — Я скажу пеласгу.
Когда атланты разбрелись по комнатам, полтора десятка рабов сели на полу вокруг котла. Насытившись, они тихо заговорили на ут-ваау. Здесь были свои новости, свои печали и шутки.
Рокот барабанов за стеной перекатывался из края в край, словно сзывая на битву. Ор вскочил, спросонья нашаривая копье. Через приоткрытую дверь сочился бледный свет раннего утра. Рядом вылезали из-под облезлых шкур рабы подкормчих.
— Чтоб все краснорожие утонули в своем канале! — простонал Ип.
— В нем же нету воды, — возразил Ор.
— Ну, пусть пылью подавятся! — уступил либиец и заспешил на злобный рык проснувшегося Агдана.
— Надень это и не снимай, иначе пришибут стражи, — хозяин, зевнув, протянул Ору деревянный круг на ремне. На круге были большие красные знаки «Собственный раб подкормчего Агдана». У стола повар раскладывал жирную кашу по мискам атлантов. В углу дымилось корыто с зернами для рабов.
Один за другим атланты поднимались из-за стола и, вытирая руки о волосы, шли к двери. За некоторыми следовали рабы с кругами на шее. К растерянно топчущемуся Ору подошел беззубый пеласг:
— Идем. Хозяин велел показать тебе дело писца.
Жилище стояло совсем рядом с руслом. В клочьях утреннего тумана Ор увидел, как тысячи рабов вереницами сходят вниз по тропинкам, косо пересекающим борт канала. Спереди и сзади шли стрелки с волками. Уже звенели первые удары по камню. Вслед за молчаливым пеласгом Ор спустился до дна, к участку, отделенному от соседних веревками на колышках.
Рабы, ежась от утреннего холода, брали с повозки деревянные лопаты и кирки, окованные бронзой. Другие разбирали плетеные корзины из груды посреди участка. Пеласг толкнул озирающегося Ора.
— Надел, — коротко сказал он, показав на землю между веревками, — у твоего хозяина такой же там, — он махнул рукой влево. — Вот урок на пол-луны, — ткнул он в верхнюю строку знаков на широкой, грубо оструганной дощечке. — Кончится срок, придут мерщики. Сделано больше — хозяину бронза, тебе — пара кусков мяса; не сделали — ему попреки, а тебе плеть. Понятно?
Потом пеласг показал, как делить урок на дневные ломти, а каждый ломоть на доли для сотников. Весь день Ор ходил за немногословным наставником, постигая тошное дело писца. Пеласг замерял сделанное, передвигал работающие сотни; когда набиралась вырытая земля, выделял людей носить ее наверх корзинами. Несколько раз он улаживал ссоры между надсмотрщиками — каждый старался присвоить часть сделанного соседней сотней.
Наконец загремели барабаны. Рабы, шатаясь, потянулись вверх по тропе; писцы при свете воткнутого в землю факела замерили ремнем с узлами сделанное за день, разметили ломти на завтра.
Плетясь к жилью, Ор со страхом и омерзением думал о деле, которым ему суждено заниматься. Ругань хозяина, злоба надсмотрщиков, оскорбленных тем, что ими командует дикарь, презрение рабов… В сравнении с этим, счастьем казался труд на полях тихой горной общины. И ведь там была Илла. Как не похож на сестру вздорный, хвастливый Агдан!
Охрипнув от ругани, с рукой, ноющей от работы плетыо, подкормчий сидел у стола над листами своего надела. За эту луну заменявший его вестник — болтун и лентяй — запустил все дела. В записях ничего не сходится, землю рыли где полегче, сотники распустились — огрызаются как волки…
Заскрипела дверь. Пеласг свернул в угол, к миске с едой, а Ор, еле волоча от усталости ноги, подошел к Агдану, ожидая повелений.
— Понял, как делить уроки? Тогда возьми, — подкормчий кинул новому писцу листы, — проверь, исправь и перепиши.
— Куда переписать?
— Туп-пая скотина! Не видишь — одна сторона чистая! На нее перепишешь, потом с этой слижешь!
Ор склонился над листами, а Агдан, скрипя половицами, вышел подышать вечерней прохладой. Звезды густо высыпали над Каналом, перемигиваясь с кострами вокруг частоколов. Где-то тихо выл волк, жалуясь на унылую судьбу сторожевого зверя.
