— На сколько она уехала?
— Понятия не имею.
— Я просто так спрашиваю. Мне… нужно было встретиться с МакДарой. Да Бог с ним. Где старая кисточка?
Я выглянул в окно. Увидел переплетение черных голых веток. Небо было таким тяжелым, неподвижным и серым, что мне захотелось ткнуть в него чем-нибудь, проколоть, чтобы из него повалил снег. Небрежным жестом плеснул на деревянные бока буфета ядовитые химикалии, подспудно надеясь, что жидкость попадет мне на руку и это отвлечет мое внимание, как-то уменьшит напряжение, и сделал глубокий вдох холодного воздуха, распространившегося по комнате через незакрытое окно. Едва закончив работу, я включил компьютер и вошел в сеть.
«Мать со своим огромным животом выглядела нелепо и смешно. Больше всего он был похож на коровий зад. Мне уже хотелось, чтобы все поскорее началось — чтобы она наконец отрыгнула свою любовь к тому, что находилось внутри нее, чтобы осуществилось то, чего я ждала с ужасом.
Нас оставили дома одних. Только няня внизу должна была присматривать за нами, так что мы с Эмилией смогли пойти в маленькую комнату с кремовыми стенами, чтобы тренироваться. Чем мы занимались, вряд ли смогу рассказать. Мы упражнялись в супружестве. Я была джентльменом, который приехал, чтобы забрать ее, она — девицей, конечно же, прекрасной.
Я знала, что значит быть маленькой и незаметной, но она заставила мои щеки загореться огнем, от груди до шеи меня обсыпало пунцовой пудрой. Огненная волна, на которой я неслась, причиняя мучительную боль, вынесла меня к берегам такого наслаждения, что из глаз хлынули слезы. Здесь, наверху, куда я увлекла ее, не хватало воздуха. Мы летели рядом, как чайки сквозь лазоревые арки.
Я отчетливо слышала шуршание одежды. Юбки отслаивались от меня, как обгоревшая кожа. Когда я уже не могла дышать и кровь прилила к глазам, превратив свет в темноту, тело восприняло экстаз, и я вскрикнула. Индианка, следившая за нами, подслушивала».
Утром в спальне царили сияющая тишина и спокойствие. На меня накатило мальчишеское возбуждение. Весь мир окрасился в белый цвет. На ветках непонятно как держались причудливые шапки снега. Машины засыпало по самые окна. Кабинет мой превратился в холодную светлую клетку, которая, впрочем, казалась совершенно незнакомой.
— Боже, какая красота, — произнесла Лелия и наклонилась к унитазу, ее рвало.
Вытерев рот бумажной салфеткой, она улыбнулась.
— Теперь мне намного лучше, — сказала она.
Я поцеловал ее, почувствовал запах рвоты, но мне было все равно. Отвел ее на кухню, поддерживая под руку. Где-то на задворках памяти затрепыхались какие-то смутные воспоминания из предыдущего вечера. Вспомнил. «Индианка». Вот то слово, которое меня беспокоило. Подумал, может быть, так она употребила это слово в качестве некого расистского оскорбления в адрес моей подруги? Я тут же забеспокоился, возникло яростное желание защитить Лелию. Я обнял ее и потрепал по плечу.
В кристальном холодном воздухе идти было легко. Мы заметили соседа, который стоял в безрукавке с дымящейся кружкой в руке и осматривал площадь. По небу пролетела одинокая птица. Никогда я еще не видел столько снега в центре Лондона. Лелия сейчас работала дома (проснулся «инстинкт гнезда», как она говорила), так что пол теперь сверкал старыми половицами, окна украшали новые занавески. Мы поставили на плиту кофеварку эспрессо, и к запахам снега и теплой древесины добавился аромат кофе, что напомнило мне о зиме, проведенной в лесах Новой Англии. Лелия достала клетчатые салфетки («гинем», называла их она, завсегдатай одежных магазинов), и мне захотелось, уютно устроившись вместе с ней в кровати, наблюдать за развитием этого изумительного настоящего зимнего дня по движению теней на потолке, подумать.
Она была спокойной и мягкой. Волосы небрежно зачесаны назад и схвачены заколкой, в складках халата видны недавно увеличившиеся груди. Я надеялся, что ей сейчас не захочется говорить о ребенке. Она помыла яблоко и неожиданно бросила его мне, чтобы я взял его с собой на работу. Открыла рот, изображая удивление, когда я его поймал, и у меня в голове родилась странная мысль: как здорово было бы видеть в этом теплой квартирке, которую мы сделали своим домом, ребенка, бьющего ножками и ручками, улыбающегося, капризничающего.
Я вышел на улицу навстречу холодному утру. Воздух проник сквозь одежду, зашевелились неопределенные сексуальные фантазии. Все вокруг было таким белым, что у меня заболели глаза. Когда я отошел на несколько шагов, в окно постучала Лелия, я повернулся, и мы помахали друг другу.
Где сейчас Сильвия Лавинь? А какая разница? Может быть, где-то тут на снегу можно было найти отпечатки ее маленьких ног, но мне было на это наплевать. Люди на улицах улыбались. На Гилфорд-стрит из окна высовывался какой-то мужчина, он курил и что-то тихо напевал. Медленным шагом я дошел до работы. Настроение у всех в офисе было приподнятое, словно еще раз наступило Рождество. Незначительное изменение в погоде наполнило день новым смыслом. Меня так и подмывало кому-нибудь позвонить только ради того, чтобы обсудить погоду. В обеденный перерыв мы затеяли игру в снежки на плоской крыше над офисами редакции воскресного приложения. Взрослые мужчины и женщины хохотали и носились по снегу, их отрывистый кашель сотрясал холодный воздух. В небо поднимался сигаретный дым. По очкам всегда чопорной редакторши образовательного раздела стекали капельки растаявшего снега; секретари и другие работники, получив законный способ проявить накопившиеся обиды и желания, забрасывали друг друга снежками. Мы горланили и смеялись, доходя до изнеможения. На черной полоске внизу гудели машины. Вдалеке в дымке была видна громадина собора Святого Павла.
