— Всего доброго, мадам.
Ги поклонился, поцеловал ей руку и спустился по разукрашенной лестнице. Он был уверен, что эта женщина желала любовного приключения, но старалась держать себя в руках.
Вечер был лунным; Ги быстро шёл по улице, высматривая фиакр. Золя и пятеро «членов банды» собирались, чтобы прочесть друг другу свои рассказы, уже завершённые, подготовленные для издания у Шарпантье в сборнике «Меданские вечера». Ги подумал, что его отношения с Золя и остальными становятся более ясными, более прочными. И снова ощутил какую-то надвигающуюся перемену в своей жизни. Только бы избавиться от болей в глазах и в голове.
— Эй! Кучер!
Фиакр подкатил к тротуару. Ги сел и назвал адрес Золя. Сунул руку в карман. Да, рукопись на месте. За три дня между приступами головных болей он набросал рассказ начерно, потом неустанно дорабатывал его, вспоминая все уроки Флобера, ощущая необычайную пульсацию жизни в персонажах. Они были яркими, колоритными, из плоти и крови, неподвластными его воле. Ги не навязывал им тех или иных поступков; он, казалось, извлёк их из какого-то другого измерения, где они всегда находились. Закончил рассказ Ги в восхищении от той силы, которую обрёл.
Гостиная Золя была ярко освещена. Все остальные уже сидели там в приподнятом настроении. Вечерний костюм его, в котором он приехал от Фоконье, был встречен громкими замечаниями.
— Господи, и этот принарядился. Вы с Сеаром на одну колодку!
— Они, можно сказать, члены правительства, вы что, не знали?
Хозяин учтиво приветствовал Ги и предложил гостям перейти в кабинет. Все решили, что открывать сборник должен рассказ Золя.
— Остальные места разыграем по жребию, — предложил Энник. Его поддержали и принялись тащить номера из шляпы. Ги достался первый, это означало, что его рассказ будет помещён вторым в сборнике.
— Везунчик.
— В таком случае читать я буду последним, — сказал Ги.
Рассказ Золя назывался «Осада мельницы»; он с выражением прочёл его и удостоился аплодисментов. Потом читал Сеар, за ним Энник и Алексис. Разрумянившийся Золя держался доброжелательно; постоянно протирал маленькое пенсне, которое носил уже полтора года. Рассказ Гюисманса «С мешком за плечами» понравился ему, притом читал Гиюсманс хорошо. Наконец настал черёд Ги.
— Начинай, Ги де Вальмон.
Он усмехнулся:
— Нет. На сей раз автор Ги де Мопассан.
— Как называется рассказ?
— «Пышка».
Ги оглядел собравшихся. Кроме той единственной поэмы никто из них не читал написанного им — тех тысяч, десятков тысяч слов, над которыми он бился все эти годы.
И начал читать. «Несколько дней подряд через город проходили остатки разбитой армии. Это было не войско, а беспорядочные орды...»[86]
Слушателям явственно представлялись холодные дни, храп лошадей, холмистая нормандская равнина под снегом. Пышка, маленькая пухлая проститутка, и руанские буржуа, месье Карре-Ламандон, граф Юбер де Бревиль с графиней, месье Корнюде, демократ, пугало всех почтенных людей, и прусский офицер; «Торговая гостиница» в Тоте. Рассказ был полон беспощадной иронии, и в то же время в нём были горький трогательный юмор, печаль и красота.
Ги дошёл до конца. «Тогда Корнюде стал насвистывать «Марсельезу»... Ехали теперь быстрее, так как снег стал более плотным; и до самого Дьеппа, в течение долгих, унылых часов пути и нескончаемой тряски по ухабистой дороге в вечерних сумерках, а затем в глубоких потёмках, он с ожесточённым упорством продолжал свой мстительный однообразный свист, принуждая усталых и раздражённых спутников следить за песнею от начала до конца, припоминать соответствующие слова и сопровождать ими каждый такт.
А Пышка всё плакала, и порою между двумя строфами, во тьме прорывались рыдания, которых она не могла сдержать».
Ги умолк. Никто не проронил ни слова. Он оглядел слушателей. Все они смотрели на него. Потом дружно поднялись.
— Господи, — послышались восклицания, — вот это да!
— Шедевр.
— Мопассан, как тебе это удалось?
— Самый лучший рассказ.
— Жаль, что написал его не я. Пышка.
Книга вышла весной, когда на улицах цвели каштаны. Через неделю «Пышка» и Ги стали предметом разговоров и насмешек в салонах. Через две — восторгом Бульвара. Через три — увлечением жриц любви, потаскух из Фоли-Бержер, девиц с улицы Клозель. Казалось, все лодочники, смотритель шлюзов, девицы с барж на Сене читали «Пышку» и приветственно окликали Ги. Люди улыбались ему на улицах Монмартра, в кафе на Бульваре. Выходило одно издание за другим. К маю о Мопассане говорили больше, чем о любом парижском писателе. Принцесса Матильда устроила обед в честь того, что он стал полноправным членом её круга знаменитостей.
Флобер, неутомимый художник, наиболее взыскательный и бескомпромиссный мастер, писал из Круассе: «Я считаю «Пышку» шедевром. Эта маленькая повесть останется в литературе, поверь мне. Девица очаровательна...» Буржуазные критики, как и следовало ожидать, отнеслись к рассказу сурово. Грозный Альбер Вольф из «Фигаро» раскритиковал пятерых молодых людей и вынес вердикт: «Вечера» ниже всякой критики. За исключением рассказа Золя, все прочее крайне посредственно». Никакого результата это не возымело — книги в магазинах, в киосках, на лотках шли нарасхват.