— Ну, — сказал Агдан. — С этим скотом, глядишь, поживу как человек. Надо только соблюсти меру: не разбаловать, но и не забить до смерти.
Сотни тысяч людей, выполняющих для Небодержца его подвиг, были сбиты в простую, грубую, но надежную систему. Великий Кормчий Канала Ацтар, озирая работы со своей Башни, раздавал повеления и угрозы кормчим краев. Каждый из них делил задания и проклятия между двумя десятками кормчих ладей. Те передавали урок и заряд злобы подкормчим наделов, подкормчие — надсмотрщикам. Набрав силу, волна заданий и злобы обрушивалась на рабов. Беспомощные перед копьями стражей и клыками зверей, они могли отдать эту злобу лишь земле и камню. Так локоть за локтем росла вширь и вглубь гигантская рана на теле Срединной земли.
Поэтому каждое утро Ор под ругань Агдана и свист плетей нарезал землю для сотен, считал сломанные лопаты и писал прошения о новых, вызывал мамонтов убирать глыбы, мерил локти и охваты.
— Еще! Еще! — тряс кулаком Агдан. — Еще! — грудью лез на Агдана кормчий ладьи. — Еще! — с тихой угрозой говорил кормчему Глава края…
С горьким смехом вспоминал Ор надежды Иллы, что здесь он совершит подвиг, который соединит его с любимой. Нет, здесь было место лишь Подвигу Подпирающего. Для остальных Канал был проклятой, бессмысленной, иссушающей ум и силы погоней за охватами н локтями, погоней, которой, казалось, никогда не придет конец.
Вскоре хозяин перестал проверять, как Ор считает охваты, делит урок между днями и сотнями. Он мазал краской свой бронзовый знак и прикладывал к листу, после чего тот становился повелением или доношением. А у Ора подсчеты, замеры, споры с сотниками, придирки хозяина пожирали дни, не оставляя ни времени, ни сил думать, чувствовать, мечтать. Лишь ранним утром, когда он шел размечать ломти, душа его чуть оживала.
Никогда в жизни Ор не был так одинок. Атланты и рабы смотрели на него с презрением и ненавистью. Писцы и прислужники подкормчих, казалось, были ему ближе других. Но гию претило их раболепство перед хозяевами, похвальба украденными кусками и хозяйскими обносками. Сам он считал, что лишняя оплеуха лучше лишнего поклона, и в ответ на проклятия и удары хмуро молчал.
Единственным, кто отнесся к нему дружелюбно, оказался, как ни странно, Сангав — умелец при кормчем ладьи. Этот круглолицый весельчак следил за работой на всех наделах, ведал починкой инструмента. Впервые увидев Ора с листами и щепками, он хлопнул себя по бокам и долго заливисто смеялся. Ор уже привык к такому веселью при виде гия-писца и спокойно ждал, когда атлант утихнет. Они обошли надел, и Сангав долго объяснял, как копать сточные канавы, чтобы осушить раскисшую от дождя землю.
Ор, научившийся делать водяные тропы в общине на Рониоме, переминался с ноги на ногу возле говорливого атланта.
— Ты что не слушаешь, гий?! — рассердился умелец. — Непонятно, что ли?
— Почему непонятно? Вода всегда бежит вниз. Помочь ей легко.
— Всегда? — прищурился атлант. — Не скажи, писец. Умеючи ее можно заставить бежать и вверх.
Как-то Ор понес сдавать сломанные наконечники лопат и ломов. В сопровождении стража он вошел в огороженный двор, где под навесами рабы мастерили корзины и лопаты. Из приземистой постройки слышался звонкий стук, а отверстие в крыше извергало удивительный зеленый дым. Сдав бронзу хранителю, Ор собрался уходить, когда во двор трусцой вбежал Сангав. Заметив Ора, он на бегу махнул ему рукой, но в дверях дымящей землянки обернулся:
— Хочешь, гий, посмотреть, как плавят бронзу?
У Ора загорелись глаза. Они вошли в дымное помещение, в конце которого играло удивительно белое пламя и слышалось громкое сопение. Ор очень удивился, когда вместо неведомого чудовища увидел двух потных либов, которые сжимали и растягивали бурдюки, зажатые между качающимися досками. Воздух со свистом выходил из глиняных трубок, пог