Габреиесус рассмеялся, затем положил свою руку мне на колено и спросил:
— Так вы не верите мне?
— Не очень, но рассказываете вы интересно!
— Эх, доктор, у нас в народе есть много историй, связанных с приходом белого человека. Да разве можно их все пересказать! Вы занятый человек, но пойдите к нам в леса и степи, там вы наслушаетесь еще не таких историй. Я не умею находить хорошие слова. Вам нужно побыть среди скотоводов, посидеть несколько ночей у их костров — и вот где найдутся рассказчики!
Баяне стал отчаянно защищать Тесемму, а тот, с благодарностью взглянув на него, продолжал:
— Наутро люди еще перешептывались, вспоминая вчерашнее происшествие. Старались быть сдержанными, так как речь шла о храме божьем, к которому все привыкли.
Отец Бартоломео не показывался на улице целый день: он искал выход из сложившегося положения. Следующая проповедь должна была состояться вечером, и надо было успокоить народ, укрепить его веру в белого бога.
На закате ударили в колокол. Его густой звук поплыл над Дессие. Люди цепочками потянулись на вечернюю молитву. Храм быстро заполнился, и отец Бартоломео, не выказав ни малейшего смущения, вышел к народу. Заняв свое место, он начал очередную проповедь, а говорить он умел заманчиво и сильно.
Вскоре молящиеся снова были в полной его власти. Органист уселся за клавиши и тихо выводил божественную музыку. Как и вчера, зажглись свечи, озаряя дрожащим светом людей и стены храма.
«Все мы подвластны господу богу, несущему нам жизнь и радость», — прозвучали слова священника. И в это время опять появилась обезьяна. Теперь она была осторожнее. Вытянув вперед только морду, животное с любопытством разглядывало, что происходит в храме. Затем, осмелев, обезьяна вся показалась в просвете двери.
И тут ее заметил Бартоломео. Срывающимся голосом он взревел: «Ах сатана!» — и бросился через ряды молящихся к выходу. Но было поздно — темнота и лес опять поглотили обезьяну.
Как и вчера, все смешалось в храме. Но Бартоломео на этот раз не растерялся. Весь красный от гнева, он вернулся на свое возвышение и продолжал проповедь. Правда, развеселившийся народ плохо слушал его, а многие вышли на паперть. Не сдержался белый абуна и, угрожая страшными муками ада, стал ругать прихожан, обзывая их грязными грешниками и падшими людьми. Никто раньше не видел таким отца Бартоломео. Его проклятиям не было конца, и все в страхе стали разбегаться.
С этого дня, доктор, и начались несчастья. Всю ночь и наутро люди Дессие были в тревоге, испуганные проклятиями священника. «Не из простых эта обезьяна, если не боится отца Бартоломео даже в его обители», — думали они.
Скоро произошел случай, который окончательно укрепил в народе это мнение.
Бартоломео вызвал к себе наших охотников и за хорошее вознаграждение просил их убить «лесного черта». И вот по вечерам, спрятавшись возле паперти, люди с копьями стали караулить зверя. В храме для приманки зажигали огни и играл орган. Все было так, как в часы молитв. И вот однажды, когда сумерки сменились ночью и умолк шум птиц в лесу, из темноты вышла обезьяна. Она, видно, почуяла опасность, потому что тут же остановилась..
Боясь упустить зверя, охотники стали бесшумно обходить его, образуя кольцо. А темень в ту ночь была особенная. Подкрались совсем близко и метнули тяжелые копья. Крик раненого животного разнесся по всему селению: приказ Бартоломео был выполнен.
Но каково же было удивление охотников, когда вместо тела убитой обезьяны в один из тукулей принесли раненого охотника. Из бедра через одежду обильно лилась кровь. Оказывается, испугавшись наступающих на нее людей, обезьяна взвыла, бросилась на ближайшего охотника и распорола ему бедро клыками. А потом мгновенно скрылась в лесу.
Пострадавшего лечил сам Бартоломео. Он посещал больного ежедневно, мрачно раскланиваясь с его родными. Случай на охоте еще больше встревожил жителей Дессие. Один из наших абун сказал, что все несчастья пали на человека за то, что он забыл свою веру и стал ходить в чужой храм. И этого было достаточно. Снова появились яркие лоскутки тканей на нашем священном дерезе.
Но тем дело не кончилось. Злополучное животное явилось в третий раз, и отец Бартоломео покинул храм, «оскверненный дьяволом». А через несколько дней охотники наткнулись в лесу на труп несчастной обезьяны: она была отравлена каким-то ядом.
Бартоломео покинул Дессие, и храм по сей день пустует. Теперь он почти развалился. Иногда люди ходят к нему и говорят: «Там когда-то читал проповеди белый священник, который убил обезьяну…»
— А разве вы сами не убиваете обезьян? — спросил я.
— Почему? Они портят наши сады и посевы. Бывает, и мы убиваем или отгоняем обезьян. Но Бартоломео всегда твердил: «Не убий ближнего и невинную тварь», а сам убил безобидное животное. С тех пор наши люди оставили храм и белого абуну. Получилось, что его бог неправильный.