Ги отправил критические статьи Флоберу вместе с шутливым письмом. Он знал, что его учитель наконец-то приближается к концу романа и намерен устроить себе двухмесячный отпуск в Париже. Четвёртого мая от Флобера пришёл ответ: «Уже вышло восемь изданий «Вечеров»? Мои «Три повести» выдержали только четыре. Я начинаю завидовать! Но ты должен сделать для меня список тех идиотов, что пишут так называемые литературные обозрения для газет. Потом мы откроем по ним огонь из своих орудий! В субботу или воскресенье я выеду в Париж. Так что в начале будущей недели увидимся».
В субботу Ги вернулся на улицу Клозель около половины четвёртого. День стоял прекрасный, река неодолимо манила к себе; он познакомился в Нантере с новой девицей и торопился туда. Поезд отправлялся в четыре тринадцать; в понедельник утром Ги хотел вернуться и сразу же зайти к Флоберу. Когда он подходил к лестнице, из гостиной выглянула мадам Анжель.
— Месье Ги, вам телеграмма.
— Спасибо, мадам.
Ги повернулся и увидел телеграмму на столе. Решил, что, видимо, Одноглазый и остальные предлагают встретиться в воскресенье. Вскрыл её и прочёл: «У Флобера удар. Положение безнадёжно. Выезжаем в шесть». И подпись: «Каролина Комманвиль».
— Хорошие новости, месье Ги? — спросила мадам.
Отворилась дверь на площадку второго этажа, полуголая Арлетта перегнулась через перила; наверху появились ещё две девицы с сигаретами. Ги прошёл мимо них. Они улыбнулись, но ничего не сказали. Ги кое-как дождался шести часов и встретился с Комманвилями на вокзале Сен-Лазар. Каролина была чопорной, сдержанной.
— Дядя умер. Нам сообщили, — сказала она. — Должно быть, он был уже мёртв, когда отправляли первую телеграмму. Как глупо с их стороны!
Всю дорогу до Руана Каролина шепталась с мужем. Объятый горем Ги сидел в другой стороне тёмного вагона. В Круассе они нашли Флобера распростёртым на постели. Внешне он почти не изменился, только шея распухла и почернела. Доктор Фортен, сосед и друг покойного, сидел в непривычно пустой гостиной со своим помощником доктором Турно. Он объяснил, что случилось. Ги не знал, собственные ли его чувства тому виной, но ему виделась в поведении врача какая-то решительность. Даже показалось, что он глядит на него с какой-то странной пристальностью.
— Я обедал с ним вчера вечером, — сказал Фортен. — Он говорил, что ему не терпится развеяться в Париже. Мы весь вечер декламировали Корнеля. Он был полон жизни. Слуги говорят, что проснулся он в восемь часов, принял ванну, прочёл полученные письма и выкурил несколько трубок. Около половины девятого позвал служанку, сказал, что плохо себя чувствует.
Врач немного помолчал.
— Служанка пришла за мной, но в тот момент я только что отправился кататься на лодке. Возвратясь, она нашла Гюстава стоящим в кабинете, слегка растерянным. Он спокойно сказал: «Кажется, я упаду в обморок; но лучше сейчас, чем завтра в поезде. Откупорил флакон одеколона, стал растирать им виски, потом лёг на диван. Кухарка уже пошла за доктором Турно, моим помощником. Турно нашёл Гюстава лежащим на спине без сознания. Во время осмотра сердце остановилось. Вот и всё.
Наступило недолгое молчание. Мадам Комманвиль спросила:
— Что явилось причиной смерти?
Фортеч твёрдо посмотрел на неё, и Ги снова ощутил его решительность.
— Апоплексический удар, мадам.
— Да. Понимаю.
Ги захотелось остаться наедине со своим старым учителем. Он обмыл тело и провёл возле него эту ночь и следующую. Съезжались друзья и соседи; в понедельник приехали Эдмон де Гонкур и Клодиус Поплен. Мадам Комманвиль часами разбирала в одиночестве в кабинете флоберовские бумаги. Она ничем не выдавала своих чувств; и несмотря на её присутствие, в доме царил беспорядок.
Днём, идя на кухню за горячей водой, Ги услышал громкие голоса и хмыканье. Там находились двое родственников кухарки и ещё какая-то местная женщина. Один мужчина говорил:
— Хорошо. Только все знают, что он повесился в ванной. Ну и какая разница?
— Нет, нет.
Кухарка, сидя за столом, плакала в передник.
— Пусть доктора говорят что угодно...
Ги вошёл. Мужчина смущённо умолк.
— Это ложь, — сказал Ги.
— Я только говорю, что все...
— Ну и молчите, раз так! — выкрикнул Ги.
Вышел он разъярённый, расстроенный, в памяти опять всплыли почерневшая, распухшая шея Флобера, настороженный взгляд Фортена. Нет, этого не могло быть. Флобер умер от удара.
В ту ночь Ги снова находился подле любимого учителя. Утром парижским поездом приехали Золя, Коппе, Доде, Сеар и многие другие. По небу неслись серые тучи, деревья гнулись от ветра. Похоронная процессия двинулась вдоль реки по грунтовой дороге к возвышенности Кантеле, где стояла церковь, а оттуда медленно потянулась к Руану. Прохожие, не знавшие, кто умер, таращились на неё. Ги услышал, как Гонкур позади говорит о нормандской бородке.