– Раздевайся, – потребовала я. – Надо замочить твою одежду на ночь, чтобы отстирать пятна.
Он отвернулся от воды и уставился на мой локоть.
– Чего ты ждешь? – спросила я.
– Некоторого уединения.
– Я не буду смотреть, – сказала я. – Скорее, давай сюда одежду.
– Пожалуйста, – взмолился он. – Очень тебя прошу.
– Ладно, – вздохнула я. – Вымой голову и не забудь почистить ногти. Если что-то понадобится, зови.
Я прилегла на пол под дверью. Ничего с ним не случится. Пока слышно плеск, он жив. Фрэнка не услышал бы только глухой. Из ванной доносились такие звуки, точно он дрался там с аллигатором. И тогда я совершила роковую ошибку. Лежа на мягком покрытии, я не заметила, как уснула.
Проснулась я от тишины. Сначала подумала, что Фрэнк сбежал. Переступил через меня, прокрался в гостиную, выбрался на улицу через разбитую дверь, залез на стену и теперь лежит у подножия холма, истекая кровью. Кровь – хороший признак. Парамедики говорили, что если у человека идет кровь, он еще жив.
Тем не менее Фрэнк относился к тому типу детей, которые оставляют за собой следы – отпечатки мокрых ног, шоколадные пятерни, царапины на стенах, разбитые вазы. Никаких следов я не заметила. Господи! Нет, только не это! Я распахнула дверь и чуть не потеряла сознание.
Фрэнк не сбежал. Он лежал в ванне с водой, полностью одетый, с очками на лбу и игрушечной субмариной, прижатой к груди. Глаза закрыты, бледный как смерть, вокруг головы струится нимб из волос. Вынесенная на берег жертва кораблекрушения, превратившаяся в ангела. Единственный недостаток ангелов заключается в том, что они мертвы. Как я скажу Мими, лежащей на больничной койке, что позволила ее сыну утонуть в ванне?
Я бухнулась на колени.
– Господи, нет! Фрэнк!
Глаза мальчика приоткрылись.
– Что, уже утро? – сонным голосом спросил он.
У меня от облегчения закружилась голова.
– Как ты меня напугал, Фрэнк! Я думала, ты умер! Что ты делал в ванне одетый?
– Спал. Я хотел замочить сразу себя и одежду, чтобы тебе меньше работать.
– Ты с ума сошел? – вырвалось у меня.
– Нет. Ты же видишь, я снял туфли.
Он надел очки и нырнул. Очки наполнились водой.
– Они пропускают воду, – сказала я.
Фрэнк вынырнул и поднял очки на лоб.
– Я знаю. Просто подтвердил предварительное исследование.
– Послушай, Фрэнк. Я не хотела называть тебя сумасшедшим, извини.
– Ты не назвала, а спросила. Это было не утверждение, а вопрос. Правда, ты далеко не первая.
– Ладно, вылезай, – сказала я. – Я подержу большое полотенце, чтобы тебя не смущать. Сними мокрую одежду и оставь в ванне. Кстати, хорошая мысль. Я бы поступила так же, только, наверное, все-таки сначала разделась бы. А потом мы тебя вытрем и наденем пижаму.
– Не сменить ли нам эту мокрую одежду на сухой мартини? – подхватил он. – Роберт Бенчли.
Я засмеялась. Я так обрадовалась, что он жив, что засмеялась бы чему угодно.
– Я всю жизнь ждал повода это сказать, – заметил Фрэнк. – Роберт Бенчли был знаменитым острословом, принадлежавшим к кружку писателей Эры джаза под названием Алгонкинский круглый стол. А известно ли тебе, что его внук Питер Бенчли написал «Челюсти»? И книгу, и сценарий.
Фрэнк встал, обрушив в ванну Ниагарский водопад. Ворчание и возня за полотенцем указывали на то, что снять с себя мокрую одежду – не менее сложная задача, чем спуститься в бочке по вышеупомянутому водопаду.
– Тебе помочь? – спросила я.
– Нет, благодарю. Я почти закончил. А ты знала, что Архимед нашел способ измерить объем предметов неправильной формы, сидя в ванне? Уровень воды поднялся на величину, равную объему его тела. Он так обрадовался своему открытию, что крикнул: «Эврика!», что означает «Нашел!», и выбежал на улицу голый. Я ни разу в жизни не приходил в такой восторг, чтобы совершить столь экзальтированный поступок.
– Я тоже, – призналась я.
Фрэнк взял у меня полотенце и завернулся в него, как в бурку.
– Теперь пижама, – сказал он. – Элис, а ты не могла бы тоже надеть пижаму? Я всегда мечтал устроить пижамную вечеринку, только у меня не было друзей, которых можно на нее пригласить.
Я не хотела оставлять Фрэнка одного даже на минуту, но отклонить приглашение не могла. Я помчалась в свою комнату, надела пижаму и вбежала в кухню. Рояль наигрывал легкую танцевальную музыку, Фрэнк восседал за стойкой для завтраков, а перед ним стояли две полные мартинки. Он протянул одну мне.
– Спасибо, – сказала я, обхватив бокал ладонью, и понюхала содержимое.
Слава богу, газировка.
– На прошлый день рождения я попросил у мамы бокалы для мартини, – сказал Фрэнк. – Она купила пластмассовые.
– Твоя мама чрезвычайно предусмотрительна.
– Бокал следует держать за ножку, вот так, – продемонстрировал Фрэнк. – Чтобы тепло от руки не испортило освежающий вкус твоего коктейля.
– Какое тепло от руки, здесь холодно, как на Северном полюсе.
– Потому что у нас нет двери.
Я посмотрела на дыру, где раньше было стекло.
– Надо ее чем-то закрыть. Можно одеялами или куском целлофана, если есть.
– Пакеты из химчистки, – придумал Фрэнк. – У меня в гардеробной их много.
В этом я не сомневалась.
– Точно, мы их склеим. Тащи мешки, а я найду скотч.
Обыскав кухонные ящики – ничегошеньки! – я наконец обнаружила скотч в прачечной. Когда я вернулась на кухню, Фрэнк предавался своему любимому занятию: лежал на полу, завернувшись в пакеты. Как я уже говорила, он любил заворачиваться в одеяла и пледы.
– Прекрати, – сказала я, схватившись за целлофан и раскручивая сверток. – Что ты вытворяешь?
– Играю.
– Так играть нельзя, Фрэнк, – сказала я. – Это не игрушка. Смотри, здесь так и написано. Ты можешь задохнуться. К тому же ты их порвал, и они теперь не годятся для двери.
– У меня есть еще.
– Не в этом дело, – сказала я. – Глупо, если такой умный мальчик, как ты, умрет такой дурацкой смертью. Пойдем со мной.
Мы вместе прошли к гардеробу за новыми пакетами.
– Так. Не вздумай трогать мешки, – сказала я. – Ты меня слышал?
– А что мне делать?
– Ты несешь скотч. Я иду за рулеткой. Встречаемся в гостиной.
Когда я вернулась, Фрэнк смирно сидел на полу. Я измерила дыру и разложила мешки по полу, чтобы склеить их в одно большое полотнище.
– Помоги, пожалуйста, – попросила я Фрэнка.
– Не могу.
– Почему? Я же сказала «пожалуйста».
– Смотри, что я сделал.
Я посмотрела.
Он смотал руки скотчем, использовав практически весь рулон, и почти пустая картонка свисала с его запястий, точно талисман с браслета.
– Как тебе удалось? – спросила я.
– Зубами. Сначала было легко, а в конце уже трудно.
– Верю. Я пошла за скотчем. Не трогай ничего, пока я не вернусь.
– У меня при всем желании не получится.
– Отлично.
Я сбегала в прачечную и вернулась с новым мотком скотча, прихватив заодно детские ножницы с закругленными концами, чтобы освободить Фрэнка.
– Vive la France, – провозгласил он, когда путы упали.
– Vive la France, – откликнулась я. – Теперь держи целлофан, а я буду склеивать.
Мы склеили большое полотнище, и я поднесла его к двери.
– Мне не хватает роста, – сказала я. – Надо что-то подставить.
– Я знаю, что тебе нужно, – сказал Фрэнк и скрылся в коридоре.
Через минуту он вернулся с огромным мячом для йоги.
– Издеваешься? – спросила я.
– На нем можно стоять, – сказал Фрэнк. – Я пробовал, это весело.
– Мне надо не весело, а надежно.
– Почему?
– Такой уж я скучный человек. Принеси лучше вон тот стул, пожалуйста.
Прикрепив пластик, я сказала:
– А теперь в кровать.
– Я не хочу спать. Я замерз.
– В постели согреешься.
– Может, и согреюсь, но не усну.
Я вспомнила о его привычке бродить по ночам.
– Ладно, тогда давай зажжем огонь.
– Где? – просиял Фрэнк.
– В камине, дурачок, – вырвалось у меня.
Ой, что я несу? Это от усталости.
– Извини, Фрэнк. Это я дурочка, а не ты.
– Знаю, – сказал он. – У меня коэффициент интеллекта выше, чем у 99,7 процента населения США. Когда я говорю это детям в школе, они почему-то смеются. Ты можешь объяснить, что в этом смешного?
– Ничего. Некоторые дети смеются над людьми, которые умнее их, чтобы те почувствовали себя глупыми.
– В этом нет смысла. Почему они думают, что их смех заставит меня почувствовать себя глупым?
– Потому что они дураки, – сказала я.
Я никогда не жила в доме с камином, и, применяя скаутские навыки разведения костра из поленьев, щепок и скомканной бумаги, я волновалась куда сильнее, чем положено здравомыслящему взрослому человеку.
– Теперь спички, – сказала наконец я. – Где твоя мама держит спички?
– Если бы я знал! Она их прячет.
Разумно.
– А свечи? Я бы подожгла одну от плиты и принесла к камину.
– Свечи тоже.
Завидная предусмотрительность! За все время, проведенное у них в доме, я действительно не видела ни одной, даже совсем крошечной свечки.
– Позвони и спроси, – предложил Фрэнк.
– Твоя мама в больнице. Я не буду отвлекать ее такими вопросами. Дай подумать. Мы можем зажечь лучинку от плиты и…
– Нельзя разгуливать по дому с горящими палками, – перебил меня Фрэнк. – Мама говорила мне это не меньше миллиона раз.
Меня все равно одолевало искушение, однако я знала, что нельзя подавать дурной пример такому взрывоопасному ребенку, как Фрэнк. К тому же он без всякой задней мысли расскажет об этом Мими, как только та вернется.
– Тогда ничего не получится, – сдалась я.
– У меня есть идея, – сказал Фрэнк и ускакал по коридору.
Я побежала следом. Фрэнк бросился к шкафчику в прачечной, достал оттуда девятивольтовую батарейку и моток провода и вернулся в комнату. Вытащил из кармана махрового халата ножницы с закругленными концами – и когда только успел их припрятать? – отрезал два куска провода, прикрепил к противоположным концам батарейки и соединил. Между проводами вспыхнула искра, и бумага загорелась.