Мистер Варгас уснул на диване, как человек, давным-давно научившийся засыпать хоть в лисьей норе. Фрэнк переоделся в костюм Робин Гуда и стоял над потерявшим бдительность гостем с луком и стрелой на присоске, пытаясь прилепить стрелу к глазу.
– Фрэнк, – прошептала я. – Личное пространство.
В этот момент мистер Варгас напугал нас, всхрапнув так громко, что разбудил самого себя. Мы с Фрэнком отвели его в кровать, хотя тот уверял, что совсем не устал.
Я приготовила Фрэнку ужин и впервые за все время разрешила ему поесть на диване в общей комнате под «Двойную страховку» Билли Уайлдера. Я не хотела укладывать его спать, пока он не вымотается. Боялась, что он вернется к мистеру Варгасу и продолжит эксперимент по выниманию глаза с помощью стрелы на присоске. Когда мальчик наконец уснул, я взяла его на руки и понесла в гардеробную. Я сама удивилась, что смогла донести его до комнаты и даже не вспотела. Наверное, я стала сильнее, с тех пор как сюда приехала. Фрэнк точно не стал легче.
Вернувшись в гостиную, я села на банкетку за роялем и посмотрела в окно. После приезда мистера Варгаса мы перестали закрывать на ночь шторы и могли беспрепятственно любоваться мерцающими огнями на далеких холмах. Теперь я могла представить, какой сногсшибательный вид открывался отсюда, когда не было стены.
Я уже собиралась ложиться, как вдруг до моих ушей донесся неясный шорох, заставивший меня заподозрить, что ребенок проснулся. Я включила свет над роялем. Фрэнк замер в картинной позе, точно Глория Суонсон в ожидании крупного плана.
– Ты что здесь делаешь? – спросил Фрэнк. – Почему не спишь?
– А ты? Садись. О, я помню эту пижаму.
– Я был в ней в тот день, когда мы встретились.
– А помнишь, что мы слушали?
– Конечно. «Голубую рапсодию». Мы говорили о Гершвине, Чарльзе Фостере Кейне и Фреде Астере.
– А можешь поставить эту музыку, только тихонько, чтобы не разбудить мистера Варгаса? Я так и не научилась включать эту штуку.
Возясь с настройками, Фрэнк сказал:
– На самом деле в «Касабланке» никто не просит Дули Уилсона сыграть песню «Время проходит» еще раз. Все понимают это неправильно. Ингрид Бергман поняла. Она говорит: «Сыграй ее, Сэм».
Заиграла музыка, он вновь сел рядом со мной и сказал:
– Я скучаю по маме.
– Знаю, Фрэнк.
– Мне без нее плохо.
– Ты отлично справляешься, Фрэнк.
– Она скоро вернется.
– Надеюсь.
– А я точно знаю, – сказал Фрэнк. – Думаю, у нас с тобой будет мало времени на разговоры, когда она вернется. Ведь вы с мистером Варгасом уедете в Нью-Йорк.
Я так крепко сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони.
– Да, – сказала я и, помолчав, добавила: – Я всегда буду любить тебя, Фрэнк. Что бы ни случилось. Где бы я ни была.
– Я тебя тоже, – сказал Фрэнк. – У нас всегда будет Париж.
Он уткнулся лицом мне в плечо, и мы сидели так, слушая музыку, целую вечность.
– Можно у тебя кое-что спросить, Элис? – сказал наконец мальчик.
– Конечно, Фрэнк.
– Моя мама знает тебя совсем недавно, и назвала единственную героиню-женщину в своей книге Элис. Мужчин в книге полно, и хотя она знает меня десять лет, ни одного не назвала Фрэнком. Почему?
Фрэнк закатал коврик с восточным орнаментом у себя в гардеробной – если честно, единственный красивый ковер во всем доме – и показал мне люк с утопленными в пол петлями. Люк открывался с помощью медного кольца в квадратном корпусе, какие применялись в строительстве яхт и гардеробной Фрэнка, а может, и «Титаника». Тут вынуждена сделать признание: я ни разу не закатала этот коврик, чтобы под ним пропылесосить.
– Здесь я храню особенные сокровища, – сказал Фрэнк. – Видимо, это помещение задумывали как бомбоубежище, а может, просто место для хранения не поместившихся в шкаф свитеров или семейных драгоценностей или чтобы прятаться от нацистов.
Он открыл люк и защелкнул петли, чтобы крышка не обрушилась нам на головы. Лестница из пяти перекладин вела в небольшое помещение, отделанное кедровыми панелями. Вдоль стен тянулись полки с коробками, свертками и просто разными вещами, разложенными с тщательностью искусствоведа.
– Дай, пожалуйста, фонарик, – попросила я.
Фрэнк мотнул головой и щелкнул выключателем. В подвальчике загорелось яркое точечное освещение. Теперь я поняла, откуда шел свет, что мы с мистером Варгасом видели ночью со двора. Мы с Фрэнком склонились над пещерой, чуть не соприкасаясь головами. В одном углу стоял низкий деревянный табурет, а на нем – картонная коробка с крышкой. Я не могла разобрать, что там написано.
– Это ее книга, – объявил Фрэнк. – Я становлюсь на табурет, чтобы достать вещи с верхних полок. А иногда просто сижу на нем, разглядывая реликвии прошлого своих предков и моего собственного.
– Глазам своим не верю, – сказала я. – Как она сюда попала?
– Возможно, ты помнишь, что в ночь пожара я всюду искал маму, а вместо этого нашел подарок Ксандера.
– Да.
– А перед этим я пошел в мамин кабинет. Дверь была не заперта. Я искал маму и наткнулся на коробку. Я взял ее с собой, чтобы посмотреть, что в ней, и вернуть на следующий день, да только на следующий день возвращать было уже некуда, и я положил ее сюда.
Фрэнк спрыгнул вниз, и я спустилась по лесенке вслед за ним. Мы прошлись от одного края пещеры до другого. Он обвел рукой полки.
– Это секретное хранилище моего детства. Поскольку ты моя верная ученица, я даю тебе карт-бланш исследовать все, что тебя интересует.
Он протянул мне коробку Мими, на которой она написала: «Проект 2.11.10».
– Я устал. Иду в постель.
– Где ты собрался спать?
Мы как-никак стояли под полом гардеробной, который служил Фрэнку постелью, в то время как я спала на его кровати.
– На твоей кровати. Вообще-то она моя. С твоего разрешения. Если будут вопросы, приходи, не стесняйся.
– Обязательно, – сказала я. – Спасибо.
Не прошло и минуты, как он уснул, а я села на табурет, сняла крышку и увидела настоящее название проекта 2.11.10: «Элис и Джулиан». Открыв книгу, я прочла абзац.
«Мой коэффициент интеллекта выше, чем у 99,7 процента американцев, но, после того как я ударился о бордюр, вы об этом ни за что не догадаетесь. Я умный ребенок, из которого сделали тупицу в классическом смысле слова: безмолвный, но не безмозглый. Элис – прекрасный человек с абсолютно невзрачной внешностью. Из-за моей аварии мы стали идеальными товарищами. До Элис у меня никогда не было друга».
Я остановилась и понесла коробку мистеру Варгасу.
Мистер Варгас пролистал несколько страниц, сидя на красном диванчике в своей комнате, которая раньше была моей, отложил рукопись и ушел в ванную. Когда он вернулся, с его бровей капала вода.
– Что с вами? – спросила я.
– Ничего. Просто умылся – хотел убедиться, что не сплю.
Я сделала ему кофе, и мы пошли проверить, как там Фрэнк. Мальчик крепко спал. В открытой пещере горел свет. Как я могла ее не закрыть? Не такая уж я ответственная. Я забыла телефон в кухне на столе, когда поехала забирать пациентку из психиатрического отделения. Положила фейерверки туда, где их может найти ребенок. Оставила открытым люк, в который мог провалиться кто угодно. Может, я и не заслужила прозвище Опасная игра, только у меня хватает недостатков, чтобы кто-нибудь когда-нибудь мог меня полюбить. Не считая Фрэнка, мистера Варгаса и моей матери.
Перед тем как закрыть люк, я решила еще раз заглянуть в бездну. Фрэнк дал мне карт-бланш. Я спустилась в комнату, которую про себя окрестила Бункером мечты. Прошлась вдоль полок, рассматривая шляпы и туфли, из которых Фрэнк давно вырос. Аккуратно сложенная одежда, которую я вытащила из гардероба, спрятала под свою кровать и забыла. Пластмассовое мачете, скейтборд, цилиндр из бумажного пакета с детской площадки. Розовая грелка в клеточку и бордовый шарф «Эрмес», принадлежавший когда-то Бэннинг. Три шоколадных сердечка, купленных Фрэнком в день, когда исчезла его мать. Смешная собака с грустными глазами и хвостом-пружинкой с зеленой бусиной на конце, явно сделанная во времена, когда бизнесмен из «Выпускника» обнимает Дастина Хоффмана за плечо и заговорщически шепчет: «Пластик». Большие пластмассовые уши собаки были прикручены к голове так, что могли качаться при движении, а колеса специально сделаны неровными, чтобы пес переваливался из стороны в сторону, качая ушами, когда ребенок тянет его за собой. Я взяла игрушку и перевернула. На брюшке было написано «Мими» – девчоночьим почерком, явно принадлежавшим не ей. Может, это написала Бэннинг? Я не могла представить, что Мими засовывает в чемодан эту собаку вместе с пишущей машинкой Джулиана, когда бежит в Нью-Йорк, к славе и несчастью. Тем не менее она здесь.
Конверты с любительскими фотографиями и негативами. Рамка из палочек для мороженого с фотографией совсем юного Фрэнка, уже тогда одетого в какой-то безумный костюм и с серьезным лицом солдата Гражданской войны перед отправкой на фронт. Большой, тяжелый альбом, который показывал мне Фрэнк. Я села на табурет и стала листать страницы. Теперь, когда я знала историю семьи, персонажи выглядели совсем по-другому. Особенно Джулиан. С длинными светлыми волосами, образующими золотой нимб вокруг головы, он ужасно напоминал молодого Ксандера, мастера золотые руки, которого я не знала, когда смотрела фотографии впервые. Неудивительно, что Мими стояла за стеклом и смотрела на строителей. Когда Ксандер постучал в окно, она явно подумала, что увидела привидение.
Я вернула альбом на полку, где он лежал вместе с газетными вырезками в прозрачных папках, стопками писчей бумаги, перевязанными бечевкой, и толстыми коричневыми конвертами. Провела кончиком пальца по этикеткам на папках и замерла, прочтя на одной слово «доноры».
Полагаясь на скупые строчки анкеты и короткое сочинение, непросто выбрать даже человека, с кем хотелось бы провести вечер. Что уж говорить о мужчине, который станет отцом твоего ребенка.