Почти каждое утро мы с Фрэнком, облачившись в черные клеенчатые плащи и резиновые сапоги и вооружившись гигантскими траурными зонтами, пробивались сквозь потоп в Дом мечты и работали над нашим замыслом. Работа двигалась плохо. Несмотря на три переносных вентилятора, масляные краски не желали сохнуть в сыром, пропитанном влагой воздухе, а разбавителя я не нашла. Я пыталась продолжать работу, не дожидаясь, когда они высохнут. В конце концов тошнотворно мутные краски и неряшливые мазки придали моей картине сходство с корытом помоев в жаркие дни, когда они начинают издавать столь отвратительный запах, что ими брезгуют даже свиньи.
Фрэнк, благослови его господь, терпеливо ждал и давал мне советы. И все равно ничего не получалось. Я отходила от мольберта, и мы играли в «Улику», дожидаясь просветления в небе и в моей голове, однако меня, как и Мими, поджимали сроки. Я страшно боялась разочаровать Фрэнка, а это начинало казаться неотвратимым.
– Не понимаю, почему ты так волнуешься, – сказал мне Фрэнк за несколько дней до Рождества. – Твои наброски просто восхитительны.
– Спасибо, – сказала я.
Мы сидели друг напротив друга за желтым столом. Я в отчаянии закрыла глаза и уронила голову на стол. В воздухе висела сырость, и даже поверхность стола казалась мокрой.
Сидя с закрытыми глазами, я услышала, что Фрэнк встал и начал бродить по комнате. Я знала, что острых ножей в мастерской нет, а если мальчик подойдет слишком близко к «обрыву», я услышу скрип половиц и успею предотвратить падение. Я не могла заставить себя открыть глаза и посмотреть на этот ужас.
Фрэнк открыл ящик, зашуршал бумагами, что-то передвинул, чем-то стукнул. Я точно слушала радиопостановку. Несмотря на отчаяние, во мне проснулось любопытство: что он придумал? Когда Фрэнк закончил, он подошел ко мне и прижался щекой к лопатке.
– Проснись, Элис.
Подняв голову, я увидела, что он убрал с мольберта неудавшееся полотно и прицепил вместо него большой лист бумаги для акварелей. В верхнем углу он приколол набросок, где позировал в костюме Маленького принца, с биноклем в руке и развевающимся за спиной шарфом.
– Понаблюдав за твоей техникой, я пришел к выводу, что масляные краски – не твое, – сказал он. – Мне кажется, у тебя лучше получится что-то импрессионистское, возможно, в духе этого скетча, такое, я бы даже сказал, размытое, акварельное. Меня восхищают некоторые портреты Огюста Родена, выполненные в подобном стиле.
Я уже была готова на все.
– Акварель течет, и бумагу надо класть горизонтально, – сказала я.
– Да?
Не успела я и глазом моргнуть, как бумага лежала передо мной на столе.
– Я почти ничего не знаю об акварели, кроме того, что эту технику часто недооценивают по сравнению с маслом, поскольку картины легко повреждаются, их сложно хранить, и критики считают акварель уделом любителей и викторианских дам, хотя это одно из наиболее живых и в то же время сложных художественных средств. Я не учел текучесть акварели, хотя это весьма логично. Я каждый день узнаю от тебя что-то новое, Элис.
Я написала портрет за час. Уже к вечеру он высох. Труднее всего оказалось занести картину в дом – так, чтобы не порвать, не смять и не намочить под дождем.
Думаю, самой выдающейся чертой моего шедевра был его размер, который позволял прикрыть невыгоревшее пятно над камином. Времени на изготовление рамы уже не оставалось. Ночью накануне Рождества мы с Фрэнком пробрались в гостиную и прицепили картину к стене. В процессе работы я заметила свисающий с камина пустой чулок, то есть носок с ромбиками. Я очень надеялась, что Фрэнк не обратил на него внимания. Отправив мальчика в постель, я собрала и засунула в носок все, что попалось под руки – ножницы, моток изоленты, пакетик жевательной резинки, свою щетку для волос и набор фальшивых усов, который собиралась положить ему под елку. Все, что угодно, только бы заполнить пустоту.
Наутро «подарков» в носке не оказалось. Я нашла их в чаше для миксера под дверью моей комнаты вместе с посланием, написанным рукой Мими: «Кажется, это твое».
Она вернула все, кроме набора усов, который завернула в красивую бумагу и приклеила ярлычок, на котором напечатала: «Фрэнку от Элис, с любовью».
Фрэнк так обрадовался подарку, что нацепил сразу три пары усов, одну над губами, а две – на брови. После этого он сказал, что я могу его обнять, и стойко вытерпел экзекуцию.
Когда Фрэнк снял с глаз матери повязку, сделанную из черной футболки, и театральным жестом указал на акварель, Мими по-настоящему удивилась.
– Та-дам, – сказал он. – С Рождеством, мамочка.
Скажу без ложной скромности, картина смотрелась очень мило. Свет падал под нужным углом, а нехватка времени помешала мне ее испортить. Портретного сходства не наблюдалось, но если хорошенько всмотреться, в Маленьком принце без труда можно было узнать Фрэнка.
Мими долго сидела на диване, рассматривая картину, и наконец произнесла:
– Где ты ее взял?
– Элис, – коротко ответил Фрэнк.
– А она где взяла? – спросила Мими, точно я не стояла рядом.
– Сама нарисовала, – сказал Фрэнк. – Ты бы только видела! У нее это заняло не больше часа, от начала до конца! А может, и меньше. Настоящее волшебство.
Мими кивнула. У нее в глазах стояли слезы.
– Тебе нравится, мама? – спросил Фрэнк.
– Поразительное сходство.
Уже забравшись в постель, я услышала стук в дверь. У меня заколотилось сердце. Неужели Мими пришла поблагодарить меня? Нет, наверное, это Фрэнк.
– Войдите, – сказала я.
Все-таки Мими.
– Тебе обязательно надо отбирать все, что у меня есть? – спросила она.
Глупо было надеяться, что она скажет что-нибудь хорошее.
Как-то ночью, вскоре после Рождества, меня разбудили звуки музыки. Я сразу поняла, что рояль играет не сам, и немало удивилась. Часы показывали за полночь. Сонно добредя до гостиной, я обнаружила за роялем Ксандера, с непринужденным изяществом перебирающего клавиши. Мими была права: разница действительно заметна.
Я постояла на пороге, слушая музыку, а потом спросила:
– Что ты играешь?
Он лучезарно улыбнулся, точно не пропадал без вести столько времени, и сказал:
– Песню Фрэнка Лессера.
– Как она называется?
– «Что ты делаешь накануне Нового года?»
– Ты безнадежен, – сказала я и вернулась в кровать.
Часть пятаяПосле дождей
Январь 2010
Потоп внезапно прекратился. Как ни странно, стеклянный дом выстоял, не съехав с горы на магистраль 405, а вот для нас, его обитателей, все покатилось под откос.
Насколько я видела, появление Ксандера не улучшило настроения Мими. Фрэнк, как и следовало ожидать, обрадовался возвращению своего кумира. В качестве запоздалого рождественского подарка Ксандер привез ему танцовщицу, которую можно прикреплять к приборной панели. Он усаживал Фрэнка на переднее сиденье «мерседеса», и они долго ездили взад-вперед по дорожке, глядя на танцующую красотку. Фрэнк и меня приглашал покататься, только мне меньше всего хотелось ехать куда-то с Ксандером, пусть даже недалеко.
После его возвращения мне приходилось проявлять твердость, чтобы заставить Фрэнка поесть, принять душ, почистить зубы и лечь спать. Ксандер выглядел сытым, ухоженным и отдохнувшим, и я не понимала, как ему это удается. Он не садился с нами за стол, я с ним не спала, и он больше не жаловался мне на тесноту в игрушечной ванной.
Настоящий кошмар начался после каникул. В первый день, когда мы с Фрэнком подъехали к школе, он наклонился между сиденьями, чтобы рассказать мне о доминиканском национальном танце, название которого почему-то основывалось на французском пирожном «меренга», а сложные движения ног объяснялись цепями, которые сковывали когда-то лодыжки порабощенных танцоров. Фрэнк воображал, что танцовщице больше всего нравится этот двойной шаг, хотя она родом с дикого острова на другом конце света. Он так увлекся рассказом, что продолжал бормотать что-то себе под нос, даже когда я высадила его из машины. В середине января в Лос-Анджелесе достаточно прохладно, так что костюм в духе Э. Ф. Хаттона был вполне уместен. В манжетах рубашки сверкали золотые запонки в виде слоновьих голов, которые подарила Фрэнку на Рождество Мими. Кисточка на феске задорно подпрыгивала в такт его шагам. Я расслабилась и почти забыла о своих тревогах.
Неприятности не заставили себя ждать. Мими вызвали в школу. Когда я, ее правая рука, пришла к директору, он отправил меня прочь, заявив, что хочет поговорить с матерью Фрэнка, а не с прислугой.
– Что случилось? – спросила я у Паулы.
– Поскольку ты не являешься официальным опекуном, я не имею права сообщать тебе информацию.
– С каких пор?
Она наклонилась через стойку и прошептала:
– С тех пор, как у нас новый директор. Он придает очень большое значение формальностям и правилам. Требует называть его доктором Мэтьюсом, поскольку имеет степень по детскому развитию. Своих детей у него нет, поэтому доктор Мэтьюс считает себя неоспоримым авторитетом.
Фрэнк раскачивался на стуле в приемной, прижимая к груди изувеченную феску. Паула направила его ко мне, ни разу не прикоснувшись – почти немыслимое свершение, достойное виртуоза, играющего на терменвоксе. Прежде чем передать Фрэнка мне, Паула наклонилась так, что их с Фрэнком лица оказались на одном уровне.
– В ближайшее время жду тебя на ланч.
– Би-бип, – сказал Фрэнк.
Она выпрямилась и сказала мне:
– Доктор Мэтьюс говорит, чтобы Фрэнк не появлялся в школе, пока не придет его мама.
– Новый директор доктор? – спросил Фрэнк. – Мой дедушка тоже был врачом. Он зашивал солдат в траншеях во время Первой мировой войны, чтобы те могли вернуться домой к своим родным.
– Он не такой доктор, – сказала Паула.
В машине я спросила у Фрэнка, что случилось со старым директором.
– Паула сказала, что он ушел в лучшее место.