Однако теперь, в Ла Гийетт, Ги забыл обо всех этих неладах.
— Франсуа, чувствуешь запах моря? — радостно воскликнул он.
— Да, месье, — ответил тот, взваливая на плечо тяжёлый чемодан. — Очень приятный.
Ги взглянул на него с усмешкой. Франсуа пёкся о его здоровье и хотел, чтобы они жили здесь, а не в Париже. Вошёл в дом. Там всё сверкало. Клем заботилась о доме замечательно. Она пришла, как только Ги известил её о своём приезде. Они приятно провели послеобеденное время, разбирая его корреспонденцию и деловые бумаги. Когда она, собираясь уходить, надела шляпку, Ги сказал:
— Клем, ты никогда не меняешься, так ведь?
Она нежно поцеловала его на прощание.
Через час Франсуа вернулся из деревни, куда ходил с поручением, и сказал, что встретился с мадам дю Нуи. Эрмина пришла перед самым ужином.
— Дорогой, — сказала она, — теперь вся деревня думает, что в этом доме обитает привидение.
— Какое — Орля?
Оба засмеялись.
— Эрмина. - Ги взял её за руки. — Как я рад вновь тебя видеть! Словно... словно вернулся в родной дом.
— От этого заявления попахивает сентиментальностью, месье де Мопассан.
— Да.
И к нему вернулась прежняя боль. По мере того как прошлое всплывало в памяти, она становилась всё острее. Эрмина занимала в его жизни особое место. Она бередила в глубине его души те чувства, которых не могла задеть ни одна женщина, между ними существовала некая гармония, придающая их отношениям особую мягкость. Возможно, потому, что Эрмина, как он знал, понимала те чувства, что таились в его сердце — сожаления, тщетность поисков, страх одиночества.
Эрмина осталась на ужин. Ги рассказал ей о новой повести, за которую принялся, — про двух братьев, Пьера и Жана. Франсуа с подобающим достоинством подал чудесный шоколад, какого никто, кроме него, не умел готовить.
— Открой нам секрет приготовления, Франсуа, — попросил Ги.
— Знаете, месье, — неохотно ответил Франсуа, — я готовлю его в пароварке двенадцать часов, постоянно держа в нём плитку ванили.
Ничего больше они добиться от него не смогли.
Ги засиделся с Эрминой допоздна, читал ей первую часть «Пьера и Жана», их обоих охватила особая нежность, и они предались любви в страстном самозабвении. Потом — она сняла платье и надела один из его халатов — Эрмина сказала:
— Видимо, осенью мне придётся ехать в Париж. Андре пишет, что, возможно, приедет на три месяца.
— Как у него дела?
— У Андре? В сущности, как обычно. — Говорила о муже она с явной любовью, которую словно бы приберегала для него. Помолчав, добавила: — Его представляют к ордену Почётного легиона; очевидно, в Румынии он пользуется большим уважением.
— Мы должны добиться для него ордена, — сказал Ги. — Отправь письмо министру иностранных дел...
— Ги, не говори чепухи.
— Нет, я серьёзно. Вот, возьми. — Он подошёл к письменному столу, дал ей перо с бумагой и стал расхаживать по комнате под её хихиканье.
— Начни так: «Господин министр». Нет, так не надо. «Мой дорогой друг. Я пишу вам по поводу месье Андре Леконта дю Нуи, французского архитектора, состоящего в течение...» Сколько лет он уже там работает?
— Точно не помню.
— Ничего. Продолжай: «...в течение нескольких последних лет на службе у румынского правительства в связи с важным художественным проектом. Румынский король недавно высказал мнение, что месье Леконта дю Нуи следует наградить орденом Почётного легиона. Не мне говорить о талантах этого... э... художника и учёного, крупнейшего специалиста нашего времени по византийской архитектуре, он реставрировал с мастерством, лестным для французской национальной гордости...» Он ведь реставрировал что-то, так?
Эрмина не могла говорить, потому что давилась от смеха, и покачала головой.
— «...самые прекрасные памятники этого стиля в Румынском королевстве. Я лишь хочу попросить вас, дорогой мой друг, любезно позаботиться, чтобы присвоению этой награды было уделено особое внимание. Этот человек является одним из моих добрых друзей». — Ги с торжествующим видом повернулся. — Ну, вот и всё!
Эрмина, смаргивая навернувшиеся от смеха слёзы, дописала последние слова.
— Должна сказать, — заметила она, — ситуация несколько пикантная.
Лицо её внезапно осунулось, она уронила листы бумаги и стала сползать с дивана. Ги едва успел её подхватить.
— Эрмина!
Ги приподнял женщину. Она сильно побледнела. Он уложил её на диван, поднёс ко рту стакан с водой, но вода пролилась на подбородок. Лежала Эрмина неподвижно, без сознания, пульс бился слабо. Ги потёр ей виски и дал понюхать ароматической соли. Безрезультатно.
— Франсуа!
Ги взглянул на часы; без четверти час. Франсуа спал снаружи, в надстройке вытащенной на берег лодки. Ги выбежал и забарабанил в дверь.
— Франсуа, на помощь, быстрее!
Послышались тяжёлые шаги, появилась голова Франсуа в ночном колпаке.
— Быстрее! Мадам дю Нуи плохо.
Но и Франсуа не сумел привести её в чувство. Пробило час.
— Господи, Франсуа, мы должны помочь ей.
Охваченный тревогой Ги склонился над Эрминой.
Франсуа пощупал у неё пульс и взглянул на хозяина. Хороший слуга понимал, какую неловкость она будет испытывать, если хотя бы врач обнаружит её здесь в подобных обстоятельствах.
— Франсуа, сходи за мадам Клем, — сказал Ги.
— Сейчас, месье.
Слуга торопливо вышел. Ги опустился на колени у дивана; дыхание Эрмины было слабым, но ровным. Бедная Клем, это причинит ей боль. Она знала об Эрмине; но ставить её в положение, которое может показаться ей оскорбительным, Ги не хотел. Это было всё равно что сказать ей: «Прошу тебя помочь этой женщине, как видишь, моей любовнице, более любимой, чем ты».
Теперь Ги горько сожалел, что послал за ней. Было ещё не поздно — он мог бы не допустить её прихода, придумать какую-то отговорку для Франсуа. Нет, нет, на это придётся пойти.
Когда у двери послышались их шаги, Эрмина не шевельнулась. Клем вошла уверенно.
— Привет, Ги. — Потом увидела на диване Эрмину. — Ой, бедняжка!
— Клем, спасибо, что пришла.
Клементина опустилась на колени и стала оказывать Эрмине помощь. Она принесла сумочку с лекарствами и, очевидно, чудодейственное средство — металлическое кольцо, которым стала водить по коже Эрмины над самым сердцем. Держалась она спокойно, уверенно.
— Что-нибудь серьёзное? — спросил Ги.
— Сердечный приступ. Она приходит в себя, видишь?
Эрмина, всё ещё бледная, шевельнулась. С трудом приподняла веки, увидела Клем, Ги, стоящего у неё за спиной, и зашевелила губами, пытаясь что-то сказать.
— Ничего не говорите, — сказала Клем. — Лежите спокойно. Скоро вам станет лучше. — И повернулась к Ги. — Укрой её. Ей нельзя мёрзнуть.
Двадцать минут спустя они стояли у ворот в бледном звёздном свете, Франсуа пошёл за лошадью и рессорной коляской.
— Спасибо, Клем. — Ги взял её за руки. — Я не попросил бы тебя прийти, если бы не полагался на твою душевность.
— Я рада, что смогла помочь ей — и тебе.
Ги хотел извиниться, умерить её острую боль, но она приложила палец к его губам.
— Я понимаю, Ги, — сказала она с милой улыбкой. — Всё хорошо. Не провожай меня. Останься с ней.
Подъехал Франсуа; Клем поцеловала Ги в щёку, села в коляску, и они почти сразу же скрылись в темноте.
Ги с головой ушёл в работу. История Пьера и Жана соответствовала его новому настроению, и он писал быстро, обдумывал дальнейшие эпизоды, прогуливаясь по тенистой аллее из молодых ясеней, прислушиваясь к шелесту западного ветра в листве. В такие минуты, с готовым разорваться сердцем, он чувствовал себя слитым со всеми живыми существами на свете и любил весь мир.
Сцены «Пьера и Жана» писались без усилий, их окрашивала мучительная нежность, которую он ощущал вокруг, радость бытия и любовь ко всем живым существам, каких он видел в цветущей нормандской глуши. Редко он чувствовал себя в такой гармонии со всем миром. И он понял то пронзительное, горькое соответствие между жестокостью и жалостью, которое, как учил Флобер, очень близко к сущности жизни и искусства. Франсуа каждое утро ставил ему на стол букет свежих цветов.
Однажды, когда сгущались штормовые тучи, Ги услышал, как подъехал экипаж. Он вышел из тихого дома.
— Мари!
Она стояла у входа, очень красивая в полосатом летнем платье, с шарфиком в руке, внезапно озарив собой всё, изгладив все прочие воспоминания и желания.
— Я думал, вы далеко отсюда, вместе с Казнами.
Он коснулся губами её руки.
— Я что — не вовремя?
Это было в её духе; Ги не смог ответить. Мари вошла с ним в дом. Она была холодной и восхитительной.
— Я не представляла, что это так далеко. О, как здесь красиво!
Мари стояла, любуясь гостиной.
— Я сейчас расплачусь с кучером.
— Нет, нет, Ги. Я приехала только поздороваться и велела ему подождать.
Она приплыла в Гавр на яхте в компании друзей-англичан; ей «стало скучно», и, поддавшись порыву, она наняла экипаж и поехала заглянуть к нему.
Франсуа подал чай. Мари рассказывала, иногда с сарказмом, о тех, с кем плавала по морю, и чувствовала его безмолвное обожание. Ги подумал о том, что между ними иногда возникает эта холодность. Он весело слушал её циничные откровения — и в то же время настороженно ждал, не прозвучит ли в её словах насмешка над ним. Иногда она успокаивала его случайным взглядом, переменой настроения, в которой сквозили понимание и нежность. Она была сложной натурой.
Когда стало темнеть, Мари поднялась. Ги взял её за руку.
— Вам нельзя ехать. Поднимется шторм...
— Нет, нет. Непременно поеду.
В окно лился тусклый, розовато-лиловый свет. В комнате было совсем тихо. Ги сказал:
— Мари, я люблю вас.
— Не хочу, чтобы вы это говорили.
— Знаете, что вы единственная женщина, которой я это сказал от всего сердца?