— Я люблю тебя, Мари, люблю. — Он погладил её руку, коснулся лица. Она слегка повернула голову, в уголках губ затеплилась улыбка, глаза оставались закрытыми.
Ги поднялся, вышел в другую комнату и снял пиджак.
— Дорогая, знаешь, что произошло сегодня вечером? Брюнетьер попросил меня писать для «Ревю де Монд»! Представляешь? Клянусь, его подвигнул к этому Бурже. Но послушать Брюнетьера, так можно решить, что он уже много лет мечтал привлечь меня к сотрудничеству. — Он сделал паузу и оглянулся на неё. — Ты, кажется, не особенно удивлена.
Мари смотрела на него с кровати.
— Дорогой, ты красавец.
— А не твоих ли рук это дело? Брюнетьера ты знаешь хорошо, и мне послышалась в его голосе некая нотка...
Она засмеялась как-то странно, как ему показалось, и медленно убрала с лица прядь волос.
— Который час? Уже, наверное, почти утро.
— Утро? Ещё нет половины двенадцатого.
Они хихикнула снова и медленно, сладострастно изогнулась.
— Ммммм.
Взяла груди и прижала одну к другой, словно предлагая их ему.
— Ги, иди же.
Простыня сползла, обнажив её длинные ноги.
— Почему ты пропадал так долго? — спросила Мари, голос её звучал чуть хрипло.
— Да нет же. Говорю, ещё только двенадцатый час. — Неожиданно что-то в её лице показалось ему странным. Он подошёл к кровати.
— Мари... — Она протянула к нему руки и приоткрыла губы. — Мари.
Ги взял её за плечи, приподнял, у неё качнулась голова. Под подушкой что-то блеснуло. Ги сунул туда руку и достал стеклянный флакон с маленькими белыми таблетками.
— Это что? Ты принимала эти таблетки? От чего?
Он мягко усадил её.
— Ерунда, дорогой. Оставь... брось.
Мари обняла его за шею. Ги посмотрел на зрачки её глаз. Они уменьшились до крохотных точек. Мари находилась в наркотическом опьянении. Он снова посмотрел на флакон.
— Что ты принимала? Мари, возьми себя в руки. Что это?
Она улыбалась, волосы спадали ей на лицо.
— Пппросто мои таблетки... очень хорошшшие. Ги, почему тебя так долго не было? Я... ждала много часов...
— Кокаин, да?
— ...часов. — Она хотела поцеловать его, но лишь провела влажными губами по щеке. — Предадимся любви...
Ги уложил её и накрыл простыней. Потом поднялся, огорчённый, взволнованный. Попытался уверить себя, что это пустяк. Винить её нелепо. Что может значить пристрастие такого рода? Возможно, наркотик ей необходим, как ему эфир, — только лучше бы она продолжала это скрывать. Лучше бы никогда не видеть её такой. Теперь стали понятны её необъяснимые перемены настроения, подчас блеск остроумия. И её отсутствия, когда она якобы находилась с родными. Может быть, она лечилась? Он посмотрел на неё — восхитительную, своенравную, лежащую с голыми плечами, разметав волосы по подушке, на губах её сохранялась улыбка. Эту женщину он любит — ещё один тяжёлый удар.
— Ты не очень любезен. Я так долго ждала...
— Сейчас принесу чёрного кофе, — сказал Ги.
Ранний летний вечер был безветренным, тёплым. Ги ехал в коляске к Казн д’Анверам. В свете газовых фонарей стояли неподвижные, словно из бронзы, каштаны. Вместе с цокотом копыт слышались и другие городские шумы — слившийся гул голосов с террас кафе, крики кучеров омнибусов, музыка шарманок, гудки пароходов на реке. Ги поглядел на свой алый фрак. Эта одежда казалась ему нелепой, но, видимо, ей предстояло стать гвоздём сезона. Эту новую моду вводил Альбер Казн. Мари сказала:
— Сообщаю, чтобы ты заказал такой заранее, только никому не говори. Пальбер настаивает.
— Но такой фрак будет выглядеть дантовским!
— Дорогой, пожалуйста. — Она обняла его за шею. — Пожалуйста, исполни мою просьбу. Я хочу, чтобы ты выглядел превосходно.
— Ладно, будь по-твоему.
Мари являлась центром той новой жизни, которая его захватила, — жизни светского общества. Она блистала среди этой публики и втянула его туда, чему Ги не сопротивлялся. Хоть он раньше и презирал свет, но ему были приятны похвалы критиков, выдающихся людей, льнущих к нему элегантных женщин. Роман «Сильна как смерть» пользовался успехом в светских парижских гостиных. Из любимого всеми писателя он превратился в модного; это далеко не одно и то же. Он был принят в цитадели светской лести. Но как бы то ни было, он доказал Бурже — одержал над ним верх в его родной стихии!
Коляска проезжала мимо залитого огнями дома. Ги достал крохотную записную книжку, раскрыл её. Сегодня вечером к Казнам. Завтра утром к Пьеру Верграну; потом обед с Мари у графа де Люзе. Вечером театр с де Бретиньи, ужин с Мари (видимо, у Жоржа де Перта). Сидя в тёмной коляске, он признался себе, что с головой ушёл в жизнь гостиных. Дни, недели протекали в визитах, приёмах, поездках, обедах, в беспощадной рутине, заведённой светским обществом для своих членов. В Париже открылась Большая Всемирная выставка[112], на которую все стремились попасть. Он даже перенял жаргон светских клубов и принял условности, с которыми люди этого мира требовали считаться. И течение событий притупило его способность к анализу этой новой для него жизни. Возможно, из-за Мари он и не хотел её анализировать.
Мари больше не скрывала от него пристрастия к наркотикам, и Ги понимал, что все другие близкие её знакомые знали об этом давно. Однако это его знание сблизило их ещё больше; периоды бесцеремонного безразличия возникали у неё реже. И сохранившаяся капризность стала менее назойливой.
Огни концертного зала вызвали в глазах у Ги боль, заставили отвернуться. В последнее время глаза его беспокоили почти беспрерывно. Возобновление головных болей после возвращения из Алжира в начале года повергло его в отчаяние, да ещё начались нелады с пищеварением. Антипирин, рекомендованный новым врачом, помог, и Ги вышел из депрессии, но ему не давала покоя мысль, что надо работать. Кроме романа «Сильна как смерть» он за последние полтора года написал всего с полдюжины рассказов и почти забросил работу в газетах.
Артур Мейер, ставший теперь на позиции ройялистских салонов, подходил к нему, потирая руки.
— Так-так. Когда я получу новую хронику? Напишите мне о выставке, хорошо? Париж, столица Науки Искусства и Прогресса, приветствует мир на крупнейшей Всемирной выставке.
— Спасибо, Артур, за это я не возьмусь.
— Может, тогда сказку? Юная девушка — Эйфелева башня — томится по любви, может, собирается покончить с собой, а?
— О Господи! Хватит с меня того, что приходится писать для путеводителя по выставке. — Ги взял Мейера за руку. — У Оллендорфа есть идея. Он говорит, что вам нужно разбрасывать номер «Голуа» с крыши павильона.
— Что? — Тщательно выбритое лицо Мейера оживилось, он подался вперёд. — Да... да, это блестящая мысль! Превосходная! Я непременно... — Лицо его медленно вытянулось, он посерьёзнел. — Нет. «Голуа» нельзя. «Жиль Блаз», может быть, но не «Голуа». Это уронит достоинство газеты.
Коляска ехала между людными тротуарами в направлении к Опере. Ну что ж, он скоро примется за работу. Сейчас ему лучше. За будущее можно быть спокойным. Он любит красавицу; ему предстоит приятный вечер с самыми культурными людьми самого цивилизованного города на свете. Ги снова глянул на огненно-красный фрак. В конце концов, почему бы нет? Казн д’Анвер — человек приятный, и эта идея достаточно экстравагантна, чтобы сулить какое-то развлечение.
Снаружи послышались крики:
— Буланже, Буланже!
Ги выглянул. Вдоль бульвара стояла возбуждённая толпа, люди размахивали трёхцветными флажками и потрясали кулаками.
— Долой правительство!
— Буланже!
Два месяца назад правительство распорядилось арестовать Буланже за подготовку государственного переворота, и генералу пришлось бежать в Брюссель; его приверженцы пытались вновь разжечь жар народной любви к нему. Ги улыбнулся; Мейер был пылким сторонником Буланже; потом, когда бравый генерал завершил годы вызывавших недоумение колебаний бегством к любовнице, у Мейера вырвался стон: «Бог мой, я считал его Цезарем, а он оказался Ромео!»
Коляска свернула на улицу Шоша, и Ги вылез из неё возле большого дома, где жили д’Анверы. Просторная гостиная была залита светом и заполнена светскими, уже привычными ему людьми, все оживлённо разговаривали.
— Месье Ги де Мопассан! — громко объявил лакей.
Взгляд Ги, ищущего Лулию и Альбера Каэнов, прошёлся по остальным гостям. В красном не явился никто. Все были одеты, как обычно. Женщины — в тёмные платья, мужчины — в чёрные фраки.
— А, вот и вы! — услышал Ги голос Лулии. Покинув собеседников, она пошла ему навстречу; в ту же минуту гул голосов прекратился, все гости таращились на него и быстро переглядывались.
— Здравствуйте, мой дорогой!
Лулия протянула руку, Ги вовремя опомнился и коснулся её губами. Она отступила, демонстративно разглядывая его красное одеяние с изумлённой улыбкой.
— Это что? Новый стиль «а-ля Мопассан»? До чего дико! — Она засмеялась и обернулась. — Альбер, иди посмотри. Или нет, лучше не ходи!
Ги почувствовал, как у него багровеет шея, он ощущал себя посмешищем. Все пялились на него, подталкивали друг друга локтями, насмешливо улыбались, саркастически кривили губы, обменивались замечаниями. Приутихший разговор возобновился, но всё же был достаточно тихим, и нетрудно было догадаться, о чём он шёл. Где-то в глубине захохотала женщина.
— Чёрт возьми! — произнёс Альбер Казн, покачивая головой.
— Вот уж поистине! — поддержал его кто-то, и все, не таясь, захихикали.
Ги тщетно подыскивал какую-нибудь остроту, шутку, чтобы выпутаться из этого положения.
— Я думал, все приедут в красном.
Альбер Казн, запрокинув голову, громко засмеялся, и Ги понял, как нелепо прозвучали его слова. Казн определённо не поверил ему, счёл, как и остальные, что он нарядился так, дабы привлечь к себе внимание, из тщеславия, нелепого стремления к оригинальности. Если сказать, что услышал это от Мари, он только выставит себя ещё большим дураком. Кстати, где она?