Я ожидала, что Фрэнк будет неспешно расхаживать по музею, поедая взглядом каждый росчерк и завиток. Вместо этого он носился по залам как угорелый и успевал изучить всю экспозицию, пока я рассматривала одну стену с полотнами. Самое ужасное – он все видел и запоминал. Я знаю это совершенно точно, потому что проверяла. Просто невероятно!
– Что ты носишься? – спросила я у него, когда мы только начали осмотр.
Я боялась, что Фрэнк потеряется, и хотела постоянно держать его за руку, но не могла за ним угнаться.
– Если я остановлюсь, то подойду слишком близко, и тогда мне захочется что-нибудь потрогать. Поэтому меня берут на школьные экскурсии только с мамой. А иногда даже с мамой не хотят. Музейные охранники терпеть не могут, когда посетители трогают экспонаты.
– Ясное дело, – сказала я.
Мими предупреждала меня, что падкий на блестящие безделушки Фрэнк может, как сорока, схватить понравившуюся вещь и утащить в свое гнездо. Однажды утром я не смогла найти свою щетку для волос и вышла готовить завтрак растрепанная, как огородное пугало.
– Извините за прическу, – сказала я. – Щетка куда-то пропала.
– Я закажу тебе другую, – подала голос Мими.
– Не надо, я сама.
– Ее мог взять Фрэнк.
– Зачем?
– У него все к рукам липнет. Его психиатр предпочитает использовать термин «ненасытная любознательность». Он видит что-то незнакомое и утаскивает для дальнейшего обследования.
– Он что, щетки для волос не видел?
– Твоей – нет. Прячь важные для тебя вещи подальше.
В тот момент я решила носить блокнот, в котором вела записи для мистера Варгаса, в сумке, а не держать его в выдвижном ящике прикроватной тумбочки.
– В этом есть и положительная сторона, – добавила Мими. – Жизнь с Фрэнком научила меня аккуратности.
Похоже, ее это не слишком радовало.
Как-то раз, через две недели после начала нашей культурной одиссеи, меня разбудил плохой сон, вызванный, подозреваю, болью в ногах. Мне приснилось, что я потеряла Фрэнка в музее Гетти, в Малибу. Он превратился в одну из жутких статуй с белыми глазами, которые толпятся там во дворе. Вот только в какую? Я бегала от одной фигуры к другой, рассказывая каждому каменному лицу тупой анекдот про гориллу, которая заходит в бар.
Мне не хотелось продолжения кошмарного сна, и я решила сходить на кухню попить водички. В коридоре перед зеркалом стояла Мими в белой кружевной ночнушке, размахивая большим острым ножом. Можете себе представить, что случилось дальше. Если у вас не получается, я помогу.
Я завизжала, она тоже, нож упал на пол, а из комнаты Фрэнка раздался отчаянный рев. Мы помчались на звук, чуть не сбивая друг дружку с ног.
– Все хорошо, малыш, – стала успокаивать его Мими, схватив на руки. – Просто я нечаянно испугала Элис. Она увидела, как я обстригаю волосы. Я больше не могла на это смотреть.
Она указала на свою наполовину остриженную голову со следами швов.
– Вы хотели остричь волосы ножом? – недоверчиво спросила я. – Обычно это делают ножницами.
– Я не могла их найти. Я прячу ножницы от… Сама понимаешь. – Мими кивнула на Фрэнка. – Я вышла в коридор, потому что там много зеркал. Я не хотела ничего плохого.
Я вновь задумалась, почему она не прячет ножи. И зачем женщина, которая терпеть не может показывать свое лицо людям, живет в доме, где даже потолок в прихожей зеркальный. Эта прихожая сводила меня с ума. Проходя по ней, я видела себя со всех сторон. Зато Фрэнк чувствовал себя как рыба в воде. Рассматривая со всех ракурсов свои изысканные наряды, он вел содержательные беседы с самим собой.
– Почему вы не подождали до утра? – спросила я у Мими. – Я бы вам помогла.
– Мне захотелось сделать это прямо сейчас. Я подумала, хуже все равно не будет.
Фрэнк слез с ее коленей.
– Ты куда? – спросила Мими.
– В ванную.
В ту ночь он спал в красном комбинезоне с планкой на пуговицах.
– Тебе помочь? – в унисон спросили мы.
– Я не маленький, – заявил он и удалился.
Мы с Мими посмотрели друг на друга.
– Когда мой брат был подростком, он однажды решил побриться охотничьим ножом, как ковбои на Диком Западе, – сказала она.
– И чем закончилось?
– Пришлось зашивать. К счастью, отец оказался дома и зашил его прямо на кухне. Он был врачом.
– Знаю, Фрэнк мне рассказывал.
– Да? А что еще он тебе рассказывал?
– Что жадный и эксцентричный миллиардер Пол Гетти одевался в отрепья, чтобы никто не узнал, что он богат, и устанавливал в своих особняках платные телефоны для гостей. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году Гетти произнес следующую фразу: «Миллиард долларов уже не тот, что раньше».
– Я родилась в пятьдесят седьмом, – сказала Мими и добавила, помолчав: – Психиатр Фрэнка говорит, что это наследственное.
– Что «это»?
– Причуды Фрэнка. Доктор Абрамс считает, что в его эксцентричности присутствует генетическая составляющая.
В это время Фрэнк вышел из ванной, держа обе руки за спиной. Я подумала, что он застегивает клапан.
– Ты не спустил воду, – сказала Мими.
– Я не ходил в туалет.
– А что же ты делал?
Мальчик вытащил руки из-за спины. В правой он держал ножницы, а в левой – мою щетку для волос.
– Представляете, случайно нашел это на дне своей корзины для белья.
Незадолго до этого я стирала его одежду и прекрасно знала, что их там не было.
– Да, надо было искать внимательнее, – вздохнула Мими.
– Он здесь, – сообщил Фрэнк.
– Кто?
– Ксандер.
Перед этим я на минутку оставила Фрэнка в его кавалерийском облачении на скамейке перед женским туалетом в Музее искусств. Мы решили, что он слишком взрослый, чтобы заходить внутрь. Я сделала свои дела, помыла руки, вытерла о шорты и поспешила к выходу. Я так обрадовалась, что Фрэнк никуда не делся, что сначала даже не поняла, о чем он говорит.
– Какой Ксандер?
– У тебя золотая звездочка на ширинке, – сказал Фрэнк.
– Что?
– Застегни ширинку. Ксандер. Урожденный Александер. Мой учитель музыки. Не Александр Великий, хотя последний тоже представлен здесь в виде скульптуры.
Я застегнула ширинку и присела рядом.
– Учитель музыки? Где?
– Был вон там. Уже ушел.
Мне не верилось, что кто-то может появиться и исчезнуть за такой короткий промежуток времени, разве что Ксандер передвигается так же стремительно, как Фрэнк. Признаюсь, в тот день Фрэнк уже дал повод усомниться в его абсолютной честности, когда мы замедлили шаг перед одним из ранних полотен Пикассо. К тому времени я сообразила, что остановить Фрэнка можно только одним способом: начать задавать вопросы. Обычно одного вопроса хватало, чтобы он встал за воображаемую кафедру и пустился в объяснения, а я тем временем смогла перевести дыхание. Возможно, я уже упоминала, что глубина и широта его познаний одновременно поражали меня и наводили тоску.
– Что ты знаешь об этой картине? – спросила я.
– Пикассо за свою жизнь создал более двадцати тысяч произведений искусства, – сказал Фрэнк. – Большинство его работ считаются выдающимися, другие – посредственными, а кое-какие – скучными. Возьмем, к примеру, эту. Незадолго до твоего приезда она висела у нас над камином. Маме надоело на нее смотреть, и она вернула картину отцу, а у него уже столько Пикассо, что он решил отдать ее в музей.
– Что???
Мне показалось, что я резко проснулась посреди огромной, наводящей сон университетской аудитории в самом конце лекции, когда профессор отвечает на самые важные вопросы.
– Твой отец? Ты о чем?
– Неизвестный даритель. Он не любит привлекать внимание.
Фрэнк поднес к глазам разбитое пенсне, как лорнет, и стал вглядываться в табличку на стене рядом с картиной.
– Поэтому значится здесь как неизвестный даритель. Он крупный коллекционер. Когда ему надоедает картина, он отдает ее в музей.
Я больше ничего не добилась, что чертовски обидно, ведь Фрэнк обычно не оставляет без внимания ни одного факта. Следует отдать ему должное: если он закрыл тему, то из него больше слова не вытянешь.
Однако я не успокоилась.
– Послушай, если Ксандер здесь, то почему он не подошел к тебе?
– Я его окликнул и помахал, – вздохнул Фрэнк, подняв руки, показывая, как махал своему другу. – Только он был в наушниках и, наверное, не услышал.
– А почему ты не подошел к нему и не постучал по плечу?
– Ты же сама приказала мне не вставать со скамейки. Давай его поищем?
– Поискать можно, только я не знаю, как он выглядит.
– Сейчас узнаешь. Иди за мной, – сказал Фрэнк и умчался вперед с такой скоростью, что за ним не угнались бы и «Лихие наездники».
– Эй, мальчик, не бегать! – крикнул ему охранник с противоположного конца зала.
Я очень надеялась догнать Фрэнка, пока он не сбил кого-нибудь с ног или не решил потрогать какой-нибудь экспонат.
Я настигла его в зале со скульптурами. Он неподвижно стоял перед древней статуей молодого бога с кудрявыми волосами, выловленной в тысяча девятьсот двадцатом году бедным рыбаком в Эгейском море. Юный бог поднял руку на манер уставшего идти пешком ньюйоркца, останавливающего такси, а вторую приложил к груди, не то чтобы хвастаясь, а словно удивляясь своему мраморному совершенству. Наверное, пальцы на поднятой руке сломались, когда красавец попал в сети. Дорого же ему обошлось возвращение из океана!
Фрэнк снял кавалерийскую шляпу и почесал бровь рукой в перчатке из оленьей кожи.
– Ксандер похож на него, «По образцу Аполлона, Греция, 300–100 гг. до нашей эры». Только у Ксандера все пальцы целы. Волосы светлые, как у тебя. Он не каменный. И одежды на нем побольше.
Это ни о чем не говорило, поскольку на каменном Аполлоне вообще не было одежды. Впрочем, с таким сложением он мог себе это позволить. В реальном мире, под которым я подразумеваю мир за пределами Лос-Анджелеса, вы можете встретить парня с такой потрясающей фигурой в сочетании со столь изысканными чертами лица и роскошной шевелюрой, в которую так и хочется запустить пальцы, от силы один-два в жизни. В Лос-Анджелесе они работают официантами в семейных закусочных или сидят на кассе в магазинах полезного питания. Так или