— Вы сказали, что я вас очень напугал при обследовании рентгеном. Так в чем же дело, почему вы об этом не сказали ничего?
— А-а, — улыбнулся Тесемма, — этого я не успел досказать. Вы помните, что я говорил о своем побеге из госпиталя!
— Помню.
— Так это же был госпиталь миссионеров протестантской церкви, который работает в одной из провинций Эфиопии. Там меня смотрели рентгеном, как и у вас, а после повели в свою церковь и предложили принять их веру, пообещав меня вылечить. Я отказался и сбежал. Вы знаете, доктор, из вашего госпиталя я тоже собирался бежать, но уговорили больные, сообщив, что никакого священника здесь нет.
Только теперь мне стало понятно, для чего Тесемма передал нам народное сказание об абуне и обезьяне. Находясь в крайне тяжелом физическом состоянии и ища спасения от злого недуга, он все-таки отказался от помощи миссионерской больницы и остался верен традициям своего народа.
Его рассказу, конечно, нельзя верить целиком. Но зато как правдиво и просто показал он истинное лицо миссионеров, наводнивших современную Африку!
Проникновение в эту часть света католической церкви всецело связано с общей политикой колонизации африканских народов. Если два-три века назад миссионеры искусно разыгрывали роль носителей культуры и религии, которым политика будто бы совсем чужда, то в наше время они совершенно открыто пропагандируют идеи колониализма.
Вся Африка наводнена черными и коричневыми сутанами. Теперь это не только католики, а и протестанты, и лютеране, и методисты, и адвентисты. Организовав в Эфиопии филиалы европейских монашеских орденов, они пользуются солидной материальной поддержкой Ватикана, американской католической церкви и деловых кругов. Они проявляют подозрительный интерес к ископаемым богатствам страны, ее экономике и торговле.
Сытые и жадные физиономии миссионеров, а подчас и их выправка заставляют думать, что эти темные люди знакомы не только с библией, но и с инженерным делом, военным искусством и что они, главным образом, являются проводниками интересов крупного капитала. Все их проповеди и брошюры отпечатаны в Бостоне или Чикаго. Эти демагоги «демократического капитализма» раболепно восторгаются силой американской цивилизации, бессовестно лезут в душу простого человека, отравляя ее всеми возможными средствами.
Как-то ко мне в кабинет пришел один из таких миссионеров и завел со мной беседу на английском языке. Но, убедившись, что я не знаю английского, вежливо раскланялся и так же быстро исчез. А на второй или третий день он вновь явился, бочком протиснулся в дверь и оставил у меня на столе брошюру.
Кончился прием больных, и я занялся оставленной книгой. Она была напечатана на русском языке (миссионер учел, что я не знаю английского): «Обращение в истинное христианство». В предисловии говорилось: «Методика очищения духовной жизни человека, предложенная нами, проверена американским братством адвентистов».
В тексте приведено много примеров, когда попавшие в несчастье люди неожиданно познавали «истину» и делались от этого счастливыми, легко переносили горе и трудности, а суета материальной жизни становилась для них «тленом». Книжица в несколько страниц заканчивалась словами: «Все люди мира — братья!.. Американское братство адвентистов не оставляет в беде человека, познавшего истину, и делится с ним хлебом насущным».
Видимо, это и был главный лозунг, если учесть, что в Африке 90 процентов аборигенов нуждается в хлебе насущном. Остается им только одно: принять адвентистскую веру, и они будут обеспечены.
Я пожалел, что адвентистский проповедник, посетивший меня, не слышал рассказ Тесеммы о белом абуне.
…Наш больной окреп, операционные раны затянулись рубцами, и он бодро расхаживал по госпиталю. За день до ухода Тесемма всю ночь провозился с каким-то плетением из конского голоса, а утром пришел ко мне в кабинет и попросил его выслушать.
— Ну что, Тесемма, уезжаешь? — спросил я.
— Нет, доктор, ухожу, пешком пойду домой. А это вам мой подарок за то, что вы меня вылечили. — И он вытащил из-за спины султан белых конских волос на узорной плетеной ручке. — Я сам его сделал и хочу, чтобы вы помнили обо мне.
Пришлось принять подарок. Обидеть его я не мог.
— Згаарстыли, — благодарил его я по-амхарски.
— Абростыли, хаким, абростыли (Бог в помощь, доктор, бог в помощь), — радовался Тесемма, увидев, что мне нравится его подарок.
— А как же ты дойдешь пешком до Дессие после болезни?
— Ие, ие! — удивляясь, повторял он амхарское восклицание. — Я больным сюда пришел, а здоровым уж и подавно доберусь обратно.
Госпиталь выдал Тесемме деньги на проезд. Когда больной узнал об этом, то был крайне смущен, долго не брал деньги, молча выслушивая наши объяснения. Только наш ассистент Баяне сумел ему доказать, что после перенесенной операции нельзя много ходить.
— Я все понимаю, только мне страшно: я никогда таких больших денег в руках не держал.
Пришлось Баяне пойти с ним к автобусу, купить билет, и только тогда Тесемма успокоился.
Уезжая, он просил передать нам: «Скажите московским докторам, что я по ним буду скучать».