Когда снег попал мне на губы, я в первый раз за несколько дней почувствовал себя счастливым. Здесь, наверху, Катрин и Сильвии до меня не добраться. Ничего плохого просто не может произойти, когда царит такое возбуждение и веселье.
Вниз спускались, переводя дыхание и откашливаясь, волосы у меня на голове были влажные, на лбу все еще не растаял снег. Напротив двери в свой офис я заметил стройную фигуру с каштановыми волосами, за стеклянной перегородкой она разговаривала с литературным редактором воскресного выпуска.
От удивления я чуть не поперхнулся. «Что за черт?!» — подумал я.
Не веря своим глазам, я оторопело вперился в них взглядом, ощущения были такие, словно я со всего разгона налетел на стену. Какие у нее могут быть дела с Питером Стронсоном? Как у нее хватило наглости приходить сюда? Как она вообще посмела? Мимо меня прошли остальные, тяжело дыша, оставляя на ковровом покрытии снежные следы и возбужденно переговариваясь. Я подождал, пока все забьются в лифт или отправятся вниз по лестнице. И что теперь? Сильвия Лавинь. Нужно было как-то отквитаться за унижение. Приступ негодования требовал выхода. Захотелось послушать, что она теперь скажет. Стал ждать, пока последняя партия коллег упаковалась в лифт, потом и она пошла по направлению ко мне, продолжая говорить, глядя немного перед собой. Коротко попрощалась со Стронсоном и пошла по коридору прямо на меня.
Мне она показалась исхудавшей, жалкой, под глазами нездоровые тени. Белоснежный свет, льющийся из окон, высветлял ее коричнево-зеленые радужные оболочки, так что в них даже стали видны янтарные вкрапления. Глаза выделялись на фоне бледной кожи. Когда она увидела меня, ее лицо озарилось широкой улыбкой, и сердце у меня в груди тут же радостно затрепетало. Безотчетно я сделал шаг ей навстречу, мы обнялись и поцеловали друг друга в щеку, как принято у нормальных людей, как будто ее можно было назвать нормальным человеком.
— Куда направляешься? — спросила она.
— Хочу прогуляться с тобой, — не задумываясь, ответил я. Собственная смелость меня одновременно и приятно удивила, и испугала.
Она опустила глаза.
— А я… — проговорила она и сделала неопределенный жест рукой, зацепив при этом кончиками пальцев тыльную сторону моей ладони. От этого прикосновения я обомлел.
— Пойдем, — сказал я и схватил ее за руку. — На улице так красиво. Можно просто прогуляться… Куда? Да хоть в Грейз-инн-роуд…
Зашли в лифт. Я провел ее по нашему этажу, обходным путем вокруг моего рабочего места по коридору между рядов увешанных верхней одеждой ширм, и вывел на улицу через проходную.
— А тебе не влетит за то, что ты ушел с работы? — поинтересовалась она, в ее голосе я почувствовал нотки веселья.
— Очень может быть.
Я повел ее по Клеркенуелл-роуд, где мы губами и ртом ловили бесшумно падающие с белого неба снежинки, потом вышли на широченную Грейз-инн, испещренную оставленными ногами выходивших на обед шрамами, которые уже засыпало новым снегом. Мимо однотипных домов группкой прошли несколько барристеров[28], выделявшихся черными костюмами на фоне свежего снега. В какой век мы попали?
Я любил Лелию. Но сейчас рядом со мной была другая женщина. Меня настигло и поглотило безумие, но я продолжал идти, упрямо, преступно не думая о последствиях, как будто чудо, спасшее от Катрин, и на этот раз не обойдет меня стороной. Еще я немного успокоился, когда вспомнил о сдержанной манере вести себя, присущей Сильвии, и о ее внешней неброскости. Я знал, что мужчины вряд ли обращают на нее внимание, хотя время от времени у меня возникала мысль, что кто-то другой (некий неопределенный достаточно проницательный соперник) в конце концов сможет увидеть в ней то, что разглядел я. Я принял решение оставить свой гнев при себе, отчего на душе сразу стало радостно и спокойно. Мы просто пройдемся по улице, я объясню ей свою ситуацию, и мы вместе решим, как быть с Катрин.
Она молчала.
— Что это за роман ты пишешь? — хотел я спросить ее, но у меня не хватило духу, я побоялся, что она воспримет это как вторжение в частную жизнь, обидится и уйдет.
Она была спокойна и собранна, мелкими шагами протаптывала дорожку по снегу и озиралась по сторонам. Я посмотрел на нее. Мне хотелось, чтобы она хоть как-то проявила активность — воспылала бы ко мне страстью или, наоборот, велела бы больше никогда не целовать ее, но она не делала ни того ни другого. Она как будто просто не обращала на меня внимания. Не поворачивала в мою сторону лицо (в профиль казавшееся точеным) и даже не обращалась ко мне. Я заметил, что начинаю пороть всякую чушь, чтобы рассмешить ее или вызвать интерес у этой всезнайки. Все время она сохраняла невозмутимый вид, ее губы были слегка приоткрыты. Снежинка легла на верхнюю губу в том месте, где она переходит в кожу. Мне захотелось слизнуть ее. Захотелось сделать что-нибудь из ряда вон, чтобы она проявила хоть какие-то эмоции.