– Возможно, этот умник хотел проучить не мальчика, а вас, – предположил санитар. – Мне показалось, что он вполне на это способен.
В комнате ожидания я объяснила Мими, что произошло.
– С Фрэнком все в порядке.
Она безучастно открыла глаза.
– С ним ничего уже не будет в порядке. Он – как мой брат.
Мими взяла сумочку и направилась к двери.
– Вы куда?
– Работать.
– А как же Фрэнк?
– Останься с ним. Я вызову такси.
– Вы уйдете, не поговорив с ним?
– Дома поговорю.
– Вы нужны ему, Мими, – сказала я.
– Понимаю, Элис, ты хочешь помочь, – сказала она, – только видишь ли, я не горю желанием видеть Фрэнка в больнице, если в этом нет необходимости. Мне не нужно, чтобы этот образ отпечатался у меня в голове. Тем более сейчас, когда я почти у цели.
Я коснулась ее запястья.
– Конечно. Я понимаю. Идите. Не волнуйтесь, я обо всем позабочусь.
– Весьма отрадно, – сказала она. – Убери руки.
Я убрала, и она ушла.
Я протиснулась в раздвижные двери как раз вовремя, чтобы услышать беседу Фрэнка с медсестрой.
– Когда моя мама попала в отделение «Скорой помощи», Динь-Динь дала ей халат, и я подумал, нельзя ли позаимствовать у вас куртку. Или в крайнем случае докторский халат. Размер S.
Медсестра и осматривавший Фрэнка стажер переглянулись.
– Ты замерз, малыш? – спросила она. – Могу принести одеяло.
– Я не замерз, – ответствовал Фрэнк. – Мне неловко.
– А вот и твоя мама, – сказал, завидев меня, стажер. – Дружище Фрэнк в отличной форме, так что можете пройти со мной и подписать кое-какие бумаги.
Он усадил меня в пустой комнате с длинным столом для обследований, над которым висело всевозможное оборудование, и сел рядом. Поскольку пациента на столе не было, приборы молчали, а через монитор тянулись ровные разноцветные линии. Стажер сложил ладони перед собой и посмотрел на них, точно собирался молиться и не знал, с чего начать. Я сомневалась, что столь молодой врач хоть раз за всю свою практику сталкивался с такими детьми, как Фрэнк.
Закончив рассматривать свои руки, врач исподлобья посмотрел на меня. Его добродушное лицо внушало доверие.
– Я могу объяснить насчет Динь-Динь, – сказала я.
– По-моему, Динь-Динь сейчас не самое главное. Меня беспокоит ваш сын.
– Меня тоже.
Когда мы наконец покончили с разговорами и писаниной, на улице почти совсем стемнело. По дороге к машине я хотела взять Фрэнка за руку: он не дался. Я решила не настаивать: у мальчика и без того выдался тяжелый день. Он сел сзади и пристегнулся. Я зашла с другой стороны и присела рядом.
– Ты не можешь вести машину, сидя на заднем сиденье, – сказал он.
– Знаю. Что с тобой, Фрэнк? Хочешь поговорить?
– Представь себе, да. Где мама? Я уже не впервые замечаю ее отсутствие в знаменательные моменты моей жизни.
– Ей пришлось вернуться к работе.
– Над книгой?
– Да. Она совсем скоро закончит.
– Откуда ты знаешь? Ты видела книгу?
– Нет. Она так сказала.
– Не понимаю, чего она так долго возится, – сказал Фрэнк. – Я написал книгу за полдня. От всей души надеюсь, что в конце концов у нее выйдет что-то стоящее всех этих «бури и натиска».
– Я тоже надеюсь. Твоя мама хочет дописать книгу как можно скорее, чтобы опять проводить больше времени с тобой, – добавила я.
– Так, все, хватит на сегодня разговоров, – сказал Фрэнк. – Будь добра, помолчи.
Никому из нас не хотелось ехать домой. В кинотеатре немого фильма шел фестиваль Китона, мы зашли и попали на середину картины «Пароходный Билл». Герой Бастера, бедный паренек, убегает со старого колесного парохода своего отца, чтобы провести вечер с девушкой, к которой испытывает нежные чувства. По несчастливому стечению обстоятельств девушка оказывается дочерью пароходного магната, соперничающего с его родителем. Чтобы усыпить бдительность отца, Бастер кладет на койку подушки и накрывает их одеялом. Когда отец сорвал одеяло и обнаружил обман, я рассмеялась и никак не могла остановиться.
– Тише! – шикнул на меня Фрэнк, когда понял, что я не собираюсь заткнуться. – Это, конечно, смешно, Элис, только нас сейчас выведут из зала за неподобающее поведение. Они так делают, тебе точно не понравится.
– Извини, – прошептала я. – Сиди и не двигайся, я скоро вернусь.
Я попила воды из фонтанчика и сделала несколько глубоких вдохов, после чего набрала психиатра Фрэнка и оставила сообщение. Я надеялась, что это уже сделала Мими, хотя меня, конечно, терзали сомнения. Затем я позвонила мистеру Варгасу. Он так обрадовался моему звонку, что я чуть не заплакала.
– Элис! Что нового?
Я не смогла выдавить ни слова.
– Элис, ты там? – встревожился он.
– Извините, что-то со связью.
– Я спросил, как дела.
– Хорошая новость, – сказала я. – Книга близится к завершению.
– Прекрасно! А что я тебе говорил? Терпение! Терпение и лайковые перчатки.
Я представила себе эти перчатки: красные, по локоть, из тонкой итальянской лайки, невероятно красивые. Пока я не узнала Фрэнка, мне такие и присниться не могли.
– Элис, ты где? Алло?
– Я здесь.
Мы досмотрели картину с Бастером Китоном до конца. И следующую тоже. Когда подъехали к дому, Фрэнк уже спал. Мне с большим трудом удалось извлечь его из машины, занести в дом и уложить в постель, прямо в одежде и кроссовках. Услышав стук машинки, я решила не беспокоить Мими. Захочет – сама выйдет.
Не знаю, сколько я простояла, рассматривая лицо Фрэнка в полоске света из коридора. Во сне он выглядел таким невинным. Фрэнк действительно был красивым ребенком – ровно настолько, чтобы получить некоторые преимущества в жизни и при этом не упасть с подрезанными крыльями. Он производил неизгладимое впечатление благодаря тому, как себя подавал. Этого у него никогда не отнять, как бы ни старались ограниченные идиоты в ужасных туфлях.
Я выложила на покрывало видавшие виды утренние брюки и потрепанный смокинг – диккенсовский наряд, который, на мой взгляд, как нельзя лучше соответствовал внутреннему состоянию Фрэнка, чтобы утром он увидел его вместо дурацких брюк хаки и футболки, а на прикроватную тумбочку положила цилиндр. К тому времени я практически спала на ходу – «А ты знала, что лошади спят стоя?» – и тоже пошла спать. Не включая свет, я просто залезла под одеяло. И обнаружила там Ксандера.
– Что ты делаешь в моей постели? – спросила я.
Он открыл глаза и сонно моргнул.
– Погоди, Златовласка. Я думал, ты уехала, и вернулся в свою комнату. Что происходит?
– Я не уехала. Подвинься. Закрой рот и убери руки.
Меня понесло. Как будто прорвалась плотина. Я все ему рассказала. Все, что пережила за день и хотела рассказать мистеру Варгасу.
– И тут Фрэнк говорит: «А ты знала, что еще в эпоху неолита, более пяти тысяч лет назад, древние люди жевали жвачку, полученную из березовой смолы?» Представляешь, мы чуть не умерли от страха, а он спокойно рассказывает об истории жевательной резинки!
Ксандер поднял руку.
– Что?
– Можно, я кое-что скажу?
– Валяй.
– Фрэнку не дали надеть его броню. Ему пришлось защищаться фактами. Он использует их как силовое поле.
Я проснулась при свете дня от воя Фрэнка. Не помню, как оказалась на пороге его комнаты. Фрэнк, одетый в живописные диккенсовские отрепья, хватал за лодыжки Мими, на которой был ее обычный комплект из джинсов с кардиганом плюс цилиндр.
– Мне здесь не место! – кричал Фрэнк.
– Я скоро закончу, – отвечала Мими.
Меня напугала мертвая невыразительность ее голоса.
– Мне здесь не место!
– Я почти закончила, – повторила она.
Я поняла, что тон ее голоса напоминает мне Фрэнка.
– Замолчите оба! – крикнула я.
– Элис, проснись, – сказал Ксандер, тряся меня за плечи.
Я открыла глаза. На улице едва начинало светать.
– Проснулась, – сказала я. – Который час?
– Еще и шести нет.
– Выметайся отсюда, – потребовала я. – Тебя здесь не было.
Я и рада бы сказать, что в реальности утро прошло более осмысленно, только это не так. Мими велела мне отвезти Фрэнка в школу. В футболке и кроссовках. И в джинсах.
– Вы говорили с психиатром? – спросила я.
– Когда? Я полдня проторчала в больнице, а когда вернулась, села за работу. Никакие психиатры нам не нужны. У Фрэнка все наладится. Непременно. Не спорь и не морочь мне голову.
Ксандер стоял перед гаражом, глядя, как мы идем к машине. Он был босиком и в одних шортах, чего никогда не позволил бы себе в середине января в Алабаме или Небраске. Он скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что не одобряет эту затею.
– Хочешь, чтобы Ксандер поехал с нами? – спросила я у Фрэнка, оглянувшись через плечо.
– Он не одет, – ответил мальчик.
Выезжая с дорожки, я не смотрела в зеркало заднего вида, а вертела головой. Очевидно, Ксандер помахал Фрэнку, когда мы уезжали, потому что тот печально отсалютовал, явно не мне. Я не хотела смотреть. Не могла этого видеть.
Подъехав к школе, я припарковалась и вышла из машины вместе с Фрэнком.
– Ты куда? – спросил он.
– Провожу тебя в класс.
– В этом нет необходимости, – заявил он. – Теперь я готов к худшему.
– Ты храбрый мальчик, Фрэнк. Я горжусь тобой.
– Благодарю, – сказал он. – Легко быть храбрым, когда взял с собой нож.
– Садись в машину.
Я остановилась перед парком.
– О, мы идем на площадку? – оживился Фрэнк. – Я люблю площадку рано утром, когда песок только разровняли граблями.
– Давай сюда нож, – сказала я.
Я ожидала увидеть большой кухонный нож или, может быть, пластмассовый мачете, однако мальчик вытащил из носка с ромбами старинный ножичек для открывания писем в форме кинжала, в потертых зеленых ножнах с золотым узором.
– Где ты его взял? – спросила я.
– У мамы в столе. Он принадлежал моему дедушке.
– Ты был у нее в кабинете? Что ты там делал?