— У меня тоже.
Оба шумно вздохнули.
— А раньше б я и смотреть не стал на такую толстуху.
— Да, она толста, — сказал Ги. — Пышка.
В середине июля, когда Ги напряжённо готовился к экзаменам на степень бакалавра, пришло краткое письмо от Флобера. Он сообщал о смерти Буйе. Ги знал, что поэт болен, но, поглощённый занятиями в лицее, две недели не мог выбраться на улицу Биорель. Полученная весть потрясла его, но не до глубины души — он был ещё слишком молод.
Жарким утром несколько дней спустя Ги шёл с Флобером и Пеншоном в скромной похоронной процессии по улицам Руана с их средневековым великолепием, по рыночной площади, где сожгли Жанну д’Арк, по улице дю Массакр, по улице дю Руж Мар, мимо большого собора с тремя шпилями и сверкающим витражом. Через неделю он сдал экзамены и вернулся в Этрета. Мадам де Мопассан не обманула ожиданий сына; родители пришли к решению, что он должен ехать в Париж, изучать право. Право? Что ж, это всегда молчаливо подразумевалось, хотя кузен Луи терпеть не мог юридических наук и предостерегал Ги от занятия ими.
Но это предостережение, лёгкая скорбь о смерти Буйе и необходимость расстаться с Этрета оттеснялись на задний план мыслью о Париже — великолепном городе, центре мира.
4
Белые шары газовых фонарей излучали свет, ветерок шевелил листву платанов. Бульвар оглашали грохот фиакров и трёхконных омнибусов, говор толпы на террасах кафе, бой часов, крики носильщиков, свистки подъездов, звуки шарманок, выкрики лоточников, шарканье ног по тротуарам и та мощная, слитная, размеренная пульсация, что представляет собой дыхание громадного города.
Ги находился в центре центра мира — в той его части между театром «Жимназ» и церковью Мадлен, которая носит всем известное волшебное имя — Бульвар.
Всё остальное не волновало его. Елисейские поля[24] с неприветливыми особняками банкиров, строгими фасадами, с широкой полупустой проезжей частью, с редкими магазинами и кафе были холодными, чопорными. Правда, в конце улицы имелись кабаре, но надо сказать, что большую часть года даже немногочисленные рестораны, чтобы не разориться, превращались в дома свиданий. Монпарнас и Левый берег казались чуть ли не местами ссылки; Монпарнас представлял собой деревню с тёмными улицами, лачугами и ветряными мельницами. За воротами Сен-Дени[25] лежала дикая сельская местность, жители её носили блузы. А истинно парижская жизнь шла на беспутных, шумных, коварных, жестоких, неуёмных и насмешливых двух километрах Бульвара.
Было шесть часов, в это время Бульвар каждый вечер оживлялся. Охваченный восторгом Ги шёл по нему. Париж — какой это замечательный город! Молодой человек всё не мог наслушаться, наглядеться. Проносились, покачиваясь, чёрные и жёлтые фиакры с занавешенными окнами, кучеры в цилиндрах и накидках с бесстрастным видом петляли между маленькими омнибусами с сиденьями для мужчин наверху. Изредка проносились фешенебельные ландо или коляски, посверкивая бронзовыми фонарями. Казалось, весь Париж высыпал из домов. Магазины были залиты светом, там теснились покупатели и будут тесниться до десяти часов — у Тона, императорского поставщика мебели, Жиро, где можно найти самую модную галантерею, Вердье, изготовителя самых изящных тростей; а для бульвардье[26] трость не менее необходима, чем брюки.
За стоящими на тротуарах столиками кафе мужчины с изящными усиками и бородками с величественным видом покрикивали: «Гарсон, кружку пива!» или «Абсента!» — галантно склонялись к рукам женщин, которые подходили, придерживая длинные юбки со шлейфами. Носильщики в синих фартуках, пошатываясь, несли корзины устриц и омаров в «Мезон д’Ор», где в обитых красным плюшем отдельных кабинетах, видимо, завязывались самые пикантные любовные истории. Ночи напролёт там велись азартные игры, проигравшиеся, разорившиеся завсегдатаи, которым негде было жить, храпели на диванах. Под газовыми фонарями зазывно улыбались женщины в платьях с низким вырезом. Яркие, восхитительные, они стояли, уперев руку в бедро, и насмешливым взглядом полузакрытых глаз раздевали прохожих.
Ги находился в Париже уже десять дней, его зачислили на факультет права. В первый вечер он стоял под деревьями в толпе у кафешантана «Альказар», слушал, как знаменитая Тереза поёт грудным, хрипловатым голосом «Ты щекочешь своими усами меня», и восторженно подхватывал припев вместе с остальными.
Проходя по саду Елисейских полей, он миновал парочку, слившуюся в объятиях и стонущую на скамье. Заглянул в кафе «Элде». Сидевшие за столиками офицеры звали Феликса, метрдотеля, каким-то таинственным образом узнававшего обо всех новых назначениях и повышениях по службе в гарнизоне раньше их самих.
Огни в окнах Тюильри[27] каждую ночь ярко горели до рассвета. Император с императрицей давали один блестящий бал за другим. Люди говорили, что Париж никогда не бывал таким весёлым, таким очаровательным. Барон Османн[28] снёс средневековые трущобы и проложил по городу новые великолепные бульвары. Деньги повсюду лились Сеной в половодье, и нищета соседствовала с безудержной расточительностью.
Ги дошёл до кафе Тортони, самого знаменитого на Бульваре. Терраса заполнялась людьми. Он подумал: «Почему бы нет?» — и сел за один из круглых столиков.
— Гарсон, кружку пива.
— Несу, месье.
Молодой человек наблюдал за жрицами любви на тротуаре. Другие женщины переходили улицу, грациозно обходя кучи конского навоза. У тротуара остановилась маленькая лакированная коляска, при свете фонаря он увидел в ней пожилого, скучающего вида мужчину в вечернем костюме и кокотку в блестящем платье, с драгоценными браслетами на руках. Сидели они неподвижно, прямо, женщина что-то говорила. Потом коляска поехала дальше.
Ги начинал понимать, что светские мужчины заводят этих женщин, словно породистых лошадей или собак. Не по любви, не ради страсти или вызова общественной морали. Они создавали себе репутацию, выставляя кокоток напоказ. Богатство и элегантность требовалось демонстрировать. Человек мог считаться светским, если содержал женщину, перед которой двери высшего общества закрыты, та вела изысканный дом, где он и его друзья по клубу могли забывать о приличиях, тратила громадные деньги на одежду, драгоценности, экипажи, азартные игры и при случае походя доводила отчаянных молодых людей до разорения.
Внезапно на проезжей части поднялась суматоха, кабриолеты с омнибусами подтянулись к тротуарам, — это проскакал, лязгая подковами, эскорт императорских гвардейцев. Пиво было холодным, с резким вкусом; сидя за столиком, Ги чувствовал себя кутилой. Он обратил внимание, что большинство людей за другими столиками пьют абсент; поговаривали, что этот напиток довёл половину парижских художников до озверения, а других до сумасшествия. Ги слышал анекдот, правда, студенты факультета утверждали, что это истинное происшествие. Некий профессор, известный атеист, бормотал на смертном одре: «Аб... аб...» Родные сочли, что он вернулся в лоно религии и просит к себе аббата, срочно послали за священником, и тот явился к последнему слову умирающего: «Аб-сента!»
Между столиками носился оборванный мальчишка с ящиком, где лежали сапожные щётки и крем.
— Почистить обувь, месье? Почистить?
— Ба, да это Мопассан. — Ги поднял глаза и увидел Люрана де Рошгюда, однокурсника, с которым подружился. — Вижу, ты не теряешь зря времени.
— Присаживайся, — сказал Ги. — Гарсон, два пива!
— Совсем-таки парижанин, — сказал Рошгюд.
Этот невысокий светловолосый красивый парень был сыном банкира, отец определил его на факультет в надежде привить ему хоть какие-то представления о законах до того, как он войдёт в семейное дело. Однако Ги видел, что учёба мало занимает Рошгюда, а поскольку этот молодой человек не испытывал недостатка в деньгах, то предавался главным образом развлечениям. Он был компанейским и нравился Ги.
— Слушай, это чёрт знает что, — заговорил оживлённо, по своему обыкновению, Рошгюд. — Я только что видел Жана Делони. Он, знаешь ли, увивается за Корой Перл. Кора ему совсем не по карману. Это безумие — она сущий вампир.
Ги понял, что у Рошгюда широкие знакомства среди кокоток и женщин лёгкого поведения. Он знал, что англичанка Кора Перл, самая видная среди них, возвела науку любви на небывалый уровень. Её шик, роскошь, в которой она жила, остроумие и неотразимая привлекательность для богатых мужчин стали притчей во языцех. Благодаря своей красоте, она сменила нищенский дом с пятнадцатью братьями и сёстрами в Плимуте на невообразимую пышность в Париже. Её апартаменты на улице де Шело, 65, со столовой в стиле мадам Помпадур[29] представляли собой последнее слово изысканности. Как любовница принца Жерома Наполеона[30], она обедала в Пале-Рояль, тратила громадные деньги и имела массу поклонников на стороне. Поговаривали, что Кора получила от одного юного наследника восемь миллионов франков — и указала ему на дверь, когда он дал ей последние десять тысяч. Выманив у поклонников все деньги, она обычно говорила: «Нам больше нельзя видеться. Это становится слишком опасно. У принца возникли подозрения».
Рошгюд подался вперёд.
— Знаешь, что произошло? Друзья Делони собрались с духом, отправились к его отцу в старый семейный замок и сказали, что он задолжал Перл тридцать тысяч франков. Она угрожает ему. Старик — ужасный скряга — тоже собрался с духом и выписал чек. Вручил он его с таким вздохом, что, наверное, слышно было по всему департаменту, и сказал: «Надеюсь, по крайней мере, люди знают, что он имел дело с этой женщиной